Ничего кроме правды - Болен Дитер Гюнтер - Страница 24

7 ГЛАВА

Говард Карпендейл или «Мине нравицца твая песня»

И снова я, верный своим традициям, разослал демо по Германии. Песня называлась «Sag ihm, dass du gehst» («Скажи ему, что ты уходишь»).

«Мине нравицца твая песня» — сообщил голос в телефонной трубке. Говард Карпендейл, мой Гови.

«Гови! Гови! К нам в студию придёт Гови!» — восторженно говорил я Луису. Гови был для меня одним из величайших. Достигнув шестнадцатилетия и услыхав «Das schoone Madchen von Seite ains, die will isch 'aaben und sonst geins!», я не переставал уже восторгаться им.

Он прибыл к нам в студию 33, и по пути у него куда–то запропал акцент: «Привет. Очень приятно! Карпендейл.» И Луису: «Вы тоже здесь работаете? Принесите–ка мне кофе!»

Сразу же захотелось спросить: «Куда же ты подевал свой акцент?» Но мы с Луисом промолчали, сунули Гови в руки микрофон и пошло–поехало. И вдруг все эти очаровательные «ша» и рокочущие «рас» снова послышались в его голосе. Как белый кролик из шляпы. Фокус–покус.

В песне «Sag inm, dass du gehst» говорилось о сердечных муках, разлуке, печали. Я радостно ждал того, как известный Говард Карпендейл превратит мою песню во что–то столь же сочное, как Томас Андерс в своё время «Three Times A Lady». Я рисовал в своём воображении картину того, как бы здорово смешалась моя песня с его знаменитыми нежными переливами и тембром. Я хотел, чтобы чувствовались слёзы. Перед своим внутренним взором я видел маленького Нино де Анджело. Когда этот последний стоял у микрофона, в голосе слышалось всё. Его жизнь, его сердце, его душа. Говард же пел так, будто читал способ применения мази от геморроя.

«Выкинь его отсюда! Выкинь его отсюда! — требовал Луис — Это что–то ужасное!»

В случае с Говардом от меня потребовалось всё. Как продюсеру мне требовалось жутко много сил на то, чтобы вообще хоть немного заинтересовать его. Снимаю шляпу перед его продюсером Горном Бернджесом, у которого это круто получалось.

Пять дней спустя я послал Гови готовую запись. Он немедленно позвонил прямо с площадки для гольфа. «Послушай, Дитер — ломал голову господин Карпендейл — там всё звучит так смешно, как–то паршиво».

Я спросил: «Как, что звучит паршиво?»

А Говард: «Ну да, как–то глухо. Я не знаю…»

«Как это ты не знаешь?» Я быстренько раскинул мозгами, сказал себе, нет, этого не может быть, а потом всё–таки спросил: «Скажи, на каком магнитофоне ты всё это слушаешь?»

А Гови гордо так: «Я вчера только купил новый».

Я глубоко вздохнул. «Послушай, там есть такой переключатель, на нём написано «Dolby». Ты нажимал его?»

А Гови: «Как, где? Что ещё за долба?»

«О'кей! О'кей! — и я объяснил ему всё так же, как объяснил бы моему двухлетнему сыну Марку — Мы записали всё без этого самого «Dolby». Значит, слушать ты тоже должен без него. Убери палец с этой кнопки и нажми соседнюю.»

Я был несколько разочарован. Кто–то 25 лет слыл профессионалом в музыкальном бизнесе и даже не знал, что такое «Dolby». Хотя я до того времени не много значения придавал словам песни «Deine Spuren im Sand, die ich gestern noch fand» («Твои следы на песке, что я нашёл ещё вчера»), мне пришлось серьёзно призадуматься. Не понадобится ли вскоре этому слепцу собака–поводырь?

8 ГЛАВА

Фрау Сталлоне или Are You Man Enough?

И снова меня вызвали в BMG. На этот раз речь шла о Бриджитт Нильсен, белокурой датчанке супруге Рембо (он же Сильвестр Сталлоне), в которой вдруг взыграли музыкальные амбиции. Она скучала, чувствовала себя невостребованной. Нормальные женщины открывают в таких случаях бутики, Бриджитт хотела петь. Из–за таких же амбиций мир уже услышал пение принцессы Стефани.

