Крейсерова соната - Проханов Александр Андреевич - Страница 34

– Я бы рад, но этот пидрило с ранчо так увлекся глобальной антитеррористической операцией, что хочет сбросить атомные бомбы на Северную Корею, Ливию, Сирию, Судан, землю Шлезвиг-Голштинию, Эльзас, Новую Каледонию, республику Гвинея-Бисау, Южный Йемен и провинцию Синьцзян. Я слышал, что у вас в Приморье новые выступления учителей и безработных рыбаков… Хочешь, я помечу город Артем на карте предстоящих бомбардировок?

– Сделай одолжение, Томас! Задолбали меня эти учителя и рыбаки! Выходят на демонстрации под политическими лозунгами: «Мы – не рыбы! Рыбы – не мы!» Устрой им Хиросиму, а мы пошлем туда Министра по чрезвычайным ситуациям. Классный парень. Сам устраивает техногенные катастрофы и сам же их ликвидирует. Но звоню тебе не за этим… Не забыл, что у нас в Москве чрез месяц состоится помазание? Кровь из носу, но привези сюда своего техасского дятла. Хоть в гробу, понял? Мы должны провести эту тусовку на высшем оккультном уровне. Кстати, как у тебя с эзотерической подпиткой? Как твой астрал? Как ментальное тело? Ты, брат, не запускай это дело, уже немолод. Ложись-ка, проверься в госпитале в пустыне Гоби. Там у нас работают отличные мужики из Центра оккультной терапии.

– Не боись… У меня пока все стоит… Прилечу, потолкуем…

– Привет нашим из Ливермора, Принстона и Лас-Вегаса! А этой черной сучке Лизе-Скандализе, которая мне в прошлый раз не дала, никаких приветов! Я ей не Мартин Лютер Кинг!

В желудке стеклянной рыбы померцала другая, проглоченная ею, рыбка и погасла. Разговор был окончен. Модельер вздохнул с облегчением, завершив утренний церемониал, и направился к выходу, где ждал его правительственный «Запорожец», – длинная бронированная машина отечественного производства, с пуленепробиваемыми стеклами, двенадцатиместным салоном, оббитым хорошо выделанной человеческой кожей, над которой славно потрудились скорняки из фирмы «Чехов».

Небрежно бросил шоферу, чья волчья косматая башка оскалилась на него добродушными белыми клыками:

– В «Лефортово», к шестому подъезду. Как всегда, к пыточным камерам.

Автомобиль скользнул в ворота, известные лишь узкому кругу тюремщиков, где при входе на тюремной стене висели памятные гранитные доски в честь именитых узников, – барельеф лица в фас и профиль, имя почетного сидельца, время, проведенное в тюрьме. Здесь были доски, посвященные Макашову, Руцкому, Хасбулатову, с красивой гравировкой золотых букв. Торжественно-строгие плиты с изображениями Радуева, Лимонова, Быкова. Стеллы с именами и двойными портретами известных расхитителей, смутьянов и террористов. На некоторых красовался автограф заключенного. Почти на каждой плите был укреплен букетик цветов, за свежестью и красотой которых следило тюремное начальство. На доске Радуева белели лилии. У Лимонова – декоративный фиолетовый лук. У Макашова – нежные полевые ромашки. А у Руцкого – цветущий картофель, который специально привозили из Курской губернии. Тут же был разбит маленький скверик, куда утомленные от допросов следователи приводили своих подследственных, и они, устав от разговоров, молча курили «Кемэл» и пили пиво «Балтика».

Модельер отказался от предложенного бокала с пивом и сразу прошел в застенок.

В сводчатой камере с закопченными каменными потолками чадно горел очаг, разбрасывая угрюмые красные отсветы. На углях, накаленные докрасна, лежали длинные клещи и железные шковрни. У стены в цепях висела бездыханная голая женщина с воздетыми руками. Запястья были окованы стальными браслетами. Босые стопы были вставлены в железные, привинченные к полу сандалии. Спутанные, с медным отливом, волосы густо ниспадали на плечи. Округлые груди были в синяках и укусах. По ногам от живота стекали тонкие струйки крови, образуя на полу липкую блестящую лужицу. На ребрах краснел длинный багровый рубец. Рядом возвышался огромного роста полуобнаженный зулус, блестя потным черным телом, в набедренной повязке, в ритуальной маске африканского вождя, размалеванной яркими красками. В его здоровенных кулачищах был ременный бич. Могучая грудь тяжело дышала. Набедренная повязка подымалась и опускалась, словно под ней ворочался неуемный зверь. Тут же, за столиком, сидел следователь-юморист, лысый, с остатками рыжеватых волос, щербатый, с неисчезающей веселой ухмылкой, как если бы он думал о чем-то смешном, переполненный прибаутками и остротами. Направлял видеокамеру на висящую женщину, на великана-зулуса, на его шевелящуюся набедренную повязку, на раскаленные орудия пыток, на жестяное ведро с водой. Женщиной в цепях была Нинель, доставленная в «Лефортово» из «Рэдисон-Славянской», где ее выхватили из толпы рыдающих вдов.

