Вечная тайна футбола - Якушин Михаил Иосифович - Страница 2

Иногда мне говорят: «Вы отстали от жизни. Сейчас главное в футболе – результат». А я в этот момент думаю: может, вовсе не кокетничал старший тренер сборной СССР Валерий Лобановский, человек по-современному рациональный, а искренне удивлялся, когда выражал недоумение: почему нашу команду, не пробившуюся на чемпионате мира 1986 года даже в четвертьфинал, особо за это не ругали, считая, что она играла хорошо и доставила удовольствие зрителям.

И еще мне бывает чуть жалко молодых болельщиков, щеголяющих в шапочках с символикой своего любимого клуба, которые, сидя на трибуне, независимо от того, что происходит на поле, на каком месте находится в турнирной таблице их команда, заученно скандируют: «Спар-так» (варинты – «Динамо», ЦСКА и т. д.) – чем-пи-он!». Или что-то вроде этого. Таких болельщиков игра, к сожалению, мало интересует. Они на стадионе как-то сами по себе, а футболисты на поле тоже сами по себе.

Между тем вся прелесть футбола как зрелища прежде всего и заключается в том единении, которое возникает между игроками и зрителями в решающие моменты матча. Игра больших мастеров способна заставить тех, кто сидит на трибуне, сопереживать, сделать зрителей равноправными участниками действа.

Это таинство поднимает футбол до вершин искусства. И пока это происходит, будут заполняться стадионы, будет жить футбол.

На своем долгом пути футболиста и тренера я пережил немало прекрасных минут, на которые могу оглянуться с полным удовлетворением.

Глава 1. Старт в жизнь

Мне не было и пяти лет, когда я узнал, что такое футбол. Осенью 1914 года наша семья перебралась на жительство из Оружейного переулка Москвы в Самарский. Заняли мы там крохотную квартирку на первом этаже во флигеле, принадлежавшем домовладельцу Зяблову. Буквально в пяти-шести метрах перед нашими окнами возвышался забор, за которым находилась спортивная площадка клуба «Унион». Немудрено, что уже со следующей весны я по примеру старших ребят из нашего и соседних дворов забирался на дерево возле забора и внимательно наблюдал за тренировками, а по воскресеньям и за играми футболистов «Униона». Постоянно находясь на этой импровизированной «трибуне», я внимательно прислушивался к репликам взрослых парней, понимавших толк в игре и знавших всех футболистов по имени и фамилии. Особенно мне запомнился центр нападения Леонид Смирнов. Это был лучший игрок клуба, любимец местных болельщиков. «Леня, давай жизни!», «Смирнов, шутуй по воротам!» – выкрики подобного рода то и дело слышались во время игр «Униона». Поясню: раньше многие футбольные термины заимствовались из английского языка, а от них образовывались новые слова – некий футбольный жаргон. «Шут» – удар по мячу; следовательно, «шутуй» означало «бей».

Так началось мое увлечение футболом. Впрочем, у футбола нашелся серьезный соперник. По другую сторону стадиона «Унион» располагалось знаменитое тогда в России киноателье Ханжонкова. Огромное по тем временам здание, две стены которого были сплошь из стекла. Там постоянно шли съемки. Могли ли мы, окрестные мальчишки, обойти вниманием столь увлекательное зрелище?! Ведь кинематограф считался чудом XX века!

Футбол или кино? Чему отдать предпочтение? И то и другое пнтересно. Стадион был ближе, и это обстоятельство в конце концов победило. Впрочем, и второе увлечение не прошло для меня бесследно – я стал впоследствии завзятым театралом.

Все, что творилось на спортивной площадке, мы затем старательно копировали. Мячи делали сами, набивая старый чулок ватой и тряпками. Тренировали удары по воротам, били штрафные и пенальти и конечно же проводили матчи – двор на двор, переулок на переулок. Команды именовались по фамилиям домовладельцев или названиям переулков. К примеру, наша – ЗКС (Зябловский клуб спорта), по аналогии с известнейшим тогда Замоскворецким клубом спорта (также ЗКС), другие – ЧКС, БКС и так далее.

Давно уже нет стадиона «Унион», нет и Самарского переулка. Сейчас на этом месте сооружен спортивный комплекс – красавец «Олимпийский». На футбольном поле моего детства расположился лучший в стране плавательный бассейн.

