Дом без хозяина - Бёлль Генрих - Страница 44

– А ты уже был в школе? – спросил он.

– Да, – ответил он и тут же, не дожидаясь второго и третьего вопроса, добавил: – Мать у меня уехала, а отец погиб.

Билетер ничего не сказал, оторвал от билета контроль и впустил его. Только очутившись за тяжелой портьерой, Мартин сообразил, до чего глуп билетер. Неужели он не знает, что мальчики и девочки учатся отдельно и что он не мог прийти из школы одновременно с этой прогульщицей.

Было темно. Девушка-контролер взяла его за руку и провела на середину зала. У девушки была прохладная и легкая рука, и когда его глаза свыклись с темнотой, он увидел, что в зале почти пусто: лишь в первых и последних рядах сидело по нескольку человек, а средние ряды пустовали, здесь был только он. Прогульщица сидела впереди, между двумя молодыми людьми, ее голова с черными растрепанными волосами чуть виднелась над спинкой кресла.

Он внимательно просмотрел рекламу гуталина: лилипутики-конькобежцы шныряли по ослепительным ботинкам великана. В руках у них хоккейные клюшки, только вместо обычных загогулин внизу приделаны сапожные щетки, и ботинки великана сверкали все ярче и ярче, и чей-то голос произнес:

– Если бы Гулливер употреблял Блеск, у него всегда были бы такие ботинки.

Начался новый рекламный фильм: женщины играли в теннис, гарцевали на конях, управляли самолетами, разгуливали в живописных парках, плыли по зеркальной глади моря, катались на автомашинах, велосипедах, мотороллерах, упражнялись на брусьях и турниках, метали диск – и все они улыбались, улыбались чему-то, и, наконец, улыбающаяся женщина, сияя, сказала присутствующим в зале, что ее радует большая темно-зеленая коробка с белым крестиком и надписью на крышке «Офелия».

Мартин скучал. Началась основная картина, но скука не прошла. На экране пили вино и служили мессу, потом распахнулись ворота парка, и мужчина в зеленом сюртуке, зеленой шляпе и зеленых гетрах поскакал по просеке. В конце просеки стояла женщина в лиловом платье с золотым воротничком, женщина из «Сеанса для детей». Мужчина соскочил с седла, поцеловал женщину, а женщина ему сказала: «Я буду за тебя молиться, береги себя». Еще поцелуй, и вот уже женщина из «Сеанса для детей», плача, смотрит вслед мужчине, беззаботно скачущему прочь. Трубят охотничьи рога на горизонте, и мужчина в зеленой шляпе, зеленых гетрах и зеленом сюртуке мчится на фоне синего неба по другой просеке.

Мартин умирал от скуки: он зевал в темноте, его донимал голод, он закрыл глаза и читал «Отче наш» и «Богородице Дево, радуйся», потом задремал и увидел во сне, как Лео с жерновом на шее идет ко дну – бездонная глубина моря, и лицо у Лео такое, каким он никогда его не видел. Лицо у него печальное, и он погружается все глубже и глубже в зеленый мрак, и стаи морских чудовищ удивленно пялятся на него.

Он проснулся от крика, испугался, не сразу сообразил в темноте что к чему и чуть сам не закричал. Но постепенно картина становилась яснее: зеленый мужчина катался по земле с каким-то оборванцем, оборванец победил, зеленый так и остался на земле, оборванец же вскочил в седло, стал нахлестывать лошадь благородных кровей и с дьявольским хохотом ускакал прочь, хотя лошадь то и дело вставала на дыбы.

В лесной часовне женщина из «Сеанса для детей» стояла на коленях перед изображением мадонны, но вдруг из лесу донесся стук копыт. Она бросилась навстречу: она узнала ржание и топот его коня. Глаза ее заблестели от радости: не он ли вернулся назад, гонимый любовью? О нет, дикий крик, женщина падает без чувств на пороге часовни, а оборванец проносится мимо, даже не обнажив головы. Но кто там ползет из последних сил, извиваясь, как змея, по лесной просеке, чье лицо искажено дикой болью, чьи губы хранят скорбное безмолвие? Это элегантный зеленый господин. Он дотащился до кочки и, тяжело дыша, устремил взор в небо.

А кто бежит по просеке, на ком развевается лиловое платье, кто рыдает и бежит, бежит, окликая? Это она, женщина из «Сеанса для детей».

