Медиум - Буянов Николай - Страница 41

Бади Сергиевич помолчал, размышляя.

– Гоги встретил там какого-то старика, из местных… Я мало что сумел понять, Гоги очень взволнованно говорил, перескакивал с пятого на десятое.

– Так, может, расспросить его сейчас?

– Не нужно. У него сегодня праздник. Пусть веселится! Вах, поглядите только, как он танцует… Правда, я никогда не понимал современных танцев. Кто эта красивая женщина рядом с ним?

– Гм… Это, видите ли, моя жена.

– Да? – удивился Начкебия-старший и поцокал языком. – Надо же.

– Ну а все-таки, – заторопился Колесников, уходя от скользкой темы. – Что это был за старик? И почему Георгия нельзя о нем спрашивать?

Бади Сергиевич осуждающе посмотрел на собеседника.

– Гоги встретил его там, на Тибете, во время раскопок. Наверное, это был предсказатель или колдун. Кто их разберет. Возможно, что он был и не совсем шарлатан…

– Что он сказал Георгию?

Потускневшие отцовские глаза бессмысленно глядели на свет сквозь пустой бокал чешского стекла. И рука с синими жилками чуть заметно дрожала – то ли от выпитого, то ли…

– Он предрек моему сыну скорую смерть.

– Да ну, – возмущенно сказал Колесников: – Не хотите же вы сказать, что поверили этим бредням.

– Я? – испугался Бади Сергиевич. – Я – нет, конечно, нет. Но вот Георгий… Он, кажется, поверил.

Медленный танец… Не вальс, не танго, а что-то, неподдающееся ритму, – томное, восточное, утопающее в сладкой неге. Пары перестали кружиться и как бы застыли, точно глубоководные губки, лишь чуть заметно покачиваясь, словно поддразнивая друг друга. Алла тесно прижалась к Георгию и положила голову ему на плечо – благо танец позволял.

– Что-то он не выглядит слишком удрученным, – раздраженно сказал Игорь Иванович.

– Э, надо знать моего сына. В нем огонь, азарт… Вызов. Тот старик ведь предсказал Гоги не просто скорую смерть – а насильственную смерть. Вот он и взбунтовался.

– Господи, да за что же? – вырвалось у Колесникова.

– За грехи наши, – туманно отозвался Начкебия-старший.

– Я обещала подарок, – прошептала Алла.

– Ты пришла… Чего мне ещё желать?

Руки Гоги скользнули вниз по её спине, к упругим ягодицам, обтянутым ласковым сиреневым крепом.

– Ты меня заводишь.

– Это плохо? – улыбнулся он.

– Хорошо. Хорошо, Господи! Только не здесь…

И тут как раз медленный танец закончился. Магнитофон выдал какой-то совершенно убойный ритм, пары рассыпались, организовав мини-толпу, и запрыгали вразнобой. Даже Гранин вскочил, дабы продемонстрировать свою неплохо сохранившуюся форму (теннис два раза в неделю на бывших обкомовских кортах, сауна, бассейн). Гоги под общий разноголосый шум увлек Аллу в прихожую.

Там было темно и тесно. Она приподнялась на носки и жадно приникла к горячим губам Георгия, так, что он чуть не потерял равновесие.

– Однако, – прошептал он, полузадохнувшийся от поцелуя.

– Сам виноват, – хрипло рассмеялась она. – Я сто лет не ощущала себя женщиной.

– А не страшно?

– Страх возбуждает.

Ее глаза светились в темноте, будто кошачьи. Она тряхнула головой, и прическа рассыпалась, длинные волосы цвета платины заструились по плечам (дико дорогая краска, но того стоит: вполне натурально, держится уже третий месяц). Гоги нежно поцеловал её в шею, зарывшись лицом в её волосы и вдохнув французский аромат (тоже нехилые деньги). Алла тихонько застонала и ещё выше поднялась на носочки, потянувшись сильным телом. Ее нога согнулась, бедро потерлось о колено Гоги с внутренней стороны. Длинные холеные пальцы уже настойчиво искали «молнию» на брюках…

Чпок! Вспыхнул светильник в коридоре.

– Зинаида, ты? – спросил проректор, покачиваясь из стороны в сторону, как метроном. – О, пардон. Аллочка, вы прекрасны! Не видали мою дражайшую?

Откуда-то из недр коридора возник вдруг Януш Гжельский со следами помады на щеке.