Трудные времена

Хорошо помню один из сентябрьских дней 1916 года. Я, шестилетний мальчишка, во все глаза наблюдаю сквозь стеклянную стену за съемками очередного фильма в киноателье Ханжонкова. Меня особенно привлекали прожектора, освещающие съемочную площадку. Они беспрерывно трещали и дымили – техника, как я теперь понимаю, была тогда далека от совершенства. И в это время – крики одного из моих друзей: «Мишка, тебя мать ищет! Отец твой с фронта вернулся!». Не чувствуя под собой ног, я припустил домой.

Шел в ту пору третий год первой мировой войны. Отца только летом призвали в армию. Прошел лишь месяц с небольшим – и вот он уже, оказывается, возвратился.

Вбегаю в дом, мать говорит: «Поехали быстро к отцу!». Куда ехать? Где отец? Ничего не понятно. А мама не объясняет. Прибыли на Брянский (ныне Киевский) вокзал, только недавно сооруженный. Вошли мы в здание, и я обмер – все его помещения забиты койками, на которых лежат раненые. После выгрузки из санитарных поездов их размещали здесь перед отправкой в госпитали. Выяснилось, что отец тоже ранен, но его уже увезли в Лефортово. Туда мы попали только на следующий день и здесь с ужасом узнали, что ему ампутировали левую ногу выше колена.

Вскоре отца перевели в госпиталь для выздоравливающих, который располагался в доме старого уголка Дуровых на старой Божедомке (теперь улице Дурова), можно сказать по соседству с нами, и я проводил у него все свободное время. Отец рассказал мне, что был тяжело ранен в момент, когда вместе с товарищами разрезал ножницами проволочное заграждение.

Отцу моему Иосифу Владимировичу было тогда 28 лет. В 1902 году его мать, моя бабушка, Мария Гавриловна, которая служила в прислугах, выписала, как говорили раньше, сына из деревни Калужской губернии в Москву на заработки. Работал он сначала разносчиком газет в районе Сокольников, затем устроился учеником в типографию, а освоив профессию печатника-накладчика, трудился у известных тогда издателей Сытина, Левинсона, Кушнарева.

После выписки из госпиталя он вернулся в типографию, но работал теперь счетоводом в бухгалтерии.

Мои родители (мать у меня была портнихой) с одобрением относились к тому, что я увлекся спортом. Отец любил повторять, что это полезно для физического развития. «Стадион рядом, значит, всегда будет на глазах», – говорил он матери.

Когда мне исполнилось шесть лет, от другой своей бабушки, Варвары Васильевны, я получил желанный подарок – коньки «снегурочки». Они достались от господ – семьи подрядчика Силуанова. На следующее утро я уже опробовал подарок. Поначалу, правда, скользил на одном коньке, но скоро научился бегать и на двух сразу.

Октябрь 1917 года. От взрослых только и слышал: «Революция!» «Начинается новая жизнь!». Революция! В городе стрельба. Мать наставляет: «Дальше трамвайной линии не ходи».

Едва кончилась мировая война, как началась гражданская. Голодное, холодное время. Тут уж не до спорта. Через Самарский переулок проходила трасса перевозки дров с Виндавского (ныне Рижского) вокзала в центр. Вместе с другими мальчишками выпрашивали у возчиков: «Дяденька, скинь поленце!». И сколько было радости, когда просьба выполнялась! Дома можно было хотя бы отогреться!

В конце 1919 года обстановка начала улучшаться. Помню об этом потому, что мать уже не так неотступно следила за мной и редко загоняла домой. Мы с мальчишками залили во дворе небольшой каток, на котором с утра до вечера клюшками-самоделками играли в хоккей, – правда, пока еще не на коньках, а в обычной обуви. Да и мяча у нас настоящего не было – брали теннисный мяч или просто деревянный шарик.

Через год я уже научился играть в настоящий хоккей, причем играл я не только со сверстниками, но и со взрослыми членами клуба «Унион» на их площадке.

Первые шаги

Спортивная жизнь Москвы постепенно начала организовываться. При «Унионе» были образованы детские футбольные команды. С формой тогда было туго – играли кто в чем. Мой отец умел красить ткани, и мы попросили его выкрасить наши рубашки в сиреневый цвет клуба «Унион». Сиреневой краски, однако, не нашлось – была только голубая. Что делать? Провели собрание, решили, что футболки у нас будут голубые, трусы – белые.