И человек в зеленом услышал ее. Опять часовня. Взявшись за руки, они медленно поднимаются по ступеням, зеленый человек и женщина на этот раз тоже в зеленом. Его правая рука все еще перевязана и голова тоже, но он уже улыбается, болезненно, но все же улыбается. Обнажены головы, распахнуты двери часовни, на заднем плане ржет лошадь и чирикают птички.

Медленно выбираясь на улицу, Мартин почувствовал себя нехорошо. Он очень проголодался, хотя и не сознавал этого. На улице сияло солнце, он опять присел на ограду бензоколонки, размышляя: уже пятый час, значит, Лео давно уже ушел, а злость на Альберта еще не улеглась. Он закинул ранец за спину и медленно побрел к Брилаху.

13

Брезгот просил его немного обождать. Альберт ходил взад и вперед по унылой комнате. Временами он останавливался у открытого окна и смотрел вниз, на улицу. Из универмага одна за другой выходили продавщицы и, перейдя улицу, скрывались в дверях столовой. В руках у них были обеденные приборы, у некоторых свертки с бутербродами, у одной яблоко. Те, кто уже успел пообедать, возвращались в магазин. Они окликали идущих навстречу подруг, останавливая их. Альберт давно уже определил по запаху сегодняшнее меню и теперь по обрывкам фраз, то и дело долетавшим до него, понял, что не ошибся. Обед состоял из жареной колбасы с луком и картофелем и пудинга. Пудинг не удался – неаппетитное розоватое месиво – с подгоревшим ванильным соусом. Он слышал, как уходившие предупреждали своих товарок:

– Бога ради, не вздумайте брать эту пакость на третье. Так все ничего – колбаса вкусная и гарнир тоже, но пудинг…

Возгласы отвращения раздавались непрестанно в самых разнообразных сочетаниях.

Одинаковые халаты из черной шелковой материи придавали девушкам почти монашеский вид. Ни одна из них не красила губ и не подводила ресниц. Одеты они были подчеркнуто скромно, без претензий. Немодные гладкие прически, грубые бумажные чулки, добротные черные туфли на низком каблуке и наглухо застегнутые под самым горлом халаты – во всем этом не было и следа кокетливости. Старшие продавщицы, уже немолодые женщины, были в халатах цвета дешевого молочного шоколада с блестящими шевронами на рукавах, более широкими, чем у остальных. У нескольких девушек учениц, недавних школьниц, с худенькими еще полудетскими лицами, халаты были вовсе без шевронов. Ученицы несли по два обеденных прибора: для себя и для старших продавщиц.

Среди девушек были и хорошенькие. Альберт видел их совсем близко и решил, что это красавицы, раз они не утратили привлекательности в подобном наряде.

Прислушиваясь к звонким голосам девушек, к их шуткам по поводу злополучного пудинга, он вспомнил, что в спешке забыл дома трубку. Пришлось закурить сигарету – последнюю в пачке. Пустую пачку он выбросил в окно, выходившее на крышу нелепого, помпезного портала; скомканный кусок красного картона упал прямо в водосточный желоб.

Слова о пудинге и подгоревшем соусе, которые на разные лады повторяли щебечущие девичьи голоса, Альберт выслушал по крайней мере раз тридцать. Потом все стихло, никто не выходил больше из универмага, и только из столовой торопливо возвращались запоздавшие. В дверях магазина появилась свирепого вида особа, в темно-зеленом халате с тремя серебряными шевронами на рукаве, и, нахмурив брови, взглянула на большие часы у входа. Минутная стрелка застыла, словно угрожающе поднятый палец, на последней минуте перед двенадцатью. Но вот стрелка внезапно подскочила вверх и закрыла цифру двенадцать. Запоздавшие перебежали через дорогу, съежившись прошмыгнули мимо начальницы и скрылись за вращающейся дверью.

Улица опустела. Подавив зевок, Альберт отошел от окна. Он ничего не взял с собой почитать, рассчитывая как всегда уладить все дела с Брезготом за четверть часа. В редакции он обычно сдавал рисунки, получал чек – гонорар за уже напечатанные – и, посидев минут пять у Брезгота, уходил. Когда, закрыв за собой дверь его кабинета, Альберт по длинному коридору направлялся к лифту, им сразу же овладевало знакомое чувство тревоги. Он знал, что это чувство не покинет его всю неделю, – всю неделю будет казаться, что ему теперь уж не придумать ничего путного или что читатели журнала «Субботний вечер» в один прекрасный день категорически потребуют от редакции взять на его место нового карикатуриста. Этим хищникам, обожравшимся человечиной, захочется, чего доброго, поиграть в вегетарианцев.