Ничего кроме правды - Болен Дитер Гюнтер - Страница 27

В маленьких городках бывали проблемы с электричеством. И тогда от шести до восьми часов вечера — как раз столько длились наши концерты — на всех улицах царила мёртвая тишина. Электричества не хватало, чтобы осветить и кабинеты высшего начальства, и наш стадион. В другой раз мы летели «Аэрофлотом», и на высоте 11 000 метров отказал реактивный двигатель. Мы приземлились на каком–то поле. За ночь от нашего самолёта провели асфальтовую дорогу, чтобы мы могли добраться до сцены. Россия — это настоящий рок–н–ролл.

Я не уставал поражаться жестокости элитных армейских подразделений — до восьмидесяти человек в чёрной униформе с резиновыми дубинками избивали наших фанов. Они выбивали зубы или ломали носы, если кто–нибудь не следовал их указаниям. Когда концертный зал пустел, в это время можно было разглядеть на полу лужицы крови. Дошло до того, что я пригрозил уйти со сцены, не доиграв концерт. «Запомни! — сказал я бабе из КГБ, которая вечно торчала возле нас на сцене и синхронно переводила, — если они не перестанут избивать мою публику, я уйду!» Она быстренько побежала к одному из своих начальников в чёрном костюме: «Vnimanije! Esli vy ne srazu perestantje izbivatj auditorii, ja nemedlenno budu prervatj koncert!» В этот раз помогло. Но на следующем же концерте мы столкнулись с той же самой проблемой.

Моими большими поклонниками были Михаил Горбачёв и его жена Раиса. Случайно я встретился с ними в 1998 году на вручении Viva — «Compet» в Кёльне, где я получал «Lifetime Achievement Award» за Modern Talking. Они тусовались в углу с большой свитой, в рядах которой был Оскар Лафонтен. Он едва не лопался от гордости, что находится рядом со столь высокими гостями, и не удостоил меня ни одним взглядом. Другое дело Горбачёва. Она увидала меня, подошла и крикнула восторженно: «Dieter, ljublju Vas!» А потом обняла по–матерински и долго трясла мою руку. Теперь и для Оскара я стал достаточно важной персоной. Он усердно пожал мою руку. «Eto dlja menja bolschaja tschest, schtoby Vy vystupaete v Kremlje! Vascha muzika mnje otschen nravitsja» — вставил старина Горби.

Великие события были обычным явлением во время наших гастролей в ГДР. Государственное концертное агентство возглавлял Цальман. До сих пор во всех турне по Восточной Германии он сопровождает меня. Этот человек очень быстро усвоил, что такое капитализм: сейчас Цальман раскатывает на Мерседесе, имеет дом в Испании и держит под своим контролем Дрезден, Лейпциг, Берлин и Росток.

Люди из советской зоны были моими самыми верными фанатами. Я мог быть уверен, они оттягивались по полной, когда мы начинали играть. Это те самые люди, что сейчас на моих концертах занимают первых три ряда. Мне достаточно лишь разок взглянуть, чтобы сказать: «Ага, вон слева, вон там сидит тип с окладистой бородой. И вон, справа! Он приходит уже в тридцатый раз». Настоящая преданность. Мне становится хорошо, когда я вижу их на своих концертах.

Мне платили в восточных марках, и проблема состояла в том, что восточные марки нельзя было обменять на западные. И ничего нельзя было поделать: или ты играешь за ост–марки или вообще не играешь. Но что делать с такой кучей бесполезных бумажек? Первая идея: купить мейсенский фарфор.

Продавцы были очень любезны: «Никаких проблем, господин Болен, Вы получите фарфор через 12 лет». План номер два: купить «блютнеровский» концертный рояль: «Без проблем, господин Болен, Вам придётся подождать всего лишь 16 лет.» В конце концов я подарил все деньги фанатам: «Кто ещё хочет? У кого ещё нет?» Когда стена пала, я сам себя бил по заднице — теперь деньги можно было обменять в соотношении 2:1.

Матиас Рейм

Ещё в самом начале успеха Blue System я обнаружил, что у меня имеется подражатель. Всё чаще бывало, что я, листая журнал, говорил: «Эй, глянь–ка, это же я!»

А потом приглядывался повнимательней и думал: не, это всё–таки не я.

Моя пиратская копия, так сказать, клонированный Дитер, был на 10 сантиметров ниже меня ростом. Такая же причёска, наверное, крашенные волосы, такие же шмотки, гримм. Имя мутанта было Матиас Рейм, по прозвищу Маца.

