Самая страшная книга 2016 (сборник) - Гелприн Майк - Страница 60

– За что дите изувечил, ирод? – спросил лесник.

Нагло рассмеялся Федька:

– Мое дите, захочу – совсем убью.

При форме был лесник, при параде. А при параде нож носить полагалось. Крепкий нож, острый – в сердце Федькино как по маслу вошел. Тот и захрипеть не успел, рухнул наземь. Савельич лопату, какой зять червей копал, поднял. В овраг спустился. Пока могилу рыл, придумал, как убийство скрыть. С поляны раздались странные звуки, какое-то хлюпанье. «Неужто не до конца убил или пришел кто», – сердце ухнуло вниз. Савельич выглянул. Нет, показалось. Яму вырыл быстро. Выбрался. Подошел к убитому, склонился. С тела вспорхнули несколько летучих мышей, чуть не в лицо. Савельич отпрянул. Нетопыри днем? Да и не слышал никогда, что они мертвечиной питаются.

Посмотрел в сторону дуба и вздрогнул, заметив фигуру монаха в черном одеянии.

– Сгинь, нечистый, – сказал громко и перекрестился. Видение исчезло. Долго не раздумывая, подхватил покойника, дотащил до оврага, столкнул туда.

Анна горевала по мужу сильно. О дочери почти не вспоминала. Савельич же при любой оказии в город к внучке выбирался. Долго пролежала Санюшка, почти до Покрова. Доктор к деду подобрел. Выписывая девочку, сказал:

– Чудом, батенька, ваша внучка жива осталась. Да-с, чудом. И даже почти все кости срослись правильно. Вот только ножка короче будет. Ну да это ерунда-с. Больше не будет так падать?

– Не будет, – сказал Савельич. Снял фуражку и добавил: – Горе у нас, зять мой, папенька Санюшкин, утоп.

Доктор посмотрел внимательно и похлопал лесника по плечу:

– Крепитесь, батенька, крепитесь, – поправил пенсне и больше для себя добавил: – Что ни делается, все к лучшему. Да-с.

Растревоженный воспоминаниями Савельич достал из шкафа припрятанную к празднику чекушку. Выпил стопку, крякнул, хлебушком занюхал. Хотелось бы ему, чтоб дочь счастьице вновь обрела с новым супружником. Хотелось, да не верилось. После второй стопки полегчало, и лесник запел:

Пока дед воспоминаниям предавался, Санюшка пыталась успеть за быстро идущей матерью. Девочка все больше прихрамывала, а когда вышли на Кудеярову поляну, споткнулась и чуть не упала. Башмак, висящий на спине, чувствительно ударил. Девочка не выдержала:

– Маменька, давайте отдохнем чуток.

Анна недовольно глянула на дочь, подумав: «Вот ведь обуза. Жаль, деду оставить нельзя. Христос Антипа строго-настрого наказал с собой девчонку взять». Вслух же буркнула:

– Хорошо, надоеда.

Анна подошла к дубу, прислонилась к нему спиной, закрыла глаза, подставив лицо солнцу. Санюшка присела на корень, да неудачно, ладонь ссадила до крови жесткой корой. Глянула на мать, но тревожить не посмела. Решила заговорить, как подружки учили. Поднесла ладонь к губам и зашептала:

– Кровь-кровица, красна девица пряжу спряла – крови не стало.

И впрямь получилось, всего лишь капля на землю капнула. Откуда-то послышался глухой вздох. Девочка повертела головой – никого, мать стояла как встала. Вокруг стало тихо-тихо. Санюшка задремала. Откуда-то сквозь сон пробился еле слышный мужской голос: «Дарьюшка, дозволь. Давно плоти живой не видел. Дозволь». Мужскому голосу ответил женский: «Уймись, душегуб». Санюшка открыла глаза, сон враз пропал. «Привидится же, – вздохнула девочка, встряхнулась и охнула. К маменькиной ноге подползала серая змея. Не раздумывая, девочка схватили ботинки и ударила по змее. Попасть не попала, но гадюка быстро скользнула под корни. Анна побледнела.

– Все из-за тебя, отдохнуть ей захотелось, – упрекнула она дочь и, подхватив узелок, поспешила прочь от дуба. Санюшка побежала за ней.

В Михайловке девочке не понравилось. Ходили все мрачные, кто из детей засмеется – сразу подзатыльник. Кормили впроголодь. Щи пустые да хлеб черствый. Молоко, яйца – все на базар отвозилось. Да и то бы не беда. Молились тут не Богу, а «Антипке косорылому» – так вслед за дедом окрестила девочка материного будущего мужа. Называли его Христос Антипа, поклоны отбивали. А еще плетьми все сами себя хлестали. Детям помягче ремни полагались, взрослым из грубой свиной кожи. Анна хотела и Санюшку приобщить – сама-то она хлестала себя раза по три на дню, – да Антип не велел:

– Пущай помаленьку привыкает. Успеет к истинной вере прийти.

