Дом без хозяина - Бёлль Генрих - Страница 61

– Пора кончать, – повторил Альберт. – Теперь мы будем жить по-новому.

Он явно ждал ответа, и Мартин робко спросил:

– Как это «по-новому»?

Но в этот момент они подъехали к церкви. Альберт затормозил, вылез из машины и сказал:

– Посиди здесь, я зайду за Больной.

Мартин знал, что Альберт просто с ума сходит, когда он где-нибудь задерживается, и мысль о том, что по его вине дядя Альберт четыре часа волновался, искал его по всему городу, теперь не давала ему покоя. Мартин догадывался, что Альберт жить без него не может, но сознание своей власти над ним не радовало, а, напротив, угнетало его. С ребятами, у которых были настоящие отцы, этого не случалось. Отцы не волновались и не теряли голову, если сыновья их не приходили вовремя домой. Они без долгих разговоров задавали им вечером хорошую трепку, а то и без ужина оставляли. Наказание хотя и строгое, но вполне понятное. Однако Мартин вовсе не желал, чтобы Альберт задал ему трепку. Он ждал от него чего-то другого, хотя и не мог выразить это словами, не мог даже в мыслях ясно представить себе, чего он хочет. Были слова, значение которых Мартин толком не понимал, но они вызывали у него вполне определенные мысли и представления. Думая о безнравственном, Мартин всегда представлял себе огромный зал и в нем целую толпу знакомых ему женщин. Тут были все – и порядочные и безнравственные. Они словно выстроились в две шеренги. Первой в ряду безнравственных стояла мать Генриха, а порядочных возглавляла фрау Борусяк; она была для него воплощением нравственности. За ней шла фрау Поске, потом фрау Ниггемайер. А его мама была где-то посредине, у нее в этом зале не было определенного места. Она металась между матерью Генриха и фрау Борусяк, словно персонаж из мультипликационного фильма.

Мартин уставился на дверь ризницы, думая о том, похож ли Альберт вообще на отца. Он решил, что не похож. По-отечески выглядели старый учитель, столяр и, пожалуй, Глум. Но Альберт… В братья он тоже не годился. Больше всего ему подходило быть «дядей», но и от обычного «дяди» он чем-то отличался.

Было уже около пяти. У Мартина голова кружилась от голода. К шести они собирались ехать в Битенхан. Мартин подумал о том, что дядя Вилль давно уже достал удочки, опробовал их одну за другой, накопал червей и теперь, наверное, чинит сеть на лужайке у самодельных футбольных ворот. Потом он привяжет сеть проволокой к колышкам, вбитым в землю, и, сияя от удовольствия, побежит в деревню сколачивать команду из тамошних ребят. Так что играть можно будет пять на пять, как всегда.

В дверях ризницы показались Альберт и Больда. Мартин перебрался назад, а Больда уселась рядом с Альбертом. Она повернулась и, притянув к себе Мартина, потрепала по щеке, взъерошила ему волосы. Ее холодные, влажные пальцы пахли щелоком и мылом. От постоянного мытья полов тонкие руки Больды набрякли, покраснели, на кончиках пальцев появились белесые ямочки.

– Ну вот видишь, – сказала Больда, – никуда он не делся. Зря ты волновался. Лучше бы отшлепал его как следует – это ему очень полезно!

Она рассмеялась, но Альберт снова повторил, покачав головой:

– По-новому будем жить!

– Как «по-новому»? – робко переспросил Мартин.

– Ты переедешь в Битенхан, там окончишь начальную школу, а потом поступишь в Брернихскую гимназию. Я сам тоже буду жить там.

Больда беспокойно заерзала на кожаном сиденье.

– Это еще зачем? – сказала она. – Мне даже подумать страшно, что в доме не будет ни мальчика, ни тебя: тогда уж бери и меня с собой, я коров умею доить.

Альберт ничего не ответил. Проехав по аллее до перекрестка, он на малой скорости свернул на Гельдерлинштрассе. Мартин думал, что он остановится у церкви, но они поехали дальше по Новалисштрассе до поворота на Рингштрассе. Альберт прибавил газ; промелькнули бараки городской окраины, потянулись сжатые поля. Вдалеке уже виднелась роща. Альберт ехал к старой крепости.

Больда украдкой посматривала на него.

На опушке Альберт остановил машину.

– Посидите здесь, – сказал он, – я скоро вернусь.

Выйдя из машины, он пошел сначала по дорожке, которая круто спускалась к воротам старого форта. На полпути Альберт неожиданно свернул в сторону и стал взбираться вверх по косогору. Кусты скрыли его, но вскоре голова Альберта снова показалась над стеной низкорослого кустарника. Он вышел на небольшую, расчищенную полянку, в центре которой высился старый могучий дуб. Постояв немного у дуба, Альберт сбежал по крутой насыпи прямо к воротам крепости.

