Поиск предназначения, или Двадцать седьмая теорема этики - Стругацкие Аркадий и Борис - Страница 80

Уже последнее совещание закончили и уже сели ужинать.

Верхний свет выключили для уюта, остался только торшер возле стола, и круг белого света под торшером: ослепительная скатерть, закуски, запотевшие бутылочки тоников и снующие над всем этим руки в белых манжетах.

Кузьма Иванович, для профилактики хвативши полстакана джина (водки в доме не оказалось), моментально сделался потный и красный и пошел наваливать себе на тарелку салата – первое, что на глаза попалось. Эдик обеими руками пригладил рыжие свои жесткие волосенки, вовсе не нуждающиеся ни в приглаживании, ни в причесывании, и близоруко навис над закусками, придирчиво вынюхивая, чего бы такого-этакого позволить себе – он был гурман и разборчив. Кронид, отложивши наконец блокнот в сторонку (но недалеко, на журнальный столик, – чтобы можно было мгновенно подхватить), аккуратно, но быстро ел: насыщался, пока не затребовали.

Он смотрел на них и пил степлившуюся минералку. У него был сегодня разгрузочный день. Жрать хотелось невыносимо – кишки так и крутило, солоноватая, слабо газированная вода урчала внутри, заполняя там какие-то голодные зияющие пустоты.

Он устал. Он всегда уставал, когда после долгих разговоров, расчетов, прикидок, внезапных перебранок и столь же внезапных примирений ни к какому решению так и не приходили. Четыре утомительных часа – коту под хвост. Бедный кот.

– Кинишко посмотрим? – вяло спросил он.

– Можно, – согласился Эдик, а Кузьма Иванович, с полным ртом, только пунцовыми своими щеками помотал отрицательно – он никогда не задерживался дольше необходимого, дела у него были. Всегда. И везде. Он и закусить-то остался только потому, что там, куда ему сейчас надо было ехать, – не очень-то закусишь. Тем более, на ночь глядя.

– Кузьма Иваныч, плюньте, ей-богу… – сказал он ему вяло. – Без вас, что ли, не обойдутся.

Кузьма Иванович только саркастически перекосился: мол, как же, обойдутся они, держи карман шире. Подразумевалось: они-то без меня, конечно, обойдутся, но потом мне все сначала начинай и переделывай, чтобы ты же мне головы не отвинтил своими упреками… Обмен этот репликами был старинный и носил скорее ритуальный характер.

– Есть очень приличный «ужастик», – подал голос Кронид. – «Хохот оттуда» называется. И есть новая картина Гаранина. «Тысяча девятьсот девяносто третий»…

– Нет! – вскричал Эдик. – Только не это! Не надо Гаранина. И без него жить тошно. Давайте уж лучше про покойников…

– Там не покойники, там – ДЕМОНЫ АДА.

– Тем более! Персильфанс! Обожаю демонов!

– В кино, – вставил сейчас же Кронид.

– Разумеется. Еще чего.

– Договорились, – решил он. – Смотрим про демонов… – Кронид мгновенно дернулся – обслужить, но он остановил его. – Да куда вы, Кронид Сергеевич, в самом деле! Поешьте спокойно. Куда нам спешить теперь? Это только Кузьма Иваныч у нас вечно куда-то спешит…

– И поэтому – ТАКОЙ КРАСИВЫЙ, – сейчас же добавил Эдик. Все заулыбались. В том числе, слава богу, и сам Кузьма Иваныч. (Когда-то в хорошую минуту Кузьма Иваныч рассказал им из своего детства, как его, маленького, лупоглазого, деревенского, тетка перед гостями спросила – в насмешку, конечно: «Кузя, а Кузя! А почему это ты у нас такой красивый?» И он ответил – от обиды басом: «Бог дав!»)

Телефон за спиной у Кронида тихонько пиликнул, Кронид – словно его ветром сдуло – тут же оказался за своим столом, в закуточке у себя, в тени абажура, и заговорил там вполголоса. Голубоватые блики экрана заплясали в глазах его, и белые зубы блеснули.

Он вдруг поймал себя на том, что, оказывается, задерживает дыхание, ожидая чего-то срочного и внезапного. Неприятного. Он ждал быстрого невольного взгляда Кронида – из редкого сумрака, подсвеченного огоньками пульта и телефонных экранов, – но взгляда не было, Кронид, не отрываясь, смотрел на своего собеседника, и он тихонечко перевел дух. Политика, подумал он привычно и с облегчением. Никогда не бывает так, как ты этого ожидаешь. И всегда бывает НЕ ТАК…

– А помните, – сказал он неожиданно для себя, – как ему плохо стало на Альбертовых поминках?.. Он ведь любил нас. Всех. Я это точно знаю.

– Ну хорошо, ну хватит… – проворчал Кузьма Иванович сквозь салат. – Ну, любил… Мало ли. Он еще и песни хорошо спивал…

– И анекдоты рассказывал, – добавил Эдик с энтузиазмом.

– И бесстрашный был, дьявол. И добрый… Мало ли… Зря вы опять все это затеваете, Станислав Зиновьевич. Чего об этом сейчас говорить? Враг!

– Был друг, стал враг… – он и сам не понимал, что он, собственно, хочет сказать. И зачем.

Эдик раздраженно отбросил вилку так, что она лязгнула по блюду с мясом.

– Господин Президент, – сказал он с нажимом. – Если у вас, все-таки, появилось, наконец, какое-то конкретное и ясное предложение, я очень рад этому и покорнейше прошу вас…

– Нет, – сказал он смиренно. – Нет у меня конкретного предложения. По-прежнему. Просто я никак не могу привыкнуть, что все и всегда в этой долбаной политике происходит НЕ ТАК! Не могу привыкнуть! – он, не глядя, сунул бутылку в центр стола и поднялся. – И не хочу привыкать! Вот в чем дело. Вы привыкли вот, молодые, а я, старый хрен, не могу и не хочу.

– Что значит: привыкли? – Эдик воинственно пожал плечами. – Просто мы не даем себе воли, вот и все. Просто все, что было когда-то, теперь уже несущественно. Теперь он уже не тот, теперь он предатель и враг, и надо только ясно понять, как с этим быть. А если мы начнем вспоминать и расслабляться…

– Согласен, – сказал он со всей возможной кротостью. – Вы правы, Эдик. Не будем расслабляться. Виноват, расслабился! Это у меня – от невозможности придумать выход…

– Положим, выход – он всегда есть… – проворчал Кузьма Иванович, обтирая салфеткой не только губы, но и все свое обширное багровое чело: щеки, залысый лоб, уши.

– Это не выход, – сказал он ему резко. – Это – выкидыш.

– Ну, это мы теперь уже с вами по второму кругу пошли… – проворчал Кузьма Иваныч, а Эдик поправил:

– По третьему.

И тогда он сказал вслух то, о чем думал уже несколько дней: