Лебединая Дорога (сборник) - Семенова Мария Васильевна - Страница 31

Почуявший свободу зверь ринулся на него, склоняя рога. У Халльгрима хватило бы силы схватить эти рога и опрокинуть быка, но нынче не время было для забавы. Он занёс меч и ударил. Летел бы на него всадник – оба умерли бы, и всадник, и конь. Бык рухнул. Окровавленная морда уткнулась Халльгриму в сапоги. Халльгрим не двинулся с места.

Люди на кораблях начали тихо переговариваться, убирая с берега сходни. Халльгрим подошёл к воде, и с чёрного корабля ему протянули весло. Он вступил на него и перебрался через борт. Прошёл на корму, и Олав передал ему рулевое весло. И Халльгрим скомандовал, держа в руке дымящийся меч:

– Поднять якоря!

Странно, глухо прозвучал его голос, привычный к приказам, способный перекрыть и шум битвы, и завывание бури. Никогда ещё он не отдавал команды тяжелей…

Один за другим три корабля вышли из бухты в фиорд. Вёсла стонали в гребных люках человеческими голосами.

И поплыло, отодвигаясь назад… Двор, ещё хранивший их следы. И туша жертвенного быка посередине тёмного пятна на песке. Дружинный дом, увенчанный ветвистыми рогами оленя. Весь Сэхейм – Морской Дом, вдруг сделавшийся таким маленьким в своей бревенчатой ограде, у подножия огромных каменных гор… И сами горы словно бы зашагали по берегу, то заслоняя друг друга, то вновь открываясь. И казалось, будто это толпа давно поверженных великанов вышла проводить корабли…

И солнце выплывало из-за этих гор, и больше никогда и нигде не придётся увидеть такого рассвета.

Никогда!

На кнарре у Эрлинга Скегги потянул за руку Звениславку:

– Смотри!

Скегги указывал вперёд, на чёрный корабль, туда, где на корме у рулевого весла стоял Халльгрим хёвдинг. В голосе мальчика звучали жуть и восторг:

– Смотри! Он не оглядывается назад!

Тут Звениславка села на палубу прямо там же, где стояла, под парусом. Спрятала лицо в коленях и заплакала. Сама не знала, от горя или от счастья. Наверное, всё-таки от горя: разве не прожила она здесь целый год, с этими людьми, их жизнью? Как радоваться их горю? Хотя бы оно и обернулось счастьем для неё самой?

Кроме неё, на кораблях не плакал никто.

Халльгрим так и не обернулся, хотя знал, что будет впоследствии себя за это казнить. Он был вождём. Ему следовало показывать людям пример…

Лодка рыбака шла за кнарром на верёвке, а сам рыбак стоял на палубе, разговаривая с Эрлингом Виглафссоном.

– Грозен твой брат вождь! – сказал он ему. – Но ты, уж верно, знаешь, как к нему подойти, чтобы он послушал совета. Лучше будет, если он станет держаться открытого моря, потому что у конунга есть люди, поклявшиеся о его голове. И я не стал бы тут об этом болтать, если бы не видел их так же, как вижу тебя теперь, и не слышал, о чём они говорили. Ведь они ночевали у нас, и я не намного их обогнал.

– Что же за люди? – спросил Эрлинг спокойно. А сам почему-то вспомнил про Эйнара. И как тот погрозил кулаком, плывя прочь от корабля.

– Это Вигдис Рунольвдоттир, – ответил рыбак. – Люди говорят, она в большой милости у конунга. Конунг подарил ей корабль, полный самых отчаянных берсерков, и те слушаются её, как вождя, и называют – дроттнинг. И она такая же рыжая, как сам Рунольв, и она действительно его дочь. Я видел её третьего дня.

– Так, – сказал Эрлинг, помолчав. – Пожалуй, это лучше, что ты заговорил со мной, а не с ним.

3

Эйрик Эйрикссон, брат Гуннхильд, едва не рассердился на сыновей Ворона за то, что те не пожелали запастись у него ни мясом, ни солодом, ни хлебом.

– Я же богат, – сказал он им с упрёком. – И дом мой благополучен. У меня даже в самые голодные годы не случается так, чтобы не из чего было сварить пива!

Халльгрим ему ответил:

– Твоё богатство растёт на земле, а наше плавает по морю. Мы добудем себе любые припасы, когда захотим.