– Не уезжай, – не оборачиваясь к Мартину, тихо сказала Больда, – или возьми и меня с собой.

Голос ее дрожал, она чуть не плакала, и Мартину стало страшно.

– На кого же ты нас оставишь? Хоть бабушку пожалей!

Мартин не ответил, он увидел, как на дорожке, словно из-под земли, появился Альберт. Он быстро подошел к машине.

– Вылезай, – сказал он Мартину, – я хочу показать тебе кое-что.

– А ты можешь здесь подождать если хочешь, – добавил он, обращаясь к Больде.

Но Больда молча вылезла из машины, и они втроем пошли по асфальтированной дорожке вниз к воротам крепости. Мартину было не по себе. Он несколько раз приходил сюда с Генрихом и другими ребятами. Именно здесь, в кустах, он наткнулся на Гребхаке и Вольтерса, которые делали что-то бесстыдное. От дома до крепости было с полчаса ходьбы. Ребятам очень нравилось играть в пересохшем рву, окружавшем форт.

Внизу, у крепостных стен, Рейн не был виден. Из-за вала торчали лишь мачты пароходов с разноцветными флажками. Зато с крыши форта открывался чудесный вид на Рейн. Был виден и мост, разрушенный во время бомбежки. Над гладью воды дико громоздились искореженные стальные балки.

У самого берега – красный гравий теннисных кортов, суетящиеся белые фигурки игроков. Иногда оттуда долетают крики, смех, возгласы судьи, восседающего на маленькой вышке. Мартин бывал здесь редко: Альберт боялся отпускать его одного так далеко.

Теперь он шел, с беспокойством поглядывая на Альберта, который, видимо, привел его сюда не без умысла. На дорожке под насыпью было тихо, как в ущелье. Но у крепостных ворот они сразу услышали смех и крики детей, игравших на крыше форта.

– Не подходи так близко к краю! – раздался голос одной из мамаш.

На крышу вела лестница, начинавшаяся тут же у ворот. Ступени ее недавно отремонтировали, залили бетоном. Массивные чугунные ворота были выкрашены в черный цвет. На широкой крыше разбиты клумбы, цветут розы, журчит фонтан. По краям крыши две площадки, обнесенные невысокой стеной. Там высажены молодые липки, а если взобраться на стену, – Рейн виден как на ладони.

Мартин взбежал было вверх по лестнице, но Альберт остановился у ворот и позвал его назад. Больда вдруг сказала Альберту:

– Пожалуй, я пойду подожду в машине. Ты грибов хочешь купить?

– Нет, – ответил Альберт, – я только хочу показать Мартину каземат, в котором когда-то три дня продержали его отца.

– Так это здесь было? – спросила Больда.

Альберт кивнул, и Больда поежилась, словно от холода. Потом она молча повернулась и пошла назад по дорожке.

Пока Альберт барабанил в ворота, Мартин прочел черную надпись на желтой вывеске: «Жорж Балломэн. Парниковые шампиньоны».

– Здесь убили Авессалома Биллига, – сказал Альберт, – человека, который написал портрет твоего отца.

Мартину стало страшно. Из каземата шел густой тяжелый запах – пахло навозом, сыростью темного погреба. Наконец заскрипели ворота и появилась какая-то девушка с перепачканными в земле руками. Она жевала соломинку. Увидев Альберта, девушка протянула разочарованным тоном:

– А я думала, навоз привезли.

Убили?… Убивали в кино, в детективных романах и еще в библии: Каин убил Авеля, а Давид – Голиафа. Мартину не хотелось идти в страшный темный погреб, но Альберт крепко держал его за руку. В подземных галереях царил полумрак. В казематах крыша была сделана из толстого полупрозрачного стекла – с потолка там брезжил серый свет. Кое-где по стенам тускло горели электрические лампочки, прикрытые картонными абажурами. Они освещали высокие грядки, как бы срезанные под косым углом. Грядки слоились, как пирожные; отдельные слои резко отличались друг от друга. В самом низу был слой земли, перемешанный с навозом, выше – зеленовато-желтый слой навоза, и потом – снова земля, но уже более темная, почти черная. На некоторых грядках из земли наверху выглядывали чахлые белые уродцы-шампиньоны. Шляпки грибов были осыпаны землей. Сами грядки походили на пюпитры, – какие-то таинственные пульты, из которых сами собой вырастали белые рычажки; они напоминали кнопки на регистрах органа, но выглядели зловеще и загадочно.