Воронья дорога - Бэнкс Иэн М. - Страница 20

Когда Верити исполнилось восемнадцать, ее дядя Фергюс Эрвилл преподнес ей весьма своеобразный подарок, взятый из музея при стекольной фабрике. Поскольку ребенок родился в блеске и треске техногенной молнии и его появление на свет было ознаменовано мощным коротким замыканием, ввергшим Галланах в потемки, дядя Эрвилл подарил ей ожерелье из фульгурита.

Фульгурит – это природное стекло, как и другое музейное сокровище – обсидиан. Но обсидиан рождает только земля, он образуется под воздействием чудовищных температур и давлений в изверженной магме, а фульгурит появляется на свет от союза земли и воздуха: молния ударяет в рыхлый песок и плавит его, остекловывает, превращает в длинные зигзагообразные трубки. Хеймиш Макхоун называл фульгурит Божьим Стеклом. Музей при фабрике «Галланахское стекло» располагал коллекцией образцов трубчатого фульгурита, изысканных в песках Сирии Уолтером Эрвиллом, дедом Фергюса, в 1890 году и благодаря великой осторожности и столь же великому везению доставленных в Шотландию невредимыми. Одна из этих кривых шишковатых трубок была свыше метра длиной, другая лишь на йоту короче. Меньшую Фергюс отправил в Эдинбург ювелиру, дабы тот расколол ее, куски обточил и отшлифовал, а затем нанизал на нитку, точно жемчужинки.

Получившееся ожерелье он преподнес светозарной племяннице на вечеринке в день ее рождения, в ее родительском доме, что в Мерчистоне под Эдинбургом, в августе 1988 года (вечер выдался неподобающе сухим и теплым). Фергюс, существо всегда унылое, преждевременно состарившееся, с подбородками до воротника, очень вырос в глазах Кеннета и Прентиса Макхоунов, совершив этот элегантный и совершенно неожиданный для всех романтический жест.

У Верити хватило такта принять ожерелье из рук дяди Фергюса, хватило ума понять, какой смысл вложен в этот подарок, и хватило вкуса, чтобы сделать его регулярно надеваемой, даже привычной частью гардероба.

Салон дядиного «ровера» был очищен от грязи, сопутствовавшей рождению Верити, и машина продолжала служить семейству Эрвиллов еще пять лет, до 1975 года, когда ее продали (как выяснил впоследствии Прентис, за скандально мизерную сумму; нет бы переделать в своего рода храм красоты, прославленный на весь мир) и ее место занял «астон-мартин DB6».

Вскоре после того, как Прентис получил водительские права, у него появилась мечта найти старый «ровер», валяющийся, небось, где-нибудь в чистом поле, и выкупить. И тогда у него будет машина, в которой родилась его любимая, и можно будет эту машину водить, и холить ее, и лелеять. Разумеется, он понимал: велика вероятность, что «ровер» давным-давно отправился под пресс, но это не мешало ему тешиться диковатой фантазией, что хоть одна капля переплавленного металла добралась хоть до одного из последовательно принадлежавших ему трех драндулетов.

А на неприлично громком и быстром, как молния, «астон-мартине DB6» Фергюс и Фиона Эрвилл однажды ночью угодили в аварию. Это было возле Ахнабы, южнее Лохгайра, в 1980 году.

Глава 5

Мы с тетей Дженис были в одной постели. Только не поймите меня превратно: я не имею в виду, что мы занимались черт-те чем; мы всего лишь переспали… О черт! Я хочу сказать, что мы с ней долго гуляли по холмам и нас застала метель, но посчастливилось найти кров – уютный такой охотничий домик, а в спальне была только одна кровать, и нам, чтобы согреться, пришлось лечь на нее вдвоем, только и всего-то…

И мы потрахались[!].

Ради бога, не принимайте меня черт знает за кого. Тетя эта мне не тетя. Ни по крови она мне не тетя, ни даже по замужеству. Дженис Рэй была подружкой дяди Рори, вот я и стал ее тетей называть. Мало того что она крутила шашни с братом моего отца, так ведь вдобавок не кто иная, как ее дочь Мэрион, посвятила меня в таинство любви – таинство липко-пахучее и похотливо-трахучее, потенциально-натальное и социально-фатальное, не слишком высокоморальное, поскольку частично оральное. И произошло это в гараже, на рассохшейся до трещин зеленой коже заднего сиденья «лагонды-рапид-салун» в один душно-пасмурный летний день восемь лет назад.