На обложке своего первого сингла «Verdammt, ich lieb dich» («Чёрт побери, я тебя люблю») Маца обладал бородкой и был темноволос. А потом он сцапал моего визажиста, Марго Шейерманн, по прозвищу Маго. Когда Маго готовила меня для фотосъёмки, грим состоял в первую очередь из психологии: «Эй, хорошо выглядишь! Какой загорелый! Что же тут гримировать, Дитер?» Ну и, может, втирала немного геля в волосы. Готово! Надо заметить, что фотосъёмка для меня — одна из противнейших сторон этого бизнеса. Я захожу в фотостудию с соответствующей миной и здороваюсь с визажисткой. У неё должны быть чуткие пальцы, чтобы я подготовился, и со мной можно было нормально работать. А Маго достигала такого же результата своим «Эй» и каплей геля.

А с Матиасом всё было наоборот: она замазывала его гримом, закрашивала его личность, его имидж медвежонка. Красила ему пряди как жиголо, велела отрастить волосы и купила приличные шмотки. И дублёр Болена готов. Я расценил поведение Маго как государственную измену. А так как она ещё много чего умела, можно представить себе моё разочарование, когда она открыто ушла к Матиасу.

Со времени взлёта «Verdammt, ich lieb dich», которая потеснила с первого места «Nothing Compares 2 U» Sinead O'Connor, Матиас возгордился и стал считать себя великим: во–первых, он знал всё, а во–вторых, знал лучше всех. И, в-третьих, он имел наглость подкарауливать меня за кулисами ежегодного ZDF–хит–парада и разговаривать со мной с дружеской фамильярностью. Я должен был петь там «Lucifer», честно признаюсь, против Матиаса с его «Verdammt, ich lieb dich», 16 недель на первом месте, я был дохляком.

«Эй, послушай — заявил он, будто бы очень обо мне волновался — я тебя не понимаю! Почему ты продюсируешь таких идиотов, как Рой Блек? Ты и впрямь должен делать всё и за всех? Я бы так не смог».

На это я ответил: «Знаешь, Матиас, в чём же, собственно, наше отличие?»

А он: «Не, я не знаю».

Я: «Примерно в ста тридцати миллионах проданных пластинок».

А Матиас, как карликовая такса, что всегда стремится облаять собаку повыше себя: «Ну конечно, и музыки такой мне тоже никогда не написать».

У меня лопнуло терпение: «Знаешь что? Побеспокойся–ка лучше о своём собственном мусоре! И если ты и взаправду такой великий композитор, каким себя считаешь, попробуй написать что–нибудь для других! Посмотрим, как у тебя это получится!»

Вот так слово за слово, так что Маго пришлось встать между нами, пытаясь не допустить, чтобы я и моя переводная картинка избили друг друга. «Уберите этого идиота подальше от меня — я был в ярости — иначе за себя не отвечаю!»

На этом месте можно поставить точку в рассказе о Матиасе Рейме. Я не могу вспомнить ничего достойного внимания, разве только то, что Маго стала фрау Маца, а Матиас после своей «Verdammt, ich lieb dich» был продюсером ещё пяти разных музыкантов, и все пятеро его усилиями благополчно заглохли.

10 ГЛАВА

Надя или солнечное сияние в Гамбурге

Моя семейная жизнь складывалась по итальянскому принципу: Эрика, мать, заботилась о детях и, кроме того, была моим лучшим товарищем. Весь день напролёт, проглотив только один бутерброд с утра, я бежал на работу и вечером валился замертво в кровать. Вот такая семейная жизнь. На стороне иногда бывали вечеринки, несколько девочек, чтобы развеяться.

Если бы не это и не золотые пластинки на стене, я бы даже не знал, что живу на свете.

Как–то по пути я встретил симпатичную девушку по имени Надя. Я точно помню, мы повстречались впервые на дороге у «Kleines Faehrhaus» («Будка паромщика»), любимого кафе всех старичков и старушек в Альстере. «Вау! — воскликнул я, обращаясь к моему другу Томасу — она или никто!»

До меня не дошло, что она чёрная. Потому что когда Наддель находится не на солнце, кожа её выглядит такой же светлой, как у меня, у тебя и у смерти. Мне она показалась итальянкой. Знаю, никто не поверит, но первым, что я увидел, были её глаза — огненные, обжигающие, экзотическое лицо. Я не заметил ни её шикарной груди, ни длинных ног.