Жизнь охотника за ископаемыми - Штернберг Чарльз Г. - Страница 38

Семнадцатого июля записная книжка моя устанавливает, что я провел весь день на работе и нашел обломки скелетов и черепов, разбитые на куски и перемешанные. Я не мог определить направление, откуда эти образцы произошли. Все они были свалены в одну кучу месте с конкрециями в длинной узкой промоине, а над ними было ровное размытое пространство, покрытое конкрециями. Единственное объяснение, какое я могу дать тому обстоятельству, что образцы изломаны и перемешаны, это то, что костеносный слой залегал выше ровного пространства, и при разрушении вода уносила его обломки в узкую промоину, пока первоначальный пласт не был уничтожен без малейшего остатка, указывающего его местоположение.

Я в свое время послал из этой местности большую коллекцию профессору Копу; он очень заинтересовался, но был в то же время чрезвычайно озадачен тем обстоятельством, что при наличии там большого числа разбитых черепов невозможно было собрать из обломков ни одного полного черепа, хотя все кости казались свеже сломанными. Я снова испытывал такое же затруднение. Возможно, что куски тех черепов, которые находятся в Американском музее в собрании Копа, попали в число отосланных в Мюнхен, и наоборот.

Девятнадцатого июля я нашел близ места, где за день или два перед тем я взял много обломков, почти неповрежденный череп нового вида, а двадцатого — еще один отличный череп. То был череп большой амфибии — большеголового эриопса (Eryops megacephalus, по определению Копа). В верхней челюсти было шесть пар широких зубов, а в нижней — ряд зубов разной величины. Кончики некоторых из них обломились и затерялись. Череп был больше пятидесяти сантиметров в длину. Все кости с наружной стороны красиво изваяны, словно покрыты насечкой. Несколько лет назад я нашел почти полный скелет того же существа; он лежал под прямым углом, к Чизгольмской дороге. Он сохранился в плотных конкрециях; вода вымыла его из склона холма. Ноги бесчисленных стад скота, которые проходили как раз там на пути в Канзас и на север, сорвали с костей их прочную кремневую оболочку.

Как выродилось племя амфибий с тех пор, как жили эти мощные существа! Они обладали одновременно легкими и жабрами; поэтому они господствовали на суше и в воде, плодясь и множась в тропической атмосфере, и наполняли топи и водоемы той местности. Теперь же мы вытаскиваем, случается, из колодца или источника слабенькое созданье, прозванное грязевой собачкой; трудно даже представить себе, что предки его двенадцать миллионов лет назад были сильны, могучи и владычествовали над всеми живыми существами.

Но вернемся на пастбища м-ра Креддока. В записи от двадцатого июля читаем: «Я страдаю от жары, язык сохнет и болит. Но все же я нашел великолепный материал. Если я не выдержу этой ужасающей жары и умру, мои находки много сделают для обогащения Мюнхенского музея».

Двадцать первого июля я продолжал: «Сегодня страшно жарко, и работа причиняет мне величайшие страдания. Нашел маленький череп».

Жара продолжалась, и я вернулся в хижину на речке Кофейной. Пет, наша лошадь-четырехлетка, сбежала; Георг нашел ее в чужом табуне и взял обратно; на плече у нее оказалась большая язва. «Обе лошади сильно попорчены, — записано у меня. — Надо послать Георга за пищей. Тяжело будет нашей большой упряжке везти груз по такой жарище, в пыли по колено и без хорошей воды для питья».

Двадцать шестого июля я остался один и проехал километр к северу, где начал рыться в обнажении твердого зеленоватого сланца, близ места, где в прежние годы я нашел несколько обломков костей. Я был в восторге, когда нашел в сланце пустоту с двумя хорошими черепами, сохранившими первоначальное свое положение. Георг вернулся на следующий день, привез груз съестных припасов и свежей воды, которая, впрочем, очень скоро сделалась затхлой. Мы нашли еще два черепа, более крупных, также в пустоте породы, как и упомянутые выше. Один принадлежал крючковатому лабидозавру[55] (Labidosaurus hamatus, по Копу), одной из древнейших рептилий. Другой представлял новый вид и род, который я определил позднее, когда мы вернулись в лагерь на Кофейную речку, чтобы приготовиться к приему д-ра Бройли. Он собирался приехать прямо из Мюнхена в мой лагерь на красных отложениях.

