Цент на двоих. Сказки века джаза (сборник) - Фицджеральд Фрэнсис Скотт - Страница 38

– Я не приглашала! – выпалила Любочка. – Я никогда никого не приглашала. Это Жасмин. И им всегда было у нас очень хорошо. Ближе к концу она всегда дарила им самые лучшие подарки. Я, наверное, тоже буду приглашать гостей – я смогу себя перебороть. Не можем же мы позволить такой неизбежной вещи, как смерть, стоять у нас на пути, пока мы живы и хотим получать от жизни удовольствие! Подумай, как же здесь было бы тоскливо, если бы у нас никогда не было гостей. И папа, и мама пожертвовали своими лучшими друзьями, как и мы!

– И ты, – громко обвинил ее Джон, – и ты позволила мне любить тебя, и притворялась, что тоже любишь меня, и говорила о свадьбе, и все это время ты совершенно точно знала, что мне никогда не уйти отсюда живым!

– Нет! – горячо возразила она. – Уже давно нет. Поначалу – да. Ты ведь был здесь. Я ничего не могла с этим поделать, и я подумала: пусть твои последние дни пройдут приятно для нас обоих. Но затем я в тебя влюбилась, и я… Мне действительно жаль, что тебя придется… Тебя придется похоронить, хотя уж лучше тебе лежать в могиле, чем целовать какую-нибудь другую девушку!

– Да что ты, правда? Неужели лучше?! – яростно воскликнул Джон.

– Гораздо лучше. Кроме того, я слышала, что девушке гораздо приятнее быть с парнем, за которого она никогда не сможет выйти замуж. Ах, зачем же я тебе все рассказала? Я, наверное, испортила тебе весь твой отдых, а нам с тобой было так хорошо, пока ты ничего не знал. Я так и знала, что все это тебя сильно огорчит!

– Да что ты! Неужели?! – Голос Джона дрожал от гнева. – Хватит уже, я слышал достаточно. Если у тебя гордости и приличия ровно столько, чтобы закрутить романчик с парнем, который для тебя все равно что живой труп, то я тебя больше знать не хочу!

– Ты не труп! – в ужасе возразила она. – Ты никакой не труп! Не говори мне, что я целовалась с трупом!

– Я ничего подобного не говорил!

– Говорил! Ты сказал, что я целовалась с трупом!

– Не говорил!

Они разговаривали на высоких тонах, но неожиданная помеха заставила их немедленно умолкнуть. Кто-то шел по тропинке по направлению к ним, и мгновение спустя розовые кусты раздвинулись, и перед ними возникло красивое пустое лицо Брэддока Вашингтона, посмотревшего на них своими умными глазами.

– Кто это целовал труп? – с явным неодобрением спросил он.

– Никто, – быстро ответила Любочка. – Мы просто шутили!

– А что это вы вообще тут вдвоем делаете? – резко спросил он. – Люба, ты должна… Должна читать книгу или играть в гольф с сестрой! Так иди читай! Или играй в гольф! И не вздумай попасться мне здесь на обратном пути!

Затем он поклонился Джону и пошел дальше.

– Видишь? – сердито сказала Любочка, когда утихли его шаги. – Ты все испортил. Мы больше не сможем встречаться. Он не позволит мне больше с тобой встречаться. Он бы тебя отравил, если бы знал, что мы любим друг друга.

– А мы уже не любим! – отчаянно воскликнул Джон. – Так что он может больше об этом не беспокоиться. Мало того, ты себя не обманывай и не думай, что я здесь останусь. Через шесть часов я уже буду за этими горами на пути домой, даже если мне придется прогрызть туннель сквозь скалы!

Они оба встали, и, когда он это произнес, Любочка подошла к нему ближе и взяла его под руку:

– Я тоже иду!

– Да ты с ума сошла…

– Я пойду, не сомневайся, – не терпящим возражения тоном перебила она.

– Ты совершенно точно никуда не пойдешь. Ты…

– Очень хорошо, – тихо промолвила она. – Тогда я сейчас догоню отца и все ему расскажу.

Побежденный Джон собрался с силами и выдавил из себя слащавую улыбку.

– Очень хорошо, милая, – безуспешно пытаясь вложить в непослушный голос чувство, согласился он, – мы пойдем вместе.

Любовь вновь вернулась и безмятежно поселилась в его сердце. Она принадлежала ему – она пойдет с ним и разделит с ним все опасности. Он обнял ее и страстно поцеловал. В конце концов, она его любила, и она действительно его спасла!

