Красный Марс - Агеев Владимир Александрович - Страница 61

Три исполинских самосвала медленно поднимались на землю, уже находясь в последней части пути, полностью загруженные черными булыжниками. Как сказал Окакура, в последнее время путь со дна шахты занимал у них пять часов. Как и многое в этом проекте, они очень малую часть времени находились под присмотром — как при производстве, так и при эксплуатации. Жители городка занимались только их программированием, размещением, ремонтом и устранением неполадок. Плюс теперь уже безопасностью.

Городок Сензени-На раскинулся на дне самого глубокого каньона борозды Таумасия. Ближе всех к мохолу находился промышленный парк, где производилась землеройная техника и обрабатывались извлеченные из дыры камни, из которых добывали мельчайшее количество ценных металлов. Бун и Окакура вошли на крайнюю станцию, сменили герметичные костюмы на медные куртки и ступили в один из прозрачных пешеходных туннелей, соединивших между собой все здания города. Внутри было холодно, светило солнце, и все носили одежду с наружным слоем медной фольги — это было новейшее японское средство от радиации. Медные существа передвигались по прозрачным туннелям, и все это напоминало Буну гигантскую муравьиную ферму. Тепловые облака над головой замерзали и вылетали через клапан в виде пара, а потом их подхватывал ветер и уносил прочь.

Жилой комплекс городка располагался в юго-восточной стене каньона. Большой прямоугольный участок отвесной скалы заменяло стекло, за которым находился вестибюль под открытым небом, а позади него — пять этажей квартир с террасами.

Они вошли в вестибюль, и Окакура повел Джона наверх в городское управление, занимавшее пятый этаж. За ними собралась небольшая группа обеспокоенного вида людей, которые тараторили что-то Окакуре и голосили, говоря между собой. Все они прошли в управление и высыпали на балкон. Джон внимательно следил за тем, как Окакура по-японски рассказывал им о случившемся. Многие слушатели выглядели взволнованными и старались не смотреть Джону в глаза. Достаточно ли этого происшествия, чтобы взыграло их гири? Важно убедиться, что они не ощущают опасности для своих жизней или чего-либо подобного. Позор для японца — серьезное понятие, и Окакура казался настолько несчастным, будто признавал в случившемся свою вину.

— Послушайте, это вполне мог быть как кто-то из местных, так и из посторонних, — бодро начал Джон, а затем дал несколько предложений, чтобы повысить безопасность в будущем: — Край каньона — это идеальная застава. Установите систему тревоги, и несколько человек на крайней станции смогут следить за обеими системами и за лифтами. На это придется потратить время, но это необходимо сделать.

Окакура робко спросил его, есть ли какие-нибудь догадки о том, кто мог устроить саботаж. Но Джон пожал плечами:

— Извини, но понятия не имею. Наверное, те, кто против мохолов.

— Но мохолы уже давно вырыты, — заметили в толпе.

— Знаю. Думаю, для них это просто символ, — он ухмыльнулся. — А если машина упадет и раздавит кого-нибудь, это уже будет дурной символ.

Они задумчиво закивали. Он пожалел, что не имеет такой способности к языкам, как Фрэнк, — тогда ему было бы проще общаться с этими людьми. Сейчас для него они непроницаемы и загадочны.

Они поинтересовались, не желает ли он прилечь отдохнуть.

— Все хорошо, — сказал он. — Нас не задело. Нам еще придется на это взглянуть, но сегодня давайте уже будем придерживаться нашего расписания.

И Окакура вместе с еще несколькими мужчинами и женщинами повел его осматривать город, где он с удовольствием посетил лаборатории, залы заседаний, комнаты отдыха и столовые. Он кивал, пожимал руки и здоровался до тех пор, пока не перезнакомился с более чем полусотней жителей Сензени-На. Большинство из них не слышало о происшествии в дыре, и все были рады знакомству с ним, счастливы пожать руку, пообщаться, что-нибудь показать, просто увидеть его. Так было везде, куда бы он ни отправился, и это служило ему неприятным напоминанием о годах между его первым и вторым полетом, которые он провел будто в стеклянном аквариуме.

