Дом без хозяина - Бёлль Генрих - Страница 62

Здесь убивали людей, здесь когда-то наци били и топтали сапогами его отца и дядю Альберта. Мартин не совсем ясно представлял себе, кто такие были эти наци. Он знал только, что Альберт говорит о них одно, а учитель в школе – другое. В школе самым ужасным грехом считали безнравственность, но ему самому мама Генриха не казалась такой ужасной женщиной. Страшным было только то слово, которое она произнесла как-то. Альберт говорил, что ничего нет ужасней наци, а в школе их считали не столь уж страшными. По словам учителя, на свете было кое-что пострашней, не столь уж страшны наци, говорил он, как страшны русские.

Девушка с соломинкой во рту пропустила их вперед, а из дощатой кабинки у стены навстречу им вышел мужчина в сером рабочем халате и в полотняном картузе. Он курил сигарету, и казалось, что его круглое добродушное лицо дымится. Серые клубы табачного дыма таяли в полумраке.

– Вы привезли навоз? – зачастил он. – Вот чудесно! Навоз совсем пропал – нигде не достанешь.

– Нет, – сказал Альберт, – я просто зашел сюда на минутку с мальчиком. В крепости когда-то был концлагерь, и мы сидели здесь вместе с его покойным отцом, а одного нашего общего друга нацисты замучили здесь до смерти.

Человек в халате отпрянул, сигарета у него в губах дрогнула. Поглубже надвинув на лоб картуз, он тихо воскликнул:

– Mon Dieu!

Альберт заглянул в галереи справа и слева. Сырые мрачные стены с зияющими черными провалами дверей, и повсюду грядки, грядки – зловещие пюпитры с уродливыми белыми кнопками наверху. От грядок подымался легкий пар. Мартину почудилось, что от кнопок и рычажков в землю уходят невидимые провода. А там, глубоко под землей, таится смерть и ждет, пока кто-нибудь нажмет на одну из кнопок.

На гвоздике, вбитом в стену, висело несколько серых халатов, у стены девушка с вымазанными руками перебирала грибы, бросая их в большую корзину, стоявшую у ее ног, а через застекленную дверь кабины Мартин увидел какую-то женщину, выписывающую за столом счета. Волосы у нее были накручены на бигуди. Женщина старательно выводила авторучкой слова и цифры на узких полосках бумаги. На крыше какой-то мальчишка забарабанил палкой по стеклу парников. Из темноты коридора, как из пещеры, отозвалось гулкое эхо. Наверху пронзительно закричала одна из мамаш:

– Осторожней! Слышишь: осторожней!

– Его втоптали в землю здесь, в одном из этих коридоров, – сказал Альберт, – труп так и не нашли.

Он вдруг свернул в одну из боковых галерей и потянул за собой Мартина. Вскоре он остановился у входа в темную нишу. Пюпитры с выпиравшими вверх уродливыми кнопками стояли там почти вплотную друг к другу.

– Запомни, – сказал Альберт, – здесь били твоего отца, топтали его сапогами и меня здесь били: запомни это навсегда!

– Mon Dieu! – сказал человек в сером халате.

– Что ты носишься как угорелый! – снова закричала мамаша наверху.

Альберт протянул руку человеку в халате.

– Простите за беспокойство, – сказал он и повел Мартина к выходу.

У открытых ворот стояла малолитражка с прицепом – приехал поставщик навоза, которого здесь, судя по всему, ждали с нетерпением. Хозяин, радостно улыбаясь, бросился к нему. Суетясь и мешая друг другу, они отцепили тележку, доверху наполненную свежим дымящимся навозом, и покатили ее к воротам.

– Нелегко он мне достался, – сказал приехавший.

– Слушай, надо глядеть в оба, кто-то явно хочет подставить нам ножку в школе верховой езды.

Толкая перед собой прицеп, они скрылись в смрадном полумраке. Оттуда долго еще долетали отдельные слова: «Глядеть в оба», «конкуренты», «школа верховой езды»… Потом из форта вышла девушка с соломинкой во рту и закрыла ворота.

Мартину очень хотелось сбегать на крышу, к клумбам и к фонтану, посмотреть на Рейн. Неплохо было бы спуститься и в ров; там валяются на земле обомшелые куски бетона, а наверху у самого края растут старые тополя.

Но Альберт тянул его за собой вверх, мимо ворот по асфальтированной дорожке. У машины на насыпи сидела Больда и махала им рукой.

– Что ты носишься как угорелый! – снова закричала наверху одна из мамаш.

– Осторожней! Смотри, куда идешь! – подхватила другая.

– Не подходи так близко к краю!