Сам же девочку так взглядом и ощупал. Зябко, нехорошо стало Санюшке. Вот только радовалась, что грудки расти начали, а тут захотелось замотаться, перетянуться, спрятаться. Когда Антип по спине похлопал, сжалась, голову в плечи втянула.

– Дикая она у тебя, Анна, – улыбнулся Антип, лицо его, со свернутым на сторону носом и опущенным углом рта, от этого еще больше перекосило. – Дикая. Люблю этаких.

Как он вышел, Анна дочери подзатыльник отвесила и прошипела:

– Не смей от длани Христовой шарахаться. Почитай во всем Боженьку нашего.

Хотела Санюшка возразить, да поостереглась: подзатыльники мать раздавала чувствительные, а деда-заступника рядом не было. Спустя три дня с утра все начали бегать, суетиться. Бабы отмывали главную избу с большой горницей.

– Моление будет, – сообщила мать, вся торжественная и сияющая. – Меня признают сестрой во Христе, а Боженька возьмет в жены духовные. Повезло тебе, раньше к благодати приобщишься. Я вон сколь лет зря потеряла.

Тайком от матери Санюшка перекрестилась и про себя вознесла молитву настоящему Богу. Вспомнила «Отче наш» да в конце от себя добавила: «Спаси и сохрани меня, грешную, от Антипки косорылого и от благодати его».

Моление началось с вечерней зарей. Перед входом в горницу поставили деревянную лохань с чистой водой, рядом тряпицу кинули. Входившие омывали ноги в лохани. После чего вытирали их о тряпицу и входили внутрь. Каждый нес свою «молельную» плеть, сплетенную ради таких случаев. Входили только взрослые. Дети и подростки крутились снаружи, заглядывая в распахнутые настежь окна и дверь. Вдоль стен стояли лавки, уставленные горящими свечами. Молящиеся выстроились в круг, вскинули руки вверх и закричали:

– Христос Антип, приди, дай вкусить благодати! Приди! Приди!

В центр круга ввели Анну. Санюшка, стоящая напротив двери, даже не сразу ее узнала: простоволосую, в исподней рубахе и нижней юбке. В горнице завопили:

– Сестра! Сестра! Сестра!

Непонятно откуда появился Антип. Все, кроме Анны, попадали на колени и принялись биться лбом об пол, подвывая.

– Братья и сестры! Возрадуйтесь! – Антип взял за руку Анну. – Вот сестра наша. Встаньте, возлюбленные дети мои!

Люди послушно поднялись. Антипа было не узнать, он распрямился, казался выше, глаза словно горели неистовым пламенем. Санюшка почувствовала не страх – ужас перед ним. Хотела убежать, но ноги словно вросли в землю. Одна из молящихся набрала в ковш грязной воды из лохани у входа и подала Антипу. Он помочился в него и протянул Анне:

– Испей. – Та послушно сделала глоток. – Плоть от плоти моей, кровь от крови моей. – Взял услужливо поданный кем-то пучок полыни, стал макать его в ковш и орошать сектантов, подставляющихся под брызги и голосящих: «Меня, Боженька, меня!» – Благословляю вас, дети. – Протянул плеть Анне, скинул балахон до пояса. – Дай мне отведать благодати своей!

Анна ударила пару раз. Это словно послужило сигналом. Сектанты – и бабы, и мужики – обнажились до пояса и начали хлестать друг друга. А потом… Санюшка не смогла смотреть на то, что началось потом. Видела она и как скотинка спаривается, и парочки на сеновале пару раз заставала, но то, что творилось в горнице, заставило бежать прочь без оглядки. Остальные дети и подростки Михайловки были к такому зрелищу привычные. Они развлекались, как могли, пользуясь занятостью взрослых: играли в салочки и в лапту.

Санюшка выбежала за околицу и остановилась перед тропкой, ведущей в лес. Уже стемнело. Изредка ухал филин. Деревья стояли черной мрачной стеной. Неожиданно вспомнилось: путь лежит через Кудеярову поляну. Там одной и днем-то страшно. А вдруг голоса тогда не привиделись, и схватит ее призрак монаха или вурдалак какой. Девочка развернулась и поплелась в выделенную им с матерью каморку. Забралась на печь и сама не заметила, как заснула.