– Славик, не нарушай тет-а-тет. Пойдем.

– Куда ты дел мою Зинку?

– Никуда, она давно в гостиной.

– Да? Ну ладно. Гоги, твое здоровье!

На тумбочке в прихожей вдруг нежно пропиликал телефон. Гранин, выцарапавшись из мощных объятий поляка, снял трубку.

– Да!

– Адрес установили, – тихо сказал голос на том конце.

– Какой адрес?

– Санаторий «Волжанка», номер двадцать два. – И последовали частые гудки.

Проректор недоуменно повертел трубку в руках.

– Чокнутый какой-то.

Наконец они убрались (Гоги с Аллой облегченно вздохнули). Она вдруг поймала его левую руку.

– Что это?

– Часы. Царапает?

Она забавно наморщила носик.

– Профессор… А носишь нашу совдеповскую «Электронику».

– Привык как-то.

Алла загадочно улыбнулась и положила ему на ладонь маленькую изящную коробочку.

– Привыкать надо к хорошему. Носи, дорогой.

Он приоткрыл футляр и присвистнул.

– «Ролекс». Ты королева, и подарок твой королевский.

– Нравится?

– Еще бы!

– Тогда выключи свет. Глазам больно.

– Игорь тебя искать не станет?

– Не думаю… Надеюсь, что нет.

Олег Германович Воронов зачарованно смотрел на Шар. Шар казался живым – внутри, под прозрачной матовой поверхностью, переливалась и пульсировала некая субстанция.

– Поклонись ему, – сказал голос с повелительной ноткой.

Воронов покорно преклонил колени. Он и сам ощущал исходившую от Шара громадную ирреальную силу – божественную (это вряд ли, скорее уж дьявольскую).

– Который раз прихожу сюда, – прошептал он, – и все не могу поверить. Слушай, Жрец, может быть, я сплю? Ты не накачал меня какой-нибудь восточной дрянью?

Тот, кого он назвал Жрецом, не ответил. (В первую их встречу Олег Германович, начальственно потрепав собеседника по плечу, снисходительно спросил: «А почему же именно Жрец?» – «Это моя обязанность. Функция, если хотите». – «Про тебя сказали, что ты хозяин этого Шара». – «У Шара не может быть хозяина». – «Тогда – слуга?» – «Нет. Можно сказать, мы питаем друг друга». – «Как это?» – «Вам не понять».)

– Почему он говорит с тобой, а со мной – нет?

– Он не может говорить. – Собеседник, похоже, понял эти слова буквально. – Шар не умеет различать людей. Он вообще не различает живое и неживое. Для него все в мире делится только на две категории – то, что питает, и то, что не способно питать.

– Ты питаешь его… И что получаешь взамен?

– Знание, – ответил Жрец. – Могущество.

– Вроде как продать душу дьяволу?

– Нет. Дьяволу душу может продать каждый. Шар выбирает сам. Он открывает мне глаза на то, что другие не могут видеть.

Воронов глубоко вздохнул. Наваждение спало. Древний храм, куда он вошел по гулким ступеням полчаса назад, исчез, словно растаял в утренней дымке, съежился до размеров обычной современной квартиры. Собеседник как-то странно трансформировался – из обритого наголо сурового аскета в ниспадающих черных одеждах превратился в неопределенного возраста мужчину, одетого по-домашнему: тренировочные брюки и мягкую вельветовую рубашку свободного покроя.

– Я не совсем понимаю, почему вы обратились ко мне. У такой организации, как ваша, должна быть собственная разведка и контрразведка. Свои финансовые структуры. Своя армия. Установите, как подойти к женщине, найдите хорошего исполнителя из ваших, из чеченов.

– Чечены могут только палить из автоматов, – раздраженно сказал Воронов. – А разведка моя, как я убедился, полное дерьмо. Конечно, можно организовать операцию… Громкую, на всю округу. Но любой след, самый ничтожный, тут же приведет в мою сторону.

– Ну и что?

– Меня это не устраивает,

– Почему? Вы мафия…

– Перестань крутить, черт тебя подери!

Воронов вскочил и забегал по комнате из угла в угол, точно тигр в клетке. «Нет, не тигр, – подумал Жрец. – В нем нет ярости и холодного расчета бойца, он не ищет выхода. Появилась опасность – реальная опасность! И он приполз ко мне на брюхе».

– Где у тебя бар?

– У меня нет бара.