Ведьма и тьма - Вилар Симона - Страница 98

От этих мыслей наваливалась тоска. Но потом ей начали сниться темные сны – бездонные, теплые и глубокие. И ведьма с торжеством поняла – скоро опять будет в силе!

Чтобы чародейство возвращалось быстрее и ничто этому не мешало, ведьма стала держаться подальше от Свенельда с его обращенными в новую веру русами, а все время проводила с язычниками и служителями-волхвами. Но до чего же жалкими стали эти волхвы! Режут петуху голову, но при этом выбирают не ту тревожную птицу, что готова к жертве, а ту, какая побольше и пожирнее, – чтобы похлебка из нее понаваристее получилась. И не о жертвенной крови думают, а о том, чтобы сытнее поесть. Когда служитель богов думает о своем брюхе, а не о служении, его зов редко доходит до высших сил. А ведь они уже миновали широкий Южный Буг, двигались по землям славян-волынян, и на глаза то и дело попадались капища, где высились резные столбы с рогатым образом Велеса или украшенного резным щитом Перуна. Русы указывали на них как на добрых знакомых, однако задержаться и принести жертву никто желания не выказывал. Когда Малфрида спрашивала о том, отмахивались:

– Здешние боги волынянам покровительствуют, а мы для них чужаки. Вот прибудем в свои грады и селища, там и поклонимся своим.

Малфрида вздыхала. Не было прежнего почтения у воев к небесным покровителям. Слишком долго пребывали они в чужих землях, вот и позабыли, как важно Велеса путевого почтить или совершить обряд, чтоб дух-встречник[117] с дороги не сбил. Впрочем, разве такую ораву собьешь, когда в каждом селении местные князьки и бояре спешат выслать вперед вестового да предоставить проводника?

Волынские леса уже пестрели первым желтым листом, когда после очередного перехода Малфрида увидела на встречных поселянах знакомые с детства вышивки с древлянскими узорами-оберегами. Значит, она в своей земле! Некогда она сама помогала княгине Ольге в походе против собственного племени, на которое таила обиду[118], а тут обрадовалась. Теперь уже скоро… Недаром тьма ночная заполоняет ее все сильнее, а в кончиках пальцев так покалывает, что кажется – протяни руку к хворосту, он и вспыхнет! Да и от людей все чаще уйти хотелось, особенно когда замечала след лешака, поспешившего избежать встречи с многочисленным отрядом, или видела ветвь, на которой зеленоватой тенью мелькал силуэт лесной мавки, тоже хоронящейся от воев, среди которых и носящие крест были.

Но Свенельд слишком хорошо ее знал, чтобы не догадаться, что пути их расходятся. Поэтому однажды призвал к себе.

– Вижу – уйдешь скоро. И удерживать не стану. У меня теперь иная забота – надо в Киев поспешить, чтобы поведать обо всем и перед боярами отчитаться. Заодно и сообщить, что князю, возможно, гибель грозит. А там и в поход на пороги собираться, пока осенняя распутица не началась. Теперь знаешь мои планы. Но и ты скажи, куда собралась. Вдруг понадобишься.

– В леса древлянские, – ответила Малфрида со смехом. – Чего мне с тобой, крещеным, дальше ехать?

И не удержалась, клыки острые показала. Пробуждавшуюся темную натуру все труднее было сдерживать.

Свенельд заметил. В его зеленоватых, чуть поблекших глазах мелькнула грусть, между сурово сдвинутых бровей легла глубокая борозда.

– Ну, вижу – собой становишься. Но знаешь ли, когда ты с Калокиром сошлась, когда счастьем сияла и твое сердце было полно любви, ты мне милее была.

– Небось пожалел, что не по тебе краса моя цвела? – усмехнулась чародейка.

Воевода лишь вздохнул. Потом развернул перед ней выделанную телячью кожу с умело начерченной картой.

– Вот сюда погляди, Малфрида. Мы миновали земли волынян, дальше двинемся краем древлянских владений, не углубляясь в леса. Тут, по кромке лесов, пролегает самый короткий путь к Киеву, потому и поспешим, доложим, как все сложилось, да будем решать, как князю помочь. Ты же, если намереваешься в чащи двинуться, должна выполнить мое поручение. Отправляйся в Искоростень да найди моего сына Люта, который там сейчас правит. Мне ныне недосуг к нему наведываться, а ты передай: отец-де велел скликать воинов и молодцов, охочих до ратного дела, и, собрав их, спешить в Киев. Сама же оставайся в Искоростене или неподалеку от града, чтобы я тебя мог сыскать, если понадобишься. Сама ведь понимаешь, что у нас ныне: князь неведомо где, да еще этот Куря обозленный… Ты поняла меня? Что смотришь? Отвечай!