– Нуте-с, – Модельер, потирая ладони, довольный средневековым видом застенка, обратился к следователю-юмористу, не преминув бросить взгляд на рейтингомер, вмурованный в кладку над пылающей жаровней. – Дает показания?

– Да нет, ваша светлость… Все какой-то бред, какой-то лепет… Про какого-то русского праведника, который спасет Москву – Блудницу Вавилонскую…

– Мертвая она не нужна, – озаботился Модельер, всматриваясь в висящую женщину, из которой по капле источалась кровь. – Зулус перестарался… Они там в Африке слоних покрывают…

– Он в етем деле дохтур! – ернически хихикнул следователь-юморист, приоткрывая щербатый рот, становясь похожим на плешивую белку.

– А ну давай, приведи ее в чувство! – приказал Модельер.

Юморист соскочил со стула, приблизился к Нинель, дунул ей в ушко хохотком. Стал рассказывать смешной анекдотец.

– Слышь, милая девушка, заходит Папа Римский в парижский магазин, чтобы выбрать себе покупку. Ничего не выбрал, выходит. А снаружи собралась толпа, приветствует его, аплодирует. Папа спрашивает: «Благочестивые парижане, вы приветствуете меня как Понтифика или как первого Папу-поляка?» «Нет, – отвечают ему, – мы приветствуем вас как первого поляка, который вышел из магазина и ничего не украл»… Ха-ха-ха!.. – закатился веселым смехом следователь-юморист. Зачерпнул из ведра воду железной кружкой, плеснул в лицо Нинель. Та вздрогнула, медленно раскрыла глаза.

– Дорогая моя красавица, – Модельер осторожно приподнял на ладони ее огненный пышный локон, открыв белоснежное плечо. Подержал и снова кинул, глядя, как заструился он золотом. – Ты – истинная красавица, мученица за народ. Ты – русская Жанна Д’Арк, попавшая в руки жестоких палачей. Но я пришел, чтобы спасти тебя…

Нинель, измученная страданиями, вися в цепях, увидела перед собой белолицего красавца с черно-синей волной волос, его миндалевидные блистающие глаза, нос с благородной горбинкой, шевелящиеся пунцовые губы. Собравшись с силами, произнесла:

– Вы гады и твари на нашу русскую душу!.. Вы меня мучаете, а вам уже смерть пришла!.. Русский праведник за вами придет и вонзит вам копье в переносицу!..

– Дорогая моя, я пришел сюда как спаситель! Ты не должна пропасть в этой страшной тюрьме! У тебя вся жизнь впереди! Там, на воле, тебя ждет любовь, будущий жених и верный муж, у тебя будет семья, милые детки, уютный дом и достаток! Все это я дам тебе, моя дорогая… Только скажи, кто тебя послал? Мэр или коварный Плинтус? Действовала по чьему наущению?..

– Вы гиены!.. И сгорите в геенне!.. А Россия будет белее снега!.. Хотели Русь в пучине сгубить, Москву святую утопили во тьме кромешной… Но идет русский праведник, чудом спасенный из пучины вод… Спасет Москву и народ, а вам – копье в змеиное жало!..

– Дорогая моя, все это так… Поверь, я на твоей стороне… Мы еще отпразднуем нашу русскую Победу! Еще подымем шипучий бокал в Георгиевском зале за великий русский народ!.. Только скажи, кто тебя послал в «Рэдисон-Славянскую»?

Нинель чувствовала, как сочится больной кровью ее изувеченное, истерзанное тело, как горит на ребрах рубец от бича. Взирала на белолицего, пахнущего благовониями и свежим снегом искусителя. И было ей страшнее, чем тогда, когда ее прижимал к стене мускулистый живот зулуса, размалеванная маска кусала ей грудь и, казалось, хобот слона вторгается в чрево, вдувая кипяток и огонь.