Жизнь охотника за ископаемыми - Штернберг Чарльз Г. - Страница 36

Там были тысячи гектаров обнаженных обрывов красной глины, изрезанных самым причудливым образом, часто похожих на старинные соломенные ульи или полуразрушенные башни и укрепления. Насколько мог видеть глаз, они тянулись вдоль водораздела, принимая самые изменчивые формы. Порода легко разрушалась в порошок, образуя красную грязь. Конкреций в ней не было, хотя она была переполнена концентрическими кружками, состоявшими из круглой белой сердцевины с краевым ободком. Узкие прожилки, прорезавшие толстые отложения глины, были наполнены пористым гипсом. Ниже глины залегал пласт красного и белого песчаника и плотной, богатой конкрециями, породы. Ископаемых в них не было.

Но уныние, вызванное моими безуспешными поисками, было только одним из испытаний, с которыми мне пришлось бороться в ту зиму. Прежде всего погода была против меня. Непрерывно шел снег или дождь, так что земля почти никогда не бывала сухой; я носил на сапогах по несколько кило красной глинистой грязи. К тому же я слег в сильнейшем приступе гриппа. Вдобавок возница мой, он же и повар, не взлюбил почему-то печку, которая, была сделана под моим личным наблюдением и всегда хорошо работала у других моих служащих и вел стряпню вне палатки, в особой вырытой им яме. Из-за его упрямства я терял тепло, которое мог бы иметь.

Каждое утро я поднимался с постели с ломотой в костях и пускался в долгие скитания. Сначала я едва был в силах двигаться, но постепенно, согреваясь работой, я двигался все свободней. Увлекшись по обыкновению, я заходил так далеко, что невозможно было бы вернуться в лагерь к обеду, не затратив на это больше времени, чем было у меня положено; поэтому я обходился без обеда. Проработав до тех пор пока не начинало темнеть, я возвращался в свой неудобный лагерь, чтобы на следующий день начать все сызнова.

В довершение моих несчастий все жители почтовой станции захворали злокачественным воспалением глаз и, хотя я снабдил их лекарствами, отнеслись к этому беззаботно. Сварливый старик, которого я нанял в качестве возницы и повара, причинял мне также немало беспокойства; одно время он грозился бросить меня одного в пустырях.

Я проработал несколько недель согласно указаниям Копа, хотя это было так же бесполезно, как таскать кирпичи с одного конца двора на другой и обратно. Потом, усталый и отчаявшийся, я вернулся к отложениям, где было найдено хоть немного окаменелостей. Притом же я решил оставить работу у Копа, когда кончится срок нашего договора, и вернуться домой. Я написал ему об этом, прося освободить меня по окончаний срока, так как я нуждаюсь в отдыхе. Вот тогда-то я и получил письмо, которое дало мне почувствовать его уверенность в том, что дело моей жизни не может быть оценено деньгами[51].

Это письмо дало мне ту бодрость, в которой я тогда всего больше нуждался. Получив его, я решил остаться еще на месяц в тамошних пустых местах, хотя перед тем я совсем выбился из сил от истощения и тоски по дому. Коп обещал, что никогда больше не пошлет меня на изыскания наперекор моему собственному заключению. Когда же я начал снова работать на избранном мною пути, я имел счастье прибавить к коллекции много новых образцов.

Как всегда случалось в моей жизни, я был вознагражден за многие дни бесплодной работы открытием далеко протянувшихся отложений, которые некогда представляли собой ил на дне большого водоема; об этом свидетельствовала их яркая окраска, получившаяся от железа, скопленного роскошной сочной растительностью. Древнее болото, очевидно, служило обиталищем для бесчисленных амфибий и, открыв его, я больше сделал за последний месяц пребывания в Тексасе, чем за все остальное время, не принимая, конечно, в расчет тонкоспинного ящера.

С удовольствием показываю читателям (рис. 27) вид великолепного черепа (сверху и со стороны нёба). По определению Бройли, это череп одной из разновидностей амфибии, которую Коп называл длиннорогим диплокаулусом (Diplocaulus magnicornis). Глазницы сильно выдвинуты в передней части морды; позади них — широкая кость с выпуклостями, которая оканчивается двумя длинными «рогами»; расстояние между их верхушками — тридцать пять сантиметров; они представляют собой просто сильно вытянутые углы задней части черепа. На небном своде имеются три ряда мелких зубов и пара затылочных отростков. Позвонки снабжены двойным рядом отростков по обе стороны средней линии, ниже нее. Все тело было длинным и гибким, со слабыми конечностями. Голова составляла бóльшую половину этого существа. Этот вид наиболее обычен среди видов, открытых мною в пермских отложениях. Профессор Коп обыкновенно называл эти образцы «грязные головы», потому что они почти всегда были покрыты тонким слоем окременелой грязи, который счищался с большим трудом. Почти все кости, найденные в той области, заключены были в твердой красной оболочке.

Весною 1897 года я снова работал в пермских отложениях Тексаса для профессора Копа. Он чрезвычайно заинтересовался древней фауной этой области, и я отсылал ему все лучшие образцы скорыми поездами; так я придумал делать в последние два года.

Числа пятнадцатого апреля я стоял лагерем на речке Индейской, только что вернувшись из долгой и утомительной поездки в полтораста километров по Малой Вичите и обратно. В пути мы попали в сильнейшую бурю, которая грозила сорвать нашу палатку; мы стояли лагерем в лесу и пережидали непогоду. Я только что улегся в постель, как приехал человек в мундире, который, оказывается, гнался за мной весь день. Он подал мне письмо от миссис Коп, которая извещала, что профессор скончался двенадцатого апреля.

Мне случалось терять друзей, я знал, каково хоронить близких, потому что схоронил первенца-сына, но я никогда не был опечален глубже, чем в ту минуту, при известии, что скончался величайший натуралист Америки в полном расцвете блестящих интеллектуальных достижений, в то время, как все силы отдавал изучению и описанию чудесной фауны пермских отложений Тексаса, оставив незаконченной работу. Смерть всегда ужасна, но она кажется особенно жестокой, когда уносит людей, которые стоят на высших ступенях умственной жизни и каждый день пополняют сокровищницу человеческого знания.

Восемь лет я был помощником Копа в полевой работе. Хотя мы не всегда соглашались друг с другом, но я считаю работу, которую выполнял для него, самой ценной для науки. Мне часто выпадала удача — доставить ему какое-нибудь важное недостающее звено в цепи развития позвоночных. Таковые были знаменитые роды амфибий — диссорофус (Dissorophus) и отоцелус[52] (Otocoelus) со спинным панцырем, который указывает на генетическую связь черепах и амфибий. Таков верблюд из слоев Джон-дэй с раздельными костями плюсны и пясти. Мне случалось снабжать его большим количеством других форм, которые вместе с материалом, доставляемым другими коллекторами, помогали ему приобрести то, что д-р Осборн метко назвал «точное знание каждого типа».

В значительной степени благодаря его трудам великая наука палеонтологии, которая еще на моей памяти имела лишь немногих последователей, рассматривается ныне как одна из интереснейших наук нашего времени. Он верно предсказал как-то: «После нас на наш „товар“ будет большой спрос». Припомните, что большие палеонтологические музеи Америки и Европы все возникли после того, как он сказал это. Можно с уверенностью сказать только одно: пока существует наука и люди любовно изучают животных современных и прошедших эпох, имя Копа и его труды будут вспоминаться с уважением.