Жизнь охотника за ископаемыми - Штернберг Чарльз Г. - Страница 39

Мы вернулись в лагерь, где имели удовольствие пользоваться обществом д-ра Бройли две недели; за это время между нами завязались дружеские отношения, которые я всегда высоко ценил. Он был восхищен моей работой и материалом, который мы собрали; но, как он сам пишет в предисловии к большому труду, описывающему мой материал, он не в силах был переносить жару.

Он описывает часть моего материала в превосходной своей работе о пермских стегоцефалах и рептилиях, изданной в Штутгардте; в этой книге сто двадцать страниц текста и тринадцать отличных рисунков. На стр. 1 он пишет: «Отличные результаты экспедиции в Тексас в 1901 году, когда м-р Штернберг привез для палеонтологической коллекции музея много очень ценных образцов эриопса (Eryops), диметродона (Dimetrodon), лабидозавра (Labidosaurus), заставили хранителя королевской палеонтологической коллекции, советника фон-Циттеля, послать в 1901 году вторую экспедицию на пермские отложения той же области, чтобы оказать еще большую помощь м-ру Чарльзу Г. Штернбергу, превосходному коллектору из Лауренса в Канзасе. Уже в июне этого года он очень интенсивно работал в пермских слоях на Вичите, близ городка Сеймура, в провинции Бэйлор; Сеймур расположен на форт-уорзской ветке Денверской железной дороги. Мой приезд в лагерь, которому содействовала Баварская королевская академия наук, дал мне возможность принять участие в коллектировании с начала и до конца августа месяца. Я застал уже очень богатое собрание превосходного материала, которое, кроме частей диметродона, лабидозавра, париотиха и других звереящеров, включало также прекрасный подбор диплокаулусов; из них иные имели даже большую часть позвонков. В продолжение, моего пребывания в области работа наша состояла главным образом в перевозке коллекций из лагеря. Из-за сильнейшей жары мы были вынуждены в виду недостатка воды держаться вблизи Сеймура».

Одним из ценнейших экземпляров в мюнхенской коллекции является скелет лабидозавра (Labidosaurus), ныне там монтированный; он найден мною лично.

Лабидозавр важен потому что принадлежит к очень древней и примитивной группе рептилий, которые, по мнению д-ра Г. Ф. Осборна и других знатоков, были предками всех позднейших форм пресмыкающихся.

После отъезда д-ра Бройли обратно в Мюнхен я продолжал работу, перенеся лагерь к востоку от Кофейной речки. Здесь снова наши изыскания оказались плодотворными. Я нашел еще отложения, богатые костями очень мелких ящериц; некоторые из них были не длинней пятнадцати сантиметров. Коп дал им название лизорофус[57] трехкилеватый (Lysorophus tricarinatus). Д-ра Бройли и Кэз в своих ценных статьях доказали, что лизорофус является одним из наиболее интересных родов всей этой необыкновенной фауны, так как по строению черепа он представляет собой поистине «недостающее звено» между амфибиями и рептилиями.

Нанос, в котором я нашел лизорофуса, был велик и содержал тысячи костей и много превосходных черепов. Я убежден, что животные эти собрались там на зимовку, так как многие свернулись кольцом в оболочке из отвердевшей глины. Каждая крошечная рептилия и ее логовище сохранились на долгие-долгие годы. Мясо, конечно, скоро после смерти разложилось, но процесс окаменения заменил костное вещество камнем.

