Сети соблазна - Бэлоу Мэри - Страница 11

– Скорее, всем любопытно взглянуть на бальный зал в доме Эмберли, – возразил он. – Кажется, вы не часто пользуетесь им.

– За что я не приношу извинений, – сообщил граф. – Один бал в год – как правило, для меня этого совершенно достаточно, чтобы сохранить душевное спокойствие, а наши соседи по Эмберли-Корту были бы сильно разочарованы, если бы мы не устраивали ежегодный бал там.

– Вы, Парнелл, должны понимать, какая великая честь вам оказана, – сказал лорд Иден усмехаясь. – В Лондоне за Эдмундом закрепилась репутация отшельника. И все-таки он здесь и разыгрывает из себя любезного хозяина, принимающего в своем доме creme de la creme[2].

– В конце концов, вы сообща добьетесь того, что мистеру Парнеллу станет совсем неловко, – сказала Эллен, спокойно улыбаясь Джеймсу. – Лично я думаю, что все превосходно, и рада, что вы приехали домой и дали нам возможность все это устроить, сэр.

– Я недавно танцевала с мистером Кэмероном, – заговорила Дженнифер Симпсон, посылая этому джентльмену улыбку через стол, – и он рассказывал мне, как путешествовал на каноэ и на протяжении тысячи миль ему то и дело приходилось выходить из лодки и снова туда садиться, чтобы преодолеть пороги и водопады. Когда слушаешь, кажется, что на свете нет более увлекательной работы, чем у мистера Кэмерона.

– Но нравится ли вам другая сторона вашей работы? – спросила Эллен у Дункана. – Я имею в виду – пребывание в Англии?

– По правде, сударыня, для меня внове посещать английские приемы, – ответил Дункан Кэмерон. – И танцевать вальс. Я уверен, что любовь к дикой природе у меня в крови. И надеюсь, что будущей весной отправлюсь обратно.

– А вы что думаете об этом, Джеймс? – спросила Эллен. Краешком глаза он видел, что руки Мэдлин, лежащие у нее на коленях, сжались. Джеймс похолодел на мгновение, поняв, что чуть было не взял ее за руку.

– Все это очень интересно, – заговорил он. – Остаешься наедине с собой, вокруг на многие мили никого нет.

– Из ваших уст это звучит весьма романтично, – заметила Дженнифер.

– Конечно, – усмехнулся Дункан, – летом там полно москитов и злобных мух, готовых съесть вас заживо, а зимой вас могут заживо похоронить снега и льды.

Все рассмеялись. Джеймс смотрел на руки Мэдлин. Она вертела кольцо на правой руке. Когда-то эти руки прикасались к нему в порыве страсти. Они были горячими, когда касались его лица и волос.

Дункан описывал, как voyageurs[3] или пловцы на каноэ перетаскивают волоком все содержимое своих лодок и сами лодки через пороги. Кое-что он добавил от себя. Никуда не денешься, подумал Джеймс, всем интересно узнать, как они живут, будучи торговцами пушниной. Он не обижался на вопросы.

Джеймс заметил, что его отец вышел к ужину, но к их столику не подсел. Лорд Бэкворт расположился рядом с вдовствующей графиней и сэром Седриком Харвеем.

Вдруг Джеймс порывисто повернулся к Мэдлин.

– Могу ли я проводить вас в бальный зал? – спросил он. Мэдлин поднялась.

– В какую-нибудь уединенную комнату, – сказал он, когда они вышли. – Нам нужно поговорить.

Если она и удивилась, то ничем не выказала своего удивления. Равно как и нежелания. Джеймс был почти уверен, что она не захочет оставаться с ним наедине. Мэдлин провела его в какую-то маленькую комнатку в передней части дома. Наверное, это утренняя гостиная, подумал он.

Она подошла к камину, а он закрыл за ними дверь.

– Можем мы что-нибудь сделать с той неловкостью, которая существует в наших отношениях? – спросил он.

Джеймс думал, что она не ответит.

– Я полагаю, – проговорила она наконец, – мы могли бы постараться держаться подальше друг от друга. Если бы я могла, я уехала бы из Лондона. Но в нашем обществе непросто быть незамужней женщиной. Моя мать в Лондоне, как и двое моих братьев.

