Самая страшная книга 2016 (сборник) - Гелприн Майк - Страница 46

Толик отпустил его, резко поднял за шиворот. От Толика пахло краской.

– Исчезни. Иначе сейчас вызываю охрану. Понимаешь нормальные слова?

Миша понял, насколько жалко он сейчас выглядит.

– Еще раз тебя здесь увижу, точно что-нибудь сломаю, – предупредил Толик и сильным тычком отправил Мишу в сторону двери. В спину прилетело: – Татуху где-нибудь в другом месте доделаешь.

Миша застыл перед дверью. Виски колола болезненная и недопустимая мысль. Он не мог убить собственную дочь. Черт побери, да он даже думать об этом боялся!.. Однако же зуд за ухом не проходил. А желание взять дочку под мышку, отнести на балкон… это желание нарастало. Стремительно. Невыносимо.

– Вали, вали, – пробормотал Толик. – Чего стоишь?

Миша почесал за ухом, ногтями раздирая кожу – теперь уже нарочно, чтобы заболело сильнее, чтобы придало ярости. Еще одна струна натянулась и лопнула. Нельзя убивать дочь.

Толкнул плечом дверь, вышел.

Через пятнадцать минут зашел обратно.

Бросил взгляд на зеркало.

Он успел снять свитер и рубашку, обнажившись по пояс. Лицо было усеяно мелкими каплями крови. Руки, грудь, живот и брюки – тоже. Сквозь кожу особенно четко проступал странный узор-ребус. Если долго вглядываться, можно различить рисунок. Например, розу.

Миша разжал кулак, и на пол со звоном посыпались колечки пирсинга. На одном из них болтался оторванный темный сосок.

Толик, сидящий спиной к двери, за монитором, обернулся. Левое веко его дернулось. Толик начал медленно подниматься с табурета, но Миша рявкнул:

– Сидеть!

И Толик – этот огромный бородатый детина – рухнул обратно.

Миша подумал, как дико, наверное, выглядит со стороны. Маньяк-убийца, блин. Он никогда не убивал людей (да и не стремился этого делать). Не было навыков, опыта, каких-либо четких инструкций. Но зато были инстинкты. А еще мысль о дочери. Жгучее желание, которое следовало во что бы то ни стало забить.

– Я вспомнил про газовый ключ, – сказал Миша. – Я же его тут в прошлый раз оставил. Не помню, зачем. Между диваном и тумбочкой, где у вас фикус стоит с цветами. Смешно, да?

Толику было совсем не смешно. У него дергалось веко.

– Берите краски, – продолжал Миша, подходя к столику. – Сначала сделаете тату за ухом, а там видно будет. Чуть что пойдет не так, я вашей девушке с ресепшена шею сломаю.

Толик выдавил:

– Ты что с ней сделал?

– Пока ничего, – солгал Миша. – Но там есть кому ею заняться, если будете мудрить. Ясно?

Никого больше в тату-салоне не было. Девушка лежала в туалете. Мише было наплевать, жива она или нет. По-хорошему, он даже не думал ее убивать. Просто в какой-то момент понял, что если не останется здесь, не дойдет до конца, то придется возвращаться в квартиру к семье. А там он точно не удержится.

Зуд за ухом становился невыносим. Мысль, похожая на сверло, с тихим жужжанием проделывала дырки в черепе.

Он вдруг понял, как именно убьет дочь. Страшная картинка встала перед глазами. Главное, успеть забрать Люсю из садика… Миша едва сдержал рвоту. Прохрипел, сглатывая:

– Чего сидим? Поторапливайтесь!

Толик рванул к шкафчику, принялся вытаскивать пластиковые стаканчики с красками, упаковки с иглами, резинки. Рассыпал все это добро на столике. Пальцы Толика дрожали, веко дергалось.

– Вы, главное, успокойтесь, – Миша тяжело опустился на табурет. Болели вывихнутые от ударов пальцы на руках. – Если все пойдет как надо, я сюда больше не приду. Честное слово.

Толик взял влажные салфетки, трясущимися руками стер с лица Миши кровь. Вперился взглядом в следы от укуса на скуле. Девчонка оказалась упрямой, пыталась несколько раз вырваться.

Зажужжала машинка. Миша прикрыл глаза. Он был готов к любой боли. Лишь бы выжечь злые мысли из головы.

Боль пришла, а мысли не уходили. Зудящие бляшки возникли под ребрами с обеих сторон и на бедре.

Миша выругался, пробормотал: «Теперь здесь. Живее!» – и представил, что сделает с дочкой, если она вздумает сопротивляться.