Мне всегда хотелось объяснить широкому кругу читателей, что же именно происходит при этом процессе окаменения. Слово «окаменение», собственно, следовало бы выбросить из нашего словаря, так как оно означает явление в действительности невозможное. Я помню, как в детстве мне приходилось переводить с латинского языка изречения вроде «кости его сделались камнем», т. е. обратились в камень; и все мы слышим выражение «окаменелое дерево», означающее дерево, превратившееся в камень. Как будто в природе есть процесс, посредством которого одно вещество может превращаться в другое, как в мечтах алхимиков философский камень превращал железо в золото. На самом же деле процесс, обозначаемый словом «окаменение», есть процесс замещения, а не превращения. После смерти исчезнувших в настоящее время животных и разложения их мяса вода проходила через их кости и уносила разлагающиеся органические вещества клеточек; на их место отлагались кремнезем или известь, которые были растворены в воде. Процесс продолжался после того, как осадочные породы, отложенные в воде, поднялись над поверхностью в виде твердой породы. Дождевая вода, просочившись сквозь горную породу, в которой залегали остатки животных, оставляла в клеточках костей минеральные вещества, которые несла в растворенном виде; это продолжалось, пока клеточки не заполнялись совершенно минеральным веществом вместо органического. Затем, с течением времени, и самая оболочка клеточек разрушалась и заменялась кремнием или известью. Наступало полное окаменение, как его называют; оно имело место и в ископаемых костях из пермских отложений Тексаса. Я нашел образец рептилии со ступенчатыми позвонками, кости которой были вполне замещены бурым железняком, а все остальное было из кремнезема.

Сколько времени требуется для того, чтобы минеральное вещество вполне заместило первоначальное вещество кости? Многие и многие века. Я нашел на равнинах Канзаса залежи слоновых костей и взял там более двухсот зубов колумбийского мамонта, из которых самые крупные весили по семь килограммов. Сломанные зубы были рассеяны в коренной породе десятками килограммов. Я отдал их для анализа д-ру Бейли, руководителю химического отделения Канзасского правительственного университета, и он нашел в них только десять процентов кремнезема. Крупный слон, чьи кости я исследовал, жил около того же времени, что и мастодонт Огайо, кости которого найдены в положении, указывающем, что они были погребены в то время, когда Ниагарский водопад находился на девять километров ниже по течению. Таким образом, если бы мы знали, сколько времени понадобилось реке, чтобы прорыть девять километров своего огромного ложа, мы могли бы сказать, сколько времени пропитывались десятью процентами кремнезема кости мамонтов центрального Канзаса. Как нелепо поэтому говорить о совершенно окаменевших людях; ведь человек в Америке в эпоху мамонтов, по всей вероятности, еще не появлялся.

Пермские отложения Тексаса, как я уже упоминал, сложены из красной глины, полной конкрециями всевозможных форм. Я помню, как однажды, объезжая выход глины, я увидел перед собой сотни кокосовых орехов; на иных коричневатая скорлупа была разбита и виднелась белая мякоть. Не сообразив, в чем дело, я соскочил с коня, чтобы полакомиться ими; но они оказались конкрециями, которые так поразительно похожи были на коксовые орехи по своим размерам и окраске, что даже я, опытный коллектор, на мгновение был введен в заблуждение. Я слышал также о человеке, который выставил коллекцию крупных конкреций, как ископаемые хеббардовские тыквы, и никто не усомнился, что они были именно тем, что значилось на ярлычках.

В пермских отложениях этой части Тексаса имеются две различные формации, которые придают тот или иной характер поверхности страны. Они так различны, словно их разделяют сотни километров. Я посетил местность на Лошадиной речке (Пони-крик), где красные отложения залегают поверх серых. По направлению к западу передо мною тянулось обширное пространство, унылое и пустынное, покрытое разрушающимися и источенными водой утесами, узкими долинами и нависшими скалами. Повсюду преобладал красный цвет, однообразие которого местами только прерывалось зеленью низкорослых деревьев или пучков травы. К востоку, уходила узкая долина Лошадиной речки, топография которой так знакома жителям Канзаса: выступ серого песчаника образует узкий вал по обе стороны и следует всем изгибам холмов, окружающих овраги; трава спускается к нему легкими волнами или поднимается со дна оврагов. Наибольшая мощность этого песчаника, поскольку я наблюдал, была в вершине узкого оврага близ моего лагеря, в ложе речки, северней Сеймура. Я сделал там разрез и послал образцы в Мюнхен.