Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

MEMENTO, книга перехода - Леви Владимир Львович - Страница 7


7
Изменить размер шрифта:

Жизнь в посмертии открывается непосредственно, как живая реальность, связанная с нашей, здешне-теперешней, только избранным одиночкам. (Из близких к нам по времени людей – болгарской ясновидице Ванге.)

Остальным может приоткрываться в редкие мгновения – в вещих снах, например, где ушедшие предупреждают живых о чем-то, – и все равно остается под знаком вопроса, великого вопроса вопросов. Да и было бы скучно, согласитесь, скучно и тоскливо, если бы жизнь и смерть остались для нас без тайн, как вызубренный учебник.

Верю: пройдя кризис взросления – приняв изначальное условие земной жизни: ее конечность, и осознав, что конечность эта есть завершение одной книги бытия и начало другой, – найдете свое ЗАЧЕМ, обретете зрячую силу духа, и жить, и работать будет светлее и веселее.

«Вместе». Из детских рисунков моей дочки Маши

Со скоростью любви

Валерию Ларичеву

Вселенная горит.
Агония огня
рождает сонмы солнц
и бешенство небес.
Я думал: ну и что ж,
решают без меня,
я тихий вскрик во мгле,
я пепел, я исчез.
Сородичи рычат и гадят на цветы,
кругом утробный гул и обезьяний смех.
Кому какая блажь, что сгинем я и ты?
На чем испечь пирог соединенья всех,
когда и у святых нет власти над собой?
Непостижима жизнь,
неумолима смерть,
а искру над костром,
что мы зовем судьбой,
нельзя ни уловить,
ни даже рассмотреть.
Все так – ты говорил – и я ползу как тля,
не ведая куда, среди паучьих гнезд.
Но чересчур глупа красавица Земля,
чтоб я поверить мог в незаселенность звезд.
Мы в мире не одни. Бессмысленно гадать,
чей глаз глядит сквозь мрак
на наш ночной содом,
но если видит он – не может не страдать,
не может не любить,
не мучиться стыдом.
Вселенная горит. В агонии огня
смеются сонмы солнц,
и каждое кричит,
что не окончен мир, что мы ему родня,
и чей-то капилляр
тобой кровоточит.
Врачующий мой Друг,
не вспомнить, сколько раз
в отчаяньи, в тоске, в крысиной беготне
ты бельма удалял с моих потухших глаз
лишь бедствием своим и мыслью обо мне.
А я опять тупел, и гас, и снова лгал
тебе – что я живой, себе – что смысла нет…
А ты, едва дыша, ты звезды зажигал
над головой моей, ты возвращал мне свет
и умирал опять.
Огарки двух свечей
сливали свой огонь и превращали в звук
и кто-то Третий там, за далями ночей
настраивал струну не отнимая рук.
Мы в мире не одни.
Вселенная плывет
сквозь мрак и пустоту,
и как ни назови,
нас кто-то угадал.
Вселенная живет,
Вселенная летит
со скоростью любви

Встретимся

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Алаверды Окуджаве

Почему-то легче, если узнаешь
в горе чужом горе свое.
Мачеху-злодейку-судьбу не проклинаешь,
можно даже греться возле неё.
Да, такое вот у всех одинаковое горе.
Да, вот такая неизбывная беда.
Ворон по латыни кричит: Мементо Мори!
Королек не верит: Неужели Никогда?!.
Телом и вправду все в коробочку ложимся,
а душа-то любит побродить, погулять.
Ну куда ж мы денемся, куда разбежимся?
В новое оденемся и встретимся опять.

III. Римские плиты

Однажды, в бессонную полнолунную ночь я почувствовал себя находящимся одновременно и у себя дома, на диване, и в другом пространстве и времени: в древнем Риме, на одном из заброшенных кладбищ. Старые плиты, надгробья с надписями вдруг ожили и заговорили. Мне оставалось только записывать.

Первым читателем «Римских плит», еще в рукописи, был мой друг Александр Мень. Он сказал, что это больше, чем стихи.

И правда, не знаю, стихи это или что-то другое, хотя есть и ритм, и местами рифмы.

Дорожки Перехода исследуются здесь вживанием в души и судьбы людей давнего прошлого.

ПОДКЛЮЧЕНИЕ

голоса душ слышались мне как живые,
это была связь, передача, почти диктовка
я был на грани –
там и здесь,
я помню:
звук
сквозь точку
нес меня,
и время было отменено,
осталось удалить пространство,
но
в себя вернулся – и опять летел,
и крыльями задел за ветвь оливы,
и приземлился медленно, легко
на берег Тибра, выбритый ветрами…
Там, в роще буколической осоки
желтел какой-то холмик невысокий,
и цинии кудрявые цвели,
и кто-то бормотал из-под земли,
я слышал эти звуки, подлетая…
Замшелая плита лежит, влитая
в оскаленную почву. Вот ограда,
седой фонтан, ступени, часть фасада,
молчащий торс, кричащая рука,
плющом обвитый жертвенник Фортуны,
знакомый с детства профиль старика…
На лире каменной встряхнулись струны,
проснулась память. Первая строка
открыла веки

ФЛЕЙТИСТ

Имя мое, прохожий, не скажет тебе ничего,
а исчезать бесследно не хочется.
Был я Теренций флейтист.
Вот и пришлось назваться,
хоть смысла нет никакого
буквы пустые пустым подставлять глазам.
Будь ты и богом богов, не убедишь меня,
что прочитал эту надпись.
Чем докажешь, что жив?
Криком своим, сотрясением воздуха?
Кто не дышит,
в чужое дыханье не верит.
Если ты жив,
объясни, чего ради
жизнь продолжается,
сдунув меня как пылинку
и не заметив