Но свою работу он делал. Час трудился, а потом четыре часа играл первого человека на Марсе — это его привычный график. А когда наступили сумерки и весь город собрался на банкет в честь его визита, он откинулся на спинку кресла и принялся терпеливо играть свою роль. Это означало, что он должен находиться в хорошем настроении, хоть в тот вечер это было непросто. Он даже взял перерыв и ушел в свою ванную, чтобы проглотить капсулу, изготовленную медицинской группой Влада в Ахероне. Лекарство получило название «омегендорф» и представляло собой искусственную смесь всех эндорфинов и опиатов, обнаруженных ими в естественном химическом составе мозга. После этого он, к своему удивлению, почувствовал себя бодрым и спокойным.

К банкету он вернулся гораздо более расслабленным. Теперь он ощущал приятное тепло. Все-таки он спасся от смерти, сбежав от нее, как сумасшедший! И теперь немного эндорфинов как раз кстати. Он с легкостью перемещался от стола к столу, задавая разные вопросы. Это доставляло людям удовольствие, давало им ощущение праздника, какое и должна приносить встреча с самим Джоном Буном. Джону нравилось, что он мог радовать людей, это была та часть его работы, благодаря которой быть знаменитостью становилось приятнее. А все потому, что когда он задавал вопросы, люди бросались на них отвечать, словно лососи, выпрыгивающие из ручья. Это выглядело поистине необычно, будто они старались сгладить неравновесие, которое ощущали оттого, что они знали о нем много, а он о них — нет. И так, при правильном побуждении, часто благодаря лишь одной-единственной подсказке, они извергали добрые потоки личной информации — наблюдений, признаний, свидетельских показаний.

И так он провел вечер, узнавая о Сензени-На («Вы спрашиваете, что мы здесь сделали?» — слегка улыбаясь, говорили местные). Затем его отвели в просторный гостевой люкс — комнату, полную живого бамбука, где из него была вырублена даже кровать. Оставшись наедине, он подсоединил свой кодер к телефону и позвонил Саксу Расселлу.

Расселл находился в новом управлении Влада, исследовательском комплексе, построенном на живописном хребте борозды Ахерон к северу от горы Олимп. Теперь он проводил там все свое время, изучал генную инженерию, будто студент последнего курса. Он пришел к убеждению, что биотехнологии были ключом к терраформированию, и решил выучиться до уровня, на котором мог бы внести достойный вклад в эту часть кампании, несмотря на то что все его предыдущие умения имели отношение только к физике. Современная биология казалась чересчур слащавой, и многие физики ее ненавидели, но в Ахероне говорили, что Сакс был способным учеником, и Джон этому верил. Сам Сакс отзывался о своих успехах слегка насмешливо, но было очевидно, что он глубоко погружен в обучение. Он непрестанно об этом твердил. «Это самое важное, — уверял он. — Нам нужно получить воду и азот из земли и диоксид углерода из воздуха, а для этого необходима биомасса». И он приникал к экранам и упорно трудился в лабораториях.

Доклад Буна он слушал с обычной невозмутимостью. «Что за пародия на ученого?!» — подумал Джон. Сакс даже носил лабораторный халат. Когда он стал характерно подмигивать, Джону вспомнилась история, которую он слышал от одного из помощников Сакса, рассказанную на вечеринке смеха ради. Это была история о том, как во время секретного эксперимента что-то пошло не так, и крысы, зараженные побудителем разума, стали настоящими гениями. Они взбунтовались, сбежали из клеток, поймали своего исследователя, привязали ремнями и внедрили в его тело все свои мозги с помощью метода, который тотчас изобрели сами, — и этим ученым был Саксифрейдж Расселл, в белом халате, подмигивающий, дерганый, пытливый, не покидающий своей лаборатории. Его мозг был совокупностью мозгов сотни разумных крыс, и «его даже назвали в честь цветка, как обычно называют лабораторных крыс, это они так пошутили, видите?»[54].