Цент на двоих. Сказки века джаза (сборник) - Фицджеральд Фрэнсис Скотт - Страница 37

– Ты сказал «Любочка»? – тихо спросила она. – Или «любл…»?

Она желала знать точно. Она подумала, что могла ошибиться.

Никто из них никогда раньше не целовался, но час спустя это уже никому не мешало.

Вечер кончился. В ту ночь, когда последний мелодичный вздох сошел вниз с самой высокой башни, они оба не могли уснуть, перебирая в памяти одну за другой каждую минуту этого счастливого дня. Они решили пожениться как можно скорее.

VIII

Каждый день мистер Вашингтон и двое молодых людей охотились или рыбачили в лесах, или играли в гольф на сонной лужайке – в этих играх дипломатичный Джон всегда позволял хозяину выигрывать, – или же ходили плавать в исполненном горной свежести озере. Джон находил мистера Вашингтона довольно сложным человеком – того совершенно не интересовали любые идеи или мнения, за исключением собственных. Миссис Вашингтон всегда держалась отчужденно и замкнуто. Она явно равнодушно относилась к своим дочерям, но души не чаяла в сыне Перси, с которым непрерывно разговаривала на беглом испанском за обедом.

Старшая дочь, Жасмин, была похожа на Любочку внешне, хотя у нее были слегка искривленные ноги, увенчивавшиеся крупными стопами, и такие же большие руки – и абсолютно противоположный характер. В ее любимых книгах бедные девушки всегда исполняли роль хозяек в домах своих вдовых отцов. От Любочки Джон узнал, что Жасмин так никогда и не смогла оправиться от шока и разочарования из-за окончания мировой войны, которая кончилась как раз тогда, когда она собралась в Европу в качестве инспектора солдатских столовых. После этого она какое-то время сильно тосковала, и Брэддок Вашингтон даже предпринял кое-какие шаги, чтобы развязать новую войну на Балканах, однако, увидев на фотографии настоящих раненых сербских солдат, она тут же потеряла к войне интерес. А Перси и Любочка унаследовали от отца высокомерие во всем его резком великолепии. Во всех их мыслях и поступках сквозил незамутненный и последовательный эгоизм.

Джон был очарован чудесной виллой и долиной. Перси рассказал ему, что Брэддок Вашингтон организовал похищения зодчего, ландшафтного архитектора, мастера театральных декораций и одного французского поэта-декадента, пережившего рубеж веков. Он предоставил в их распоряжение всех своих негров, обещал снабдить их любыми имеющимися в мире материалами и позволил им воплощать в жизнь любые идеи. Но, один за другим, они показали свою полную непригодность. Поэт-декадент тут же бросился оплакивать свою разлуку с весенними бульварами, сделал несколько туманных замечаний о пряностях, мартышках и слоновой кости, но так и не придумал ничего, имеющего практическую ценность. Мастер театральных декораций, со своей стороны, пожелал наполнить долину всякими хитроумными штуками и сногсшибательными эффектами, но это быстро наскучило бы Вашингтонам. А зодчий и ландшафтный архитектор мыслили исключительно шаблонно. Они умели делать только так и вот этак.

Но одну проблему они все-таки смогли решить. Не нужно было думать, что с ними со всеми потом делать. Все они сошли с ума в одно утро, после того как ночь напролет пытались прийти к соглашению относительно места установки фонтана, и теперь они все находились в закрытом комфортабельном сумасшедшем доме в Уэстпорте, в штате Коннектикут.

– Но, – с интересом спросил Джон, – кто же придумал все эти чудесные гостиные и залы, подъезды и ванные?

– Стыдно признаться, – сказал Перси, – но это был один парень с киностудии. Нам удалось найти единственного человека, который умел играючи обращаться с неограниченным количеством денег, несмотря на то что, садясь за стол, он совал платок за воротничок и не умел ни читать, ни писать.

Август подходил к концу, и Джон начал сожалеть, что скоро ему придется вернуться обратно в школу. Они с Любочкой решили сбежать на следующий год, в июле.