Обсуждая детали, они медленно пошли обратно к вилле. Они решили, что, поскольку Брэддок Вашингтон видел их вместе, лучше всего будет бежать следующей ночью. Тем не менее за ужином губы Джона были необычайно сухи, и от волнения он опрокинул большую ложку павлиньего супа «не в то горло». Одному из помощников дворецкого пришлось его унести в комнату, отделанную бирюзой и соболями, и там стучать по спине, что очень рассмешило Перси.

IX

Далеко за полночь тело Джона судорожно дернулось, и он вдруг сел прямо, уставившись в навевавшие дремоту завесы, которыми были задрапированы стены спальни. Со стороны квадратов синей тьмы, которыми казались открытые окна, до него донесся слабый далекий звук, поглощенный порывом ветра до того, как в его памяти, покрытой тучами неспокойных снов, возник хоть какой-нибудь отголосок. Однако резкий шум, последовавший за ним, прозвучал ближе; его источник находился прямо за стеной комнаты: щелчок поворачиваемой ручки двери, шаг, шепот, – он не был уверен. Внизу живота возник тяжелый комок, все тело сразу же заболело – так сильно он напрягся, стараясь расслышать. Затем одна из завес будто бы растворилась в воздухе, и он увидел замерший у двери нечеткий силуэт: едва очерченную и слабо видневшуюся во тьме фигуру, сливавшуюся со складками драпировки так, что казалось, будто она сильно искривлена, как отражение в грязном стекле.

Резким от испуга или решимости движением Джон нажал на кнопку у кровати и через мгновение уже сидел в зеленой римской ванне в примыкающей комнате, полностью проснувшись от внезапного погружения в прохладную воду, до половины заполнявшую ванну.

Он выскочил из нее и, оставляя за собой тяжелые струи воды с мокрой пижамы, побежал к двери цвета морской волны, которая, как он знал, вела на бледно-белую лестницу на второй этаж. Дверь отворилась бесшумно. Одна-единственная малиновая лампа горела в огромном куполе наверху, резко подсвечивая красу пышных изгибов резных ступеней. Джон на мгновение замешкался, потрясенный сгустившимся вокруг молчаливым великолепием, которое, казалось, обволакивало своими гигантскими складками и очертаниями одинокую промокшую фигурку, дрожавшую на бледно-белой лестничной площадке. Затем одновременно произошло два события. Дверь его собственной гостиной широко раскрылась, низвергнув в холл трех обнаженных негров; когда Джон в ужасе бросился к ступеням, в стене на противоположной стороне коридора скользнула вбок, раскрывшись, другая дверь, и Джон увидел Брэддока Вашингтона, стоявшего в освещенном лифте, одетого в меховую шубу и сапоги до колен, выше которых виднелась во всем своем розовом великолепии его пижама.

Три негра – Джон раньше их никогда не видел, и у него тут же промелькнула мысль, что это, должно быть, профессиональные палачи, – сейчас же остановились, прекратив преследовать Джона, и, ожидая приказаний, повернулись к человеку в лифте, который повелительно скомандовал:

– Сюда! Все трое! Мигом!

Мгновение – и негры уже вскочили в кабину, прямоугольник света исчез, когда закрылась дверь лифта, и Джон снова остался один в холле. Он неуклюже присел отдохнуть на бледно-белые ступени.

Несомненно, произошло что-то зловещее; что-то, что – по крайней мере, на какое-то время – затмило его личную мелкую катастрофу. Что же это было? Может быть, негры взбунтовались? Или авиаторы сломали железные засовы решетки? Или же люди из деревни Фиш случайно перевалили через горный хребет и их подслеповатые печальные глаза узрели веселую долину? Джон не знал. Он услышал слабый шум от движения воздуха, когда лифт опять быстро пошел вверх, а затем, через мгновение, стал опускаться. Наверное, это Перси поспешил на помощь отцу, и Джону пришло в голову, что и у него сейчас появилась возможность: нужно было, не откладывая, хватать Любочку и бежать! Он выждал несколько минут после того, как лифт окончательно затих; чуть дрожа от ночной прохлады, проникавшей внутрь сквозь его мокрую пижаму, он вернулся в свою комнату и быстро оделся. Затем он поднялся по длинной лестнице и свернул в коридор, отделанный русскими соболями и ведший в покои Любочки.