Первого августа у нас вышли все припасы, и мы поехали в город. Я снял большую комнату над складом, сделал столы и разложил образцы для осмотра их д-ром Бройли. Когда я там работал, туча саранчи налетела на здание; она стучала по стенам и крыше, словно каменный дождь. На утро вся земля сплошь была покрыта ею.

Пятого мы вернулись на старую стоянку у Серой речки и поставили две палатки с натянутым между ними полотнищем. Боковые стенки были приподняты, и мы имели возможность получить хоть немного тени для защиты от лучей безжалостного солнца. Я прошел километра три к северу, через Столовые горы, над лагерем, и нашел два очень красивых черепа длиннорогих амфибий — большерогих диплокаулусов (Diplocaulus magnicornis, по Копу) (рис. 27); я уже говорил выше об этом странном животном. Я нашел также образец древней рыбы, которая оставила свои покрытые эмалью чешуйки в породах многих формаций; ее потомки еще живут в наших реках.

Восьмого августа, несмотря на обессиливающую жару, я поехал верхом в длинную экскурсию к верховьям Кустарниковой речки. Я поднялся на Столовые горы, которые возвышались метров на девяносто над нашей стоянкой, и направился на запад, вдоль водораздела двух речек. Я часто оставлял лошадь, привязанную к кустам, пока сам углублялся в ущелья и овраги по обе стороны. Наконец, к северо-западу от лагеря, на изгибе одного из протоков Кустарниковой речки, я заметил сильно размытый плоско лежащий пласт горной породы, похожий на описанный уже мною; обилие железистых соединений придавало ему металлический блеск. Это было самое подходящее место, чтобы искать ископаемых.

Первое, что я нашел, был превосходный череп в пятнадцать сантиметров длины амфибии диплокаулус Копа (Diplocaulus copei, по Бройли). Затем на поверхности я нашел еще отличный череп варанозавра остромордого (Varanosaurus acutirostris, по Бройли), со многими костями скелета; твердая порода, в которой они были первоначально заключены, была с них смыта начисто. Верхняя и нижняя челюсти остались соединенными, и длинный ряд блестящих зубов сверкал на ярком свету. Глаза у этой рептилии были отодвинуты далеко назад, и ноздри открывались близко ко лбу. Этот череп так был непохож на все, что мне случалось видеть до сих пор, что я не сомневался — это новый род. Д-р Бройли, описывая его, говорит о нем, как о превосходнейшем из образцов, найденных в этих отложениях. Почти все остальные черепа, найденные мною, сжаты в вертикальном направлении, а этот сжат был с боков.

Я нашел в тех же отложениях сотни обломков, полных блестящими рыбьими чешуйками, такими же сверкающими ныне, как в те дни, когда они покрывали тела вымерших рыб. Там же нашел я огромный экземпляр амфибии — большерогого диплокаулуса (Diplocaulus magnicornis) и другие, гораздо меньшие экземпляры, которые оказались новыми, «диплокаулусами Копа». «Это, повидимому, будет одна из лучших найденных мною местностей, — записано у меня. — Она вознаградит меня за долгие дни поисков при таких изнурительных условиях».

Когда я добрался до лагеря, оказалось, что у Георга тоже был удачный день: он нашел пласт с костями мелких животных на обрыве Серой речки, в промоине под корнями трав. Он вытащил череп, самый маленький из всех, когда либо мною найденных и множество сломанных костей и зубов. Один образец, который д-р Бройли назвал в мою честь Cardiocephalus sternbergii (сердцеголов[56] Штернберга), был не больше сантиметра в длину. Я добыл оттуда также шесть черепов нового вида — диплокаулус Копа.

В понедельник, двенадцатого августа, д-р Бройли прибыл в Сеймур, и мы с Георгом встретили его на станции. Высокий, крепкий, красивый немец с пышной бородой, он произвел на меня хорошее впечатление. Очень трудно мне было из-за моего глухого уха понимать его ломаный английский язык, а я, к несчастью, ни слова не говорил по-немецки. Я подумал, что он учился по-английски у англичанина, а не у американца, так как у него было особое произношение, незнакомое мне. Георг легче научился понимать его, и они сделались друзьями.