Идеи и интеллектуалы в потоке истории - Розов Николай Сергеевич "nikolai_r" - Страница 38

(носителям идей) поверят элиты, в том числе силовые, активная часть

граждан и лидеры протеста. В содержательном плане выигрывают те

интерпретации и интерпретаторы происходящего, которым удается

более убедительно возложить вину за кризис и бедствия на

политических противников, а выигрыши, надежды на выход из

кризиса и благоприятные перспективы связать со своей политической

партией (в широком веберовском смысле).

Такая битва обвинений и восхвалений — обычное дело в тот

период кризиса и острого конфликта, когда силовое противостояние

уже или еще снижено, блокировано, а внимание переносится на

символическую сферу, от которой зависит поддержка и элит, и масс, и

самих силовых структур.

От чего же зависит убедительность каузальной атрибуции

(приписывания причин) вины за кризис и бедствия на ту или иную

сторону?

Смело можно предположить, что здесь пропаганда становится

наиболее эффективной, когда предлагаемая трактовка происходящего

соответствует общей картине мира, устоявшимся представлениям и

схемам восприятия (рамкам, фреймам), а также символам,

идентичностям, пониманию своих интересов, которые имеются у

«целевой аудитории» — адресатов этой пропаганды.

117

Так, при общей уверенности, что бедствия происходят от козней

внешних врагов, люди будут верить обвинениям в шпионаже и

диверсиях.

Если преобладает идеология свободного рынка, то большим

доверием будут пользоваться объяснения невзгод провалами слишком

громоздкого государства и слишком большого налогового бремени.

Если же доминируют идеи государственного обеспечения,

распределения, бесплатных услуг и раздач, то популярность получат

объяснения всех неприятностей через воровскую приватизацию,

хищность бизнеса и провалы рынка, недостаточность

государственного контроля над ресурсами, над всей экономической и

социальной жизнью.

Вот здесь и обнаруживается роль интеллектуалов с

демократическими и либеральными убеждениями в докризисный

период стагнации, реакции и растущих репрессивных практик.

Сверхзадача состоит в смене глубинных установок восприятия

происходящего, ценностей, связи идентичностей и интересов с

социальными порядками у элит, активных граждан, потенциальных

лидеров реформ и протестов.

Возьмем все тот же «джентльменский набор» либеральной

демократии: соблюдение прав и свобод, независимый суд, равенство

перед законом, защита собственности, разделение властей, регулярная

сменяемость власти по результатам открытых и честных выборов и т. д.

Как известно, сами эти идеи не особенно вдохновляют ни элиты, ни

массы в России. Простая причина состоит в том, что люди не

связывают с ними свои потребности в безопасности, поддержании

статуса, сохранении и росте благосостояния.

Все эти потребности для разных социальных групп

удовлетворяются либо вхождением в кланы, клиентско-патронажные

отношения [Фисун, 2010; Гельман, 2015; Розов, 2016], либо занятием

спокойной ниши с рентой, либо участием в невидимой для государства

теневой экономике, либо членством в сообществах взаимопомощи,

основанных на родстве, соседстве, землячестве, либо сочетанием

такого рода обеспечивающих структур.

При возникновении жизненных трудностей (нехватка дохода,

слишком большие налоги, слишком много проверок, слишком много

отчетности, потеря работы, невыплата зарплаты, нежелание отдавать

сына в армию, слишком маленькая пенсия, слишком дорогое лечение и

проч.) постсоветский человек склонен решать свои проблемы частным

образом, пользуясь сетями поддержки и ориентируясь: кто

в государстве может помочь именно ему и за какую мзду.

Общие требования к государству, если вообще появляются, то

ограничиваются снижением бремени (меньше налогов, проверок,

118

отчетности, запретов) и увеличением ренты (куска общественного

пирога) для своей социальной группы [Кордонский, 2008].

Стратегия рефрейминга состоит в первую очередь в проведении

почти отсутствующих сейчас когнитивных связей между

систематическими социально-экономическими неприятностями и

неэффективностью, плохим функционированием государственных

институтов, работающих в них руководителей и чиновников, плохо

составленных и/или закономерно нарушаемых законов.

Вторая, еще более трудная, почти неподъемная мысль заключается

в том, что эти институты и законы можно и нужно менять,

начальников переизбирать, а чиновников заставлять эффективно

работать или настаивать на их увольнении.

Третий пункт состоит в том, что для всех этих изменений нужны

коллективные усилия, объединения граждан, площадки для

обсуждения их проблем и налаживания связей для сотрудничества,

общего действия.

И только на четвертом, пятом и последующих местах

обнаруживается нужность свободы слова и собраний, защищенность

законом и судом, сменяемость власти, честные выборы и т. д.

Цепочки — длинные, связи — неочевидные. Но никто не обещал,

что политическое просвещение постсоветского населения с целью

привития ценностей и принципов современной демократии будет

простой задачей.

119

Глава 8. (Не)мыслящая Россия: антитеоретический консенсус как

фактор интеллектуальной стагнации

Интеллигенты и интеллектуалы

В этой главе обсудим интеллектуальное творчество в социальном

познании, а также причины того, почему в современной России

уровень этого творчества, мягко говоря, скромен, причем мы к этому

привыкли и считаем нормальным состоянием.

Увы, фигура «интеллектуала» в отношении к «интеллигенту» уже

стала одной из главных тем нынешнего «раунда рефлексии». В статье

«Интеллектуалы», открывающей книгу с солидным названием

« Мыслящая Россия: Картография современных интеллектуальных

направлений», Виталий Куренной сочувственно приводит

пространную цитату из « Священной книги оборотня» В. Пелевина, где

различение интеллигенции и интеллектуалов проводится посредством

весьма брутальной политико-сексуальной метафоры [Мыслящая

Россия…, 2006, с. 7]. Следует признать, что Пелевин точно ухватил

суть новоинтеллигентской фобии по отношению к таинственной и

инфернальной фигуре «интеллектуала»: его нечестивую близость к

власти, тотальный цинизм и продажность, завидную энергию и

эффективность, оставляющие старорежимных «интеллигентов»

абсолютно неконкурентоспособными.

Хорошо, что кроме этих мифологем есть ясное, четкое и вполне

нейтральное социологическое понятие:

«Интеллектуалы — это люди, которые производят

деконтекстуализированные идеи. Предполагается, что эти идеи верны

или значительны вне каких-либо местных условий, какой-либо

локальности и вне зависимости от того, применит ли их кто-либо на

практике» [Коллинз, 2002, с. 65].

Далее я буду использовать термин именно в этом социологическом

значении. Соответственно, интеллектуальная стагнация — это

затяжное и ставшее привычным отсутствие самостоятельного

производства идей, значительных самих по себе, вне зависимости от

политической конъюнктуры или какой-либо видимой практической

пользы.

34 В основу главы положен текст одноименной статьи в журнале: Прогнозис.

2007. № 3. С. 284-303.

120

Дефицит творческого научного мышления