– Я-то думал, что леди Мэдлин Рейни живет ради Лондона и лондонских сезонов, – заметил Парнелл. – Вы на самом деле невзлюбите меня, если вам придется уехать только для того, чтобы не встречаться со мной.

– Конечно, – продолжила Мэдлин, – легкомысленное лондонское общество – единственное, что может доставить мне удовольствие. Я и забыла, что много лет тому назад вы открыли мою самую сокровенную тайну – что у меня в голове не мозги, а перья. Что же до моей неприязни к вам, вы ведь никогда не давали мне повода относиться к вам иначе.

– Ага, – воскликнул Джеймс, отходя от двери, – вы откровенны! Мне было трудно встретиться с вами снова этим летом. Я заметил, что вам тоже неловко. Полагаю, это как-то связано с нашей размолвкой четыре года назад.

– Какой размолвкой? – спросила она. – Я не помню. – Мэдлин слегка подняла брови, но при этом вспыхнула.

– Вы лжете, – возразил Джеймс. – Конечно, необязательно, чтобы мы оба живо помнили тот случай. Но факт остается фактом – мы действительно помним тот случай, и он-то и есть причина неловкости между нами. Дело в том, что я уехал так неожиданно и не встретился с вами на следующее утро?

– Насколько я помню, то были весьма пылкие объятия, – проговорила Мэдлин, вздергивая подбородок. – Конечно, виной тому лунный свет и музыка, а может быть, и вино. Во всем этом нет ничего необыкновенного, сэр.

– Наверное, я должен был жениться на вас после того, что произошло, – сказал Джеймс. – А вместо этого уехал.

Мэдлин засмеялась:

– В таком случае вы правильно сделали. Вы, мистер Парнелл, самый последний человек в мире, о браке с которым я стала бы думать.

– И тем не менее, – холодно возразил Джеймс, – в ту ночь вы сказали, что любите меня.

Глаза ее сверкнули, и он понял, что эта подробность – единственный аргумент, который он ни в коем случае не должен был пускать в ход. Джеймс сделал это только потому, что ее слова непонятно почему ранили его.

– Ну что же, – с обидой заметила она, – сегодня вечером вы сказали, что я лгу. Наверное, тогда я тоже солгала. По крайней мере вы были честны, насколько я помню. Вы утверждали, что не чувствуете ничего, кроме похоти. Я леди. Я не согласилась бы только на страсть. Как могла я любить вас? Вы обращались со мной так же презрительно, как обращаетесь и теперь со дня вашего возвращения.

– Ваша беда состоит в том, – сказал Джеймс, – что в течение многих лет вы слышали от окружающих вас джентльменов одну только лесть.

– Какое смешное замечание! – отозвалась Мэдлин. – Ваша беда, сэр, состоит в том, что вы никогда не обращаетесь с людьми с общепринятой любезностью.

– А, старая песня! – отмахнулся Джеймс. – Помню, вы говорили то же самое четыре года назад. И в результате одного из подобных разговоров я, помнится, занимал вас в течение всей нашей двухмильной или более того прогулки. И чего ради, спрашивается? Держу пари, вы не помните ни одного слова из того, что я тогда говорил.

– Ну, здесь вы ошибаетесь, – возразила она; глаза, устремленные на него, сверкали. – Вы рассказывали мне о годах, проведенных вами в школе и университете. И я ошиблась, подумав, что в вас все же есть что-то человеческое.

– Мы оба говорим на повышенных тонах, – заметил он. – Наверное, нам не избежать ссоры. У нас, кажется, всегда так было. Не стоило мне приводить вас сюда.

– Если так, – заявила Мэдлин, не делая ни малейшей попытки понизить голос, – то это исключительно ваша вина. Незачем говорить «нас» и «мы». Это вы решили, что грубость – вполне приемлемая форма поведения.

– Я должен был бы знать, что вы совсем не изменились, что вы и впредь будете вести себя по-детски.

– Вот как! – Губы Мэдлин сжались, а грудь высоко вздымалась. – Вряд ли, по моему мнению, найдется более презренный человек, чем вы, Джеймс Парнелл. Я ненавижу вас, сэр, и полагаю, что в наших общих интересах будет приложить максимум усилий и избегать друг друга в течение того времени, что вы еще пробудете в Англии. Это время для меня пройдет не очень быстро.

– Равно как и для меня, – подхватил Джеймс и с полупоклоном отступил в сторону, когда она промчалась мимо него и выскочила из комнаты.