Малфрида кивнула и вышла. И той же ночью покинула стан Свенельда, исчезла так тихо, что и часовые не заметили. Она же была в обиде, думала: «Ишь каков Свенельд! Ему я не люба, вон как свел брови, однако и без моего чародейства темного обходиться не может. Ты молись, воевода, своему Христу, а я уж как-нибудь сама». И ведьма все дальше углублялась в глухие чащи. Но к Искоростеню не пошла. Святославу она служить обещала, а кто ей Свенельд, чтобы приказывать? Пусть на нее не надеется. Она ведьма вольная, куда хочет, туда и идет. К тому же иное у нее на уме: живую и мертвую воду найти надо.

Малфрида знала, что чародейская вода исчезает в лесах Руси, но чтобы настолько… не ожидала. Некогда дивная вода била из-под земли там, где люди редко появлялись, однако с тех пор, как наладились отношения древлян с Киевом, прекратились войны и стали прибывать в эти края поселенцы, леса древлянские уже не были столь дикими. Люди торговали, ездили друг к другу в гости, сходились на праздники на установленные еще княгиней Ольгой погосты[119]. Шумно, оживленно стало в древлянском краю, и неудивительно, что все чародейское отступало. Ну а кудесников-волхвов, которые живую и мертвую воду из века в век оберегали и творили охранные заклинания, после победы над древлянами перебили, чтобы не вредили союзу славянских племен.

Поэтому Малфрида уходила от обжитых мест все дальше и дальше, избегая ведущих к людским селищам троп. А куда шла? Было у нее чутье отыскивать волшебные источники, потому и двигалась сама не ведая куда, но знала – верно идет. Ее, как зверя по следу, вело чутье, внутренний голос, неслышно шептавший: туда, туда…

Давно остался в стороне Искоростень, где сидел сын Свенельда Лют, места становились все более мрачными. Она бродила день, другой… десятый… По пути в лесу попадалось немало дичи: птиц, зайцев, косуль, даже лоси. Малфрида, как когда-то в юности, без труда сбивала зверя стрелой, даже не прибегая к заклинаниям. А подстрелив зайца или тетерку, жарила их на костре, когда устраивалась на ночлег. Утром остатки еды исчезали начисто. Малфрида даже не замечала, кто их уносит, но не удивлялась: она все время чувствовала, что не одна в этой глухомани. Вот скоро выветрятся из складок ее накидки дух людских костров и тени молитв, которые творили в пути обращенные русичи, тогда и нежить лесная начнет показываться, таиться перестанет.

Когда лист уже опадать начал, так и вышло. То лешак подходил глянуть на женщину со светившимся желтизной взглядом, то подаг, дух звероловства, являлся, жаловался, что зверь от людей все дальше уходит, ныл недовольно. Да и вся нежить лесная теперь казалась вечно недовольной. Еще не успокоившиеся к зиме лесные мавки сокрушались, что-де русалки их дразнят, болтают, что лесные девушки красотой им в подметки не годятся. Русалки и мавки всегда недолюбливали друг друга, но теперь бранились, как простые бабы у колодца. Мавки звали русалок убийцами, топящими людей. А ведь и сами они могли завлечь человека в глухомань и оставить его там, но это случалось редко – обычно лесные девушки губить смертных не любили. И все же в спорах русалки убеждали мавок, что те тоже русалки – только лесные, степные, луговые. Хотя далеко им до настоящих русалок, которые так плавно поводят хвостами в глубокой пучине…

Малфриду эти ссоры удивляли. Обычно духи более спокойны и хладнокровны, однако теперь они поносили друг друга и грозились, что все уйдут в мир Нави[120]. Людей расплодилось столько, что ни погулять, ни позабавиться негде. Сердились-то они на людей, но так как люди всегда сильнее духов, срывали злость на своих. А обиженные нелюди даже ведьме помогать не станут. Поэтому на все ее вопросы о живой и мертвой воде только пищали и разбегались.