Иглы коснулись кожи. Начали рисовать на теле новые разноцветные линии. Хотелось почесать те места, где вырастали, выпирали свежие татуировки.

Миша снова посмотрел в зеркало. Татуировки всегда были при нем. Эти странные разноцветные линии. Можно было сэкономить кучу времени, если бы догадка пришла раньше.

Зуд пройдет, как только рисунок освободиться полностью. Все верно.

Подумав об этом, Миша успокоился. Жужжание машинки вдруг показалось ему колыбельной. Надо бы закрыть глаза и вздремнуть, пока Толик занимается работой. И почему этот бородатый детина до сих пор не отправил его в нокаут мощным ударом? Наверное, все дело было в мыслях и желаниях. Толик не хотел никого убивать. А Миша хотел.

– Теперь вот здесь, – сказал он, указывая на стремительно набухающую красную кляксу у правого соска. – Сразу делайте до низа живота. Не мелочитесь.

– Ты чего добиваешься? – спросил Толик, вонзая иголку и выводя голубые волнистые линии.

– Я хочу, чтобы в голове была ясность, – ответил Миша. – Не хочу больше никого убивать. Конечно, бить гаечным ключом по чьему-то лицу приятно и даже в некотором роде захватывающе, но все же…

Миша нахмурился, потому что не мог вспомнить, почему притащил сюда газовый ключ. Разве он не положил его обратно, когда увидел Надю на пороге комнаты?

Он не помнил, что было потом. Отправился ли на лестничный пролет, чтобы забить до смерти собаку, а потом задушить ее хозяйку поводком? Вернулся ли обратно в квартиру?

И когда он вообще видел Надю в последний раз. Неужели тогда, когда зажимал ей рот ладонью?

Его отвлекала безжалостная и холодная мысль о дочери и газовой духовке.

Куда делась Люся? Почему последние дни он не забирал ее из садика?

Иголка скребла кожу, выводя новую – оранжевую – линию.

Миша свободной рукой достал телефон. Набрал Надю. Минуту вслушивался в короткие гудки. Перезвонил. Снова гудки. Набрал эсэмэску: «Звякни, как освободишься».

В душе возникли струнки страха, намотались на колки и начал медленно, скрипуче натягиваться, вызывая боль. По телу пробежала дрожь. Толик даже остановился.

– Продолжайте, – пробормотал Миша срывающимся шепотом.

Трепетные мысли в голове наливались страхом и не давали трезво мыслить.

Неужели?..

Снова взгляд в зеркало. Из-под кожи высвобождался странный узор.

– Но я же не мог убить дочь раньше времени? – пробормотал Миша, ощущая, как пот течет по вискам, по шее и капает с подбородка. – Я ведь не мог убить их всех.

Вряд ли бы кто-нибудь мог дать ему внятный ответ.

Набрал Надю. Гудки. Сбросил. Набрал снова. Гудки. Сбросил. Набрал снова.

Жужжание машинки слилось с гудками, гудки превратились в сплошной зуд, зуд раздирал кожу. А из-под кожи с каждой секундой вылезали новые разноцветные линии непонятной, бессмысленной, но такой красивой татуировки.

Майк Гелприн, Юлия Черных

Восьмая свадьба

Ну и скучища же эта кретинская виктимология. Земельно-имущественные отношения тоже, конечно, тоска. И ювенальная юстиция не дискотека с мальчиками, но от виктимологии у меня, того и гляди, разовьется маниакально-депрессивный психоз. Мало ли что у девушек маниакального не бывает. Послушаешь с мое, что Стрекозел с кафедры несет, как мямлит, как пыхтит, почесывается, сморкается, ищется… Не только психоз – трихомоноз огрести можно, а то и свинку.

Особенно Стрекозлу про извращенцев хорошо удается, про педо-зоо-некрофилов всяких-разных, безобразных. Он, когда про них начинает, разве что не облизывается от счастья – так ему по душе, видать, то, что эти филы творят. Развесит на доске таблицы со схемами и давай указкой водить да терминами сыпать. А у меня от расчленений, асфиксий и насильственных половых актов мороз по таким местам, что и сказать зазорно.

Сегодня у Стрекозла явно удачный день выдался, творческий. Таким кенаром заливался про разрывы тканей, что пол-аудитории едва не стошнило. И только он заладил про основные признаки истязания, как поступает мне с камчатки записка. От Витьки Звягина, пижона, красавчика и повесы, по которому все девки сохнут. И содержания записка, прямо скажем, интригующего.