Они молча сели в машину. На этот раз позади села Больда. От нее все еще пахло чисто вымытым полом. Смешанный запах воды, щелока и нашатыря. Она всегда подливала нашатырь в ведро.

Мартин сел рядом с Альбертом и, посмотрев на него сбоку, снова испугался. За эти несколько часов Альберт словно постарел на много лет, стал таким же старым, как учитель, как столяр. Мартин догадывался, что в этом виноваты наци. Ему стало стыдно, что он так смутно представляет их себе. Он знал, что Альберт говорит только правду, и был уверен, что наци в самом деле очень скверные люди. Но так говорил только один Альберт, а против него множество людей, которые считают, что нацисты не столь уж страшны.

Альберт крепко, до боли, сжал его руку и сказал:

– Запомни это навсегда. И попробуй только забыть!…

– Нет, нет, я ни за что не забуду, – поспешно ответил Мартин.

Боль в руке там, где ее сжал Альберт, еще долго не проходила, и Мартин чувствовал, как все это врезается в его память – тяжелый запах, полумрак, навоз, странные пюпитры с кнопками, похожие на регистры органа, провода, уходящие в черную землю. Там убивали людей, и он запомнил это навсегда, как и ужины в погребке у Фовинкеля.

– Боже мой! – запричитала Больда за его спиной. – Не забирай ты от нас парнишку! Я все буду делать, что ты скажешь! Сил не пожалею, только оставь его дома!

– И Генрих тоже будет жить в Битенхане? – в свою очередь, робко спросил Мартин.

Он представил себе Генриха в Битенхане, без его вечных хлопот, без дяди Лео, вспомнил, как Вилль с улыбкой подвигает ему масленку, то и дело подкладывая в нее масло.

– Ему можно поехать со мной? – спросил он уже настойчивей. – Или я останусь там совсем один?

– Я буду с тобой, – ответил Альберт, – мало тебе этого? А Генрих будет приезжать к тебе в гости, когда захочет. Я всегда могу подвезти его на машине, – ведь я каждый день буду ездить в город по делам. Для вас двоих там места не хватит. Да и мать Генриха его не отпустит: он же помогает ей по хозяйству.

– Без Вильмы Генрих не поедет, – нерешительно произнес Мартин.

Он уже представил себе новую школу, незнакомых ребят. Он знал лишь несколько ребят из деревни – тех, с которыми играл в футбол.

– Как это «без Вильмы не поедет»? Почему?

– Лео бьет ее, когда никого нет дома. Она боится оставаться с ним одна и плачет.

– Нет, это невозможно, – сказал Альберт, – не могу же я в самом деле поселить у матери сразу троих детей! Пойми, ведь не можешь ты всю жизнь вместе с Генрихом жить!

Альберт переключил скорость и молча объехал вокруг евангелической церкви. Потом он снова заговорил, заговорил бесстрастно, как служащий справочного бюро. Он делился чужой премудростью, скучно, без воодушевления, словно выдавал бесплатную справку. Текст справки раз и навсегда утвержден, и в голосе служащего полное безразличие.

– Когда-нибудь тебе все равно придется с нами расстаться и со мной, и с мамой, и с Генрихом. А Битенхан ведь не на краю света! Тебе там будет лучше.

– Мы сейчас заедем за Генрихом?

– Нет, позднее, – сказал Альберт, – сначала надо позвонить твоей маме, потом заедем домой, заберем твои вещи, все, что тебе понадобится на первое время. Да перестань же ты хныкать! – сердито добавил он, обращаясь к Больде.

Но Больда продолжала плакать, и Мартина пугали ее слезы. Они поехали дальше. Воцарилось молчание, и слышно было только, как всхлипывает Больда.

19

Нелла закрыла глаза, снова открыла их, потом еще и еще раз, но наваждение не исчезало. По аллее вереницей тянулись теннисисты. Они шли группками по двое, по трое. Молодые актеры в отутюженных белых брюках – все сплошь первые любовники. Казалось, режиссер проинструктировал их в последний раз, напомнил о том, что у церковной паперти, напротив дома возлюбленной, неуместно пересчитывать деньги в портмоне, и теперь пропускал их по очереди перед объективом кинокамеры. Они бодрым шагом шли по аллее, в зеленоватом тенистом сумраке. Ходячие стебли спаржи! Словно целая процессия спаржевых человечков двигалась по заранее установленному маршруту. Стебельки обходили вокруг церкви, пересекали улицу и скрывались в воротах парка. Мерещится ей все это, что ли? Или теннисный клуб дает сегодня в парке банкет? На матч это, во всяком случае, не похоже. Когда идет матч, с кортов непрерывно доносятся глухие удары, упруго ударяются о землю серые резиновые мячи.