Поиск предназначения, или Двадцать седьмая теорема этики - Стругацкие Аркадий и Борис - Страница 79

Он замолчал и принялся раскуривать новую сигару. Ваня ждал. Естественно. А что ему еще оставалось делать? Встать и гордо уйти? Нет, это было исключено. Этого он позволить себе не мог.

– Первое, – сказал Станислав, затягиваясь. – Три четверти того, что твой отец пишет про меня – не есть правда. Это не факты, это – артефакты. Знаешь, что такое артефакт ? Кое-что придумал он сам – у него была богатая фантазия, он восхищал меня своей фантазией, честное слово… Кое-что подкинул ему я, развлекаясь. Например, он пишет там, что к старости я увлекся мальчиками… Пишет, пишет, не возражай мне! Обязательно пишет. Он мне этих мальчиков сам почтительнейше поставлял, а утром отправлял обратно, к месту прописки, как он любил говорить – тихонько выпроваживал их из комнаты, чтобы не разбудить Хозяина. Он же был уверен, что Хозяин дрыхнет без задних ног после бурной, не по возрасту, ночки, а Хозяин в это время хихикал себе в подушку – свежий и хорошо выспавшийся… У Хозяина много недостатков, это верно, но ЭТОГО – не было. Хозяин вообще не сластена, а по запискам ведь выходит – сластена, а? Признайся? Запивоха, Нерон, развратник, сатир, так?..

Ваня смотрел на него, набычившись. Надо было бы остановиться, юноша был странный, явно и опасно непредсказуемый, но останавливаться не хотелось. Какого черта?..

– Мне нравился твой отец. Я вообще люблю нестандартных людей. Он развлекал меня. Он-то воображал, что необходим мне как советник и помощник… Впрочем, так оно и было – он помогал мне жить. Без него мне сразу стало скучно… тускло… И он был умен! Знаешь, почему он не советовал тебе показывать мне эти его записки? Он знал, что меня НЕЛЬЗЯ шантажировать. Лучше уж сразу застрелиться. Это – второе обстоятельство, о котором я хотел бы тебе сообщить…

– Я сжег эти страницы, – сказал Ваня с трудом. – Там было много дурного про вас. Мне стало стыдно. За отца.

– Вот как? И что же там было?

– Я не хочу об этом говорить. Зачем? Это все неправда… или полуправда… Я знаю о вас вещи и похуже, но никогда и никому об этом не сказал бы… и не скажу…

– Например?

И вот тут-то он и высказался по поводу того случая в лесу.

(…Когда зажигалка отказалась зажигаться. Сначала отказалась быть на обычном своем месте, а когда он, весь изогнувшись, выволок ее из необычного, – она отказалась зажигаться…)

Разумеется, он ничего не знал и знать не мог. Он сказал только то, что думал об этом. То, что себе вообразил. Как сложилось все это в его в воображении. Видимо, у него самого некогда имели место определенные неприятности с «опусканием». Вероятно, в армии. Или, может быть, в тюрьме?..

Кто его за язык тянул, дурака молодого? Ох уж этот пресловутый синдром юношеской открытости… Все настроение испортил. Разговор сразу потерял всякую привлекательность. Разговор оказался скомкан и кончился не по-доброму.

– Завтра же принесешь недостающие страницы, – сказал ему Станислав на прощанье. – Можешь оставить себе копии, если так уж хочется. Или наоборот: копии – мне, оригинал себе. Но – завтра.

Однако, завтра Ваня не пришел. И послезавтра тоже. Он вообще не пришел. Пришлось специально его, дурака, разыскивать, его искали и нашли, – в Москве, уже после путча, в начале сентября, в какой-то окраинной больнице. Он был сильно обожжен – руки, лицо, горло, – и правая ступня оказалась прострелена. Около Белого дома его видели, он был там заметен и себя не жалел. Странный юноша.

– Ты странный юноша, – сказал ему Станислав в конце концов. – Но ты мне нравишься. Я и сам странный, согласен-нет? Ладно, ты меня окончательно убедил. Иди сейчас к Крониду Сергеичу… да-да, прямо сейчас… он сделает тебе документы.