Мы договорились встретиться в Лос — Анджелесе. С песней «Are You Man Enough?» в чемодане я взошёл на борт боинга во Франкфурте. Бриджитт встретила меня и Фридерика Габовича в аэропорту с меседесами, с лимузинами — всё по спецзаказу, с телохранителями своего мужа. Она была жутко мила, и к тому же обладала двумя громадными буферами. Между нами возникла совершенно спонтанно симпатия, просто гормоны разыгрались. Не из–за буферов, а потому, что оба мы сделаны из одного и того же материала: много энергии, много драйва, высокая скорость. Всё вжик–вжик, гоп–гоп! Даже для меня её энергии было многовато.

Без долгих раздумий она взяла меня и Фридерика Габовича на съёмки «Полицейские из Беверли Хиллс II». Там она сразу отправилась, как и предписывал сценарий, в ювелирный магазин и очистила его. Жужжали камеры. Она начала опустошать витрину. В это время мы с Фридериком Габовичем сидели в фургоне Бриджитт и попивали холодную колу. Келли, подруга и ассистентка Бриджит, обладавшая точно такими же буферами (я имею в виду, им их сделал один и тот же хирург), самоотверженно заботилась о нас. Больше всего её пришлась по душе моя куртка из двадцати пяти видов джинсовой ткани. Я подарил ей шмотку для укрепления американо–германских отношений, а также как инвестицию в приятное совместное времяпрепровождение.

Бриджитт вернулась в фургон через три четверти часа, покончив с грабежами и стрельбой. Увидела Келли в моей куртке и надулась. Если бы я только знал! Но я быстро утешился: никогда тебе не быть с ней! Она живёт с Рембо! А той, что вместе с Рембо, не может нравиться Болен!

Но Бриджитт была настоящим товарищем. Прошло немного времени, и настроение снова поднялось на должный уровень. Здороваясь направо и налево, весело болтая, мы направились вчетвером к студии, расположенной в нижней части города. По пути Бриджитт без устали рассказывала грязные анекдоты: «Идёт как–то м…к к врачу.» Я владел английским ровно настолько, чтобы хихикать вовремя.

В студии моему хорошему настроению нанесли серьёзный удар. Бриджитт попыталась спросить в микрофон «Are You Man Enough?». У меня — ого–го! — мороз по коже прошёл. Её голос был так же тяжёл и холоден, как и цвет волос. Ой–ой–ой, думал я. Ничего себе! Такова уж была Бриджитт, что после съёмок фильма и пения бодрым галопом помчалась дальше.

Ближе к вечеру Слай Сталлоне давал огромную пресс–конференцию в отеле «Беверли — Хиллс». Он продал права на свои фильмы большой компании видеопроката и загрёб много миллионов. Бриджитт, Келли, Фридерик и я сидели за большим круглым празднично убранным столом с видом на пока ещё пустующую сцену. Вокруг нас было ещё полторы сотни журналистов. Дверь отворилась и выплюнула в зал несколько полицейских. Потом ещё несколько. Потом фалангу людей в лаковых ботинках и смокингах. В конце концов появился сам Рембо в костюме, сшитом специально для такого случая, с галстуком–бабочкой, шевелюра прилизана назад. И за ним ещё несколько полицейских. Так сказать, человеческий сэндвич. Такого мне ещё ни разу видеть не случалось. А я, если уж на то пошло? Кроссовки «Адидас» и спортивные брюки. Я сам себе казался недочеловеком. Встретился бы с собой на улице — ни за что бы не поздоровался. Если бы не Бриджитт, меня ни за что бы не впустили, даже если бы у меня было приглашение.

Пресс–конференция скоро наскучила фрау Сталлоне. Тогда как Слай грелся в лучах славы, она подвинула свой стул поближе ко мне и принялась нашёптывать мне на ухо всякие непристойности: «Отгадай–ка цвет моих трусиков!» И то, чего я не знал, и о чем она мне раньше не рассказывала: её брак бился в последних конвульсиях. Но меня смутило то, как откровенно и просто она рассказывала: «Слай вечно меня обманывает… диван… застукала… эта шлюха… даже не потрудилась прикрыться!» И дальше в таком же темпе: «Слай и все его частные полёты!.. все его траханные приятели… дикие вечеринки… полёты по стране… Сан — Франциско!» Она была разочарована и лишь из–за этого баловала себя дорогими игрушками.

А я просто сидел рядом и бормотал «ох!» и «ух!», как вдруг Бриджитт вытащила из сумочки помаду и быстро намалевала что–то у меня на лбу. Фридерик Габович, увидя это, направил на меня объектив своей камеры. Я спросил: «Что там написано?» И Фридерик продиктовал нарочито медленно: «F–u–c-k–m–e»