– Конечно, было бы хорошо пожениться здесь, – призналась Любочка, – но мне, разумеется, никогда не удастся добиться согласия отца на свадьбу. Мне проще будет сбежать. Сегодня в Америке богатым людям жениться – настоящий кошмар! Все всегда рассылают в газеты сообщения, что они собираются жениться в семейных реликвиях, хотя на поверку выходит, что имелась в виду кучка старых подержанных жемчугов и поношенные кружева, которые однажды надевала императрица Евгения!

– Да, знаю, – с готовностью поддержал Джон. – Когда я гостил у Шницель-Мерфи, их старшая дочь Гвендолин вышла замуж за сына человека, который владеет половиной Западной Вирджинии. Она писала домой, какую отчаянную борьбу за существование ей приходится вести, сводя концы с концами на его жалованье банковского клерка, а в конце письма добавила: «Слава богу, у меня есть хотя бы четыре хорошие горничные – хоть какое-то облегчение!»

– Какая нелепость! – отозвалась Любочка. – Только подумай: миллионам людей в мире – всяким там рабочим и остальным – приходится обходиться какой-нибудь парой горничных!

Случайное замечание Любочки в один из долгих августовских вечеров перевернуло все с ног на голову и повергло Джона в ужас.

Они были в своей любимой роще, и между поцелуями Джон поддался романтическому порыву и стал высказывать мрачные пророчества, что, как он вообразил, должно было добавить остроты в их отношения.

– Иногда мне кажется, – с печалью произнес он, – что мы никогда не поженимся. Ты слишком богата, слишком могущественна. Столь богатая девушка, как ты, не может быть похожей на других девушек. Мне подобает жениться на дочке какого-нибудь зажиточного оптовика из Омахи или Су-Сити и быть счастливым с ее полумиллионом приданого.

– А я знала одну дочку оптовика, – заметила Любочка. – Не думаю, что с ней ты был бы счастлив. Она была подругой моей сестры; приезжала сюда в гости.

– Так у вас здесь бывали и другие гости? – с удивлением воскликнул Джон.

Было заметно, что Любочка пожалела о том, что сказала.

– Ну да, – скороговоркой ответила она, – у нас бывали гости.

– Но как… Неужели твой отец не испугался, что они могут кому-то рассказать?

– Да, до некоторой степени, конечно… – ответила она. – Давай поговорим о чем-нибудь более приятном.

Но в Джоне проснулось любопытство.

– О более приятном? – переспросил он. – А что же здесь неприятного? Девушки были невоспитанные?

К его великому удивлению, Любочка вдруг расплакалась:

– Ну… Ведь в этом… В этом-то и была… проблема. Я к ним… к некоторым… так сильно привязывалась… И Жасмин тоже, но она все равно продолжала их приглашать… Я ее никогда не могла понять…

В сердце Джона вдруг родилось мрачное подозрение.

– Ты хочешь сказать, что они рассказали – и твой отец их… устранил?

– Хуже, гораздо хуже… – судорожно вымолвила она. – Отец никогда не рискует. А Жасмин продолжала писать им приглашения, и с ними было так хорошо!

Печаль захватила ее целиком.

Ошеломленный ужасным признанием, Джон так и остался сидеть с разинутым ртом, чувствуя, как все нервы у него внутри трепещут, будто на позвоночном столбе уселась целая стая маленьких воробьев.

– Ну вот, я тебе сказала, а не должна была говорить… – произнесла Любочка, неожиданно успокоившись и вытирая свои голубые глаза.

– То есть ты хотела сказать, что твой отец убивал их до отъезда? Она кивнула:

– Как правило, в августе или же в начале сентября. Мы, естественно, должны были сначала получить от них максимум удовольствия.

– Отвратительно! Да как… Нет, я, наверное, схожу с ума! Ты что, правда признаешься мне, что…

– Да, – перебила его Любочка, пожав плечами. – Не могли же мы навсегда заточить их здесь, как этих авиаторов? Они бы стали для нас вечным укором. И нас с Жасмин всегда жалели, потому что папа всегда делал это раньше, чем мы ожидали. Так можно обойтись без прощальных сцен.

– Так вы их убивали! Фу! – воскликнул Джон.

– Все было очень деликатно! Им вводили яд во сне, а семьям всегда сообщали, что они скончались от скарлатины в Бьютте.

– Но… Я никак не могу понять, зачем же вы продолжали их приглашать?