И мы сорвали бурные аплодисменты.

Чертов Льюис…

Теперь голос делается тихим, низким, почти зловещим. Сбоку бьет резкий белый свет, и чисто выбритое худое лицо моего брата в этом свете кажется точно из камня высеченным. И суровым, даже жестоким.

– В моем доме есть дверь,– говорит он с придыханием и делает паузу.– Это не простая дверь, а особенная.– Он смотрит вбок. И от того, как он это делает, вам хочется поглядеть в ту же сторону, но вы побеждаете искушение.– А знаете, что у меня за дверью? – поднимает он бровь, но окружающая темнота отвечает молчанием. И вы ждете продолжения.– За дверью у меня…– Он наклоняется вперед, к вам, с таким видом, будто хочет открыть какую-то страшную тайну: – …вся остальная Вселенная.– На лице появляется ледяная улыбка, и если вас пронимают такие штуки, то на вашей спине срываются с места в карьер табуны мурашек.

Раздается нервный смешок. Льюис терпеливо ждет, когда хиханьки стихнут.

– Это особенная дверь, и называется она по-особенному,– сужает он глаза.– Знаете, как я называю эту дверь? – (Вот опасный момент, все может кончиться провалом, но брат умеет держать паузу, его молчание в высшей степени красноречиво).– Я ее называю…– Снова пауза; он глядит вбок, в темноту, потом снова – на свет: – …входной дверью!

И вновь звучит смех, на этот раз в нем облегчение. Рассказчик впервые улыбается, но в улыбке нет веселья, это всего лишь растянутые губы.

– Может быть, такие двери есть и в ваших домах.– Брат отступает, лампы гаснут, и он делает полукивок-полупоклон.– Меня зовут Льюис Макхоун. Спокойной ночи.– Он уходит под бурные аплодисменты, даже под овации.

Я отрываю взгляд от телевизора, смотрю на соседей по комнате.

– А че, нехило.– Гав откупоривает новую банку сидра.

– Нормуль,– соглашается Норрис и хлебает из своей банки.– Концовочка – в кайф, меня даже на мандраж пробило, чес-слово. Он че, в натуре твой брат?

Я зло гляжу на экран, где бегут титры,– конец телепередачи. Льюис в ней хохмил последним.

– Да.—Я плющу в ладонях пустую банку из-под «экспортного».– Да, это мой брат.

По экрану ползут титры. Раздавленная тара летит в мусорное ведро. Точнее, мимо ведра.

Банка ударяется о стену, катится по полу и брызгает выдохшимся пивом на истертый ковер.

Я стою в книжном магазине, читаю про волшебную ночную рубашку. На глазах слезы.

По плечу хлопает чья-то ладонь. Я торопливо кладу книжку на стопку таких же и выдергиваю из кармана носовой платок и, поворачиваясь, прижимаю его к лицу, сморкаюсь.

– Идем, копуша,– говорит, улыбаясь мне сверху, мама. Взгляд падает на стопку книг.– А, решил наконец папины сказки почитать? С чего бы вдруг? – Не дожидаясь ответа, она обнимает меня за плечи и выводит в зал отправления.– Идем, пожелаем дяде Рори счастливого пути.

– Идем,– хлюпаю я носом. Мама хмурится:

– Прентис, ты что, плачешь?

– Нет! – Я неистово мотаю головой и запихиваю в карман носовой платок.

Мама улыбается. Чувствую, как снова набухают слезы, от них щиплет глаза.

– Прентис! – Дядя Рори хватает меня в охапку и отрывает от пола.– Ого, какой большой вырос! Скоро и поднять тебя не смогу.

Вот и хорошо, думаю, а то неприлично как-то. Я его обнимаю, но это для того, чтобы лицо спрятать, а не от огорчения по поводу дядиного отлета.

– Ну вот,– слышу мамин голос– Кажется, слезинку-другую мы все-таки уронили.

– Да с чего бы нам их ронять? – смеется дядя Рори, ставя меня на пол перед собой, но не отпуская. Его широкое лицо, обрамленное вьющимися темно-рыжими волосами, кажется счастливым и добрым. Мне хочется ударить и дядю, и маму, а может, залиться слезами и обнять обоих. Пожалуй, я не прочь и обнять их, и побить.