Харальд конунг останавливался в Линсетре и пировал у Эйрика в доме… Эйрик вспоминал об этом, смеясь и почёсывая затылок. И было что вспомнить! Все знают, как быстро путешествуют слухи. Даже быстрее боевого корабля. И чего только не рассказывали Эйрику о Харальде Косматом! Немыслимое дело – принимать этого конунга у себя. Устроишь пир небогатый, обидится. По достоинству не почтили! А развернись с угощением – снова обида. Хочет, стало быть, своенравный одальман похвалиться могуществом, показать, что и не думает бояться правителя страны. Хоть бросай землю и дом да беги куда глаза глядят!

Эйрик в горы не побежал. Встретил знатного гостя и как-то сумел и ему угодить, и своего достоинства не потерять. Кончилось тем, что близкий друг Харальда, Рёгнвальд ярл, даже оставил в Линсетре сына. Оставил в знак доверия, как залог… Оставил бы и Харальд, да не было ещё у молодого конунга сыновей.

Видел Эйрик и Рунольвову дочку… Видел подаренный ей корабль. От неё самой и узнал о немирье в Торсфиорде. И успел испугаться, как бы Вигдис не надумала выместить на нём зло. Но и люди Вигдис дурного ему не сделали…

– Теперь не было бы тебе худа, – сказал ему Хельги. – За то, что ты пустил нас переночевать!

Но Эйрик только покачал головой:

– Не станет Харальд наказывать вставшего за родню. Вот если бы я не пустил вас во двор, тогда он первый сказал бы, что я трус. Да, пожалуй, и с земли бы согнал.

Гуннхильд долго обнимала Эйрика и его жену. Потом на кораблях снова подняли паруса… С берега махали вслед, пока можно было видеть. Махали длинными полотенцами: пусть будет дорога гладкой и ровной, как эта мягкая ткань! Пусть Лебединая Дорога вскипает волнами не выше тех, что рождаются на развевающемся полотне.

– Послушай-ка, Эрлинг! – позвал Хельги, пока три корабля шли ещё рядом и можно было переговариваться. – А скажи, Эрлинг, не приглашал тебя Эйрик остаться? Не спрашивал, что ты, домосед, делаешь с викингами в море?..

Халльгрим на своём корабле поставил ухо ветру.

– Приглашал! – долетело над водой.

Хельги приставил ладони ко рту:

– Ну и что ты?

Приёмыш задорно ответил, одолевая расстояние:

– А что видишь!

Он мог бы ещё добавить, что Эйрик предлагал им с Гуннхильд хотя бы оставить в Линсетре на воспитание маленьких сыновей. Эйрик обещал вырастить из них достойных мужей. И твердил, что Линсетр безопасен, особенно нынче – у конунга под рукой… А плавание – как угадать, что ждёт впереди? А в Гардарики? Эрлинг и Гуннхильд отказались в один голос.

– Спасибо тебе, родич, – сказал Приёмыш. – Но мы ведь идём не в поход. Мы не вернёмся…

Три корабля уходили на юг. Два драккара, чёрный и расписной. И кнарр, короткий и круглый подле боевых кораблей.

День за днём шагали вдоль левого борта сине-зелёные берега. Испещрённые чёрными и серыми скалами, прорезанные расщелинами фиордов. То яркое солнце горело над ними в вышине, то наплывала холодная тень облаков… В гранитной броне, в копьях розовых сосен, отороченная белоснежными бурунами, во всей своей весенней славе – земля Норэгр! Родная земля. Халогаланд, потом Страна хёрдов – Хёрдаланд, потом Агдир…

Скоро останется позади и остров, к которому год назад прибило погубленный штормом немецкий корабль. А потом берег круто повернёт на восток, пропуская корабли в Восточное море, которое словене называли Варяжским. А там – считанные переходы, и зазвучит вокруг словенский язык… Не позабыла его, Звениславушка? Не разучилась ли петь?

А там – Кременец…

Звениславка осунулась, перестала спать по ночам. Гнала прочь худое предчувствие, да ведь дума – не птица, рукой на неё не махнёшь, не испугается, не улетит. Может, давно уже чёрной сгоревшей руиной стоял на высоком берегу Господин Кременец. Кто порушил, с кого спросить? Да и кто спросит?.. А вместо говора и смеха людского вылетали в чёрные провалы дверей ушастые совы, выбегали серые мыши. Да тяжко кружилось, высматривая поживу, зловещее вороньё…

А храброе кременецкое войско да бесстрашная княжья дружина лежали где-нибудь в чистом поле, под лучами волчьего солнышка, и жадный зверь растаскивал непогребённые кости, да палючий вихрь горькой пылью заносил-заметал кровавый след полонённых… А сам-то князь? И скалился безгласно белый череп из-под просечённого шлема, смотрел невидяще пустыми ямами глаз. И цветы прорастали сквозь клочья рубахи, что вышивали любимому эти вот пальцы… Она знала своего князя: живого не возьмут.