12 историй о настоящей любви (сборник) - Блэк Холли - Страница 59

Я прячу руки под фартук, будто это поможет стереть обидный жест.

– Что ты тут делаешь?

– Марш на кухню. Сейчас же.

Плетусь за ней, еле волоча ноги. Мама идет прямо к задней двери, открывает ее и выходит в переулок между закусочной и заправкой.

– Что это было?

– Просто… дурачилась.

– Мы не можем позволить себе дурачиться!

Отступив на шаг, я складываю руки на груди.

– Мне не платят. Дуракаваляние – вот, пожалуй, и все, что я могу себе позволить.

– Ох. Мария, мы уже это обсуждали. Мы – одна семья. Все, что мы зарабатываем, идет на один и тот же счет, так что…

– Мы этого не обсуждали! Мы никогда ничего не обсуждаем. Зачем тебе все мои деньги? Чтобы жить в задрипанном городке, который находится черт знает где, в задрипанной холоднющей квартире со своим задрипанным жмотом. Да, мама, я понимаю.

Ворвавшись на кухню, захлопываю дверь и пробегаю мимо Бена, который так сосредоточенно склонился над плитой, что я уверена – он слышал каждое слово.

Мама ненадолго задержалась, обсуждая с Беном его необычные пожелания к заказу продуктов. Но он убедил ее, что оно того стоит. Видимо, ему дурачиться можно. А вот меня она полностью игнорировала, пока не отправилась на шахту. Вот закрою закусочную, отправлюсь домой, прямо к себе в комнату, и пересчитаю чаевые, которые мне удалось скопить. Энджел оставил мне сегодня пятнадцать баксов – до сих пор не верится. Всего у меня сейчас 2792 доллара. Все, что я получила за три года ежедневного труда.

Поворачиваюсь и вижу, как Бен выжимает тряпку в желтое ведро с горячей мыльной водой.

– Это не твоя работа, – произношу я резко.

Но он только пожимает плечами и молча принимается за уборку. С его помощью ресторан становится чистым в рекордное время. Мы с Беном убираем моющие средства обратно в кладовку, и я снимаю униформу.

– Я все еще злюсь на тебя. Я должна была выиграть этот спор.

Бен достает поднос с печеньем.

– Как насчет шоколадного печенья с эгг-ногом в знак примирения?

– Идем со мной.

Мы выходим на задний двор, где к стене привинчена ржавая лестница, и забираемся на ровную крышу закусочной. Я показываю Бену, куда ступать, чтобы не зацепиться за ободранное покрытие, и веду его к двум шезлонгам, которые мы с Кенди вытащили наверх несколько лет назад. Как давно она не поднималась со мной сюда.

В последний раз я была здесь в канун Рождества. Мама и Рик тогда ушли на шахту работать сверхурочно. Мы «отпраздновали» заранее, но торчать одной в квартире Рика было слишком грустно, так что я залезла сюда. Сидела тут, смотрела на ветхие здания вокруг, ненавидела Рождество и Кристмас.

Ночь выдалась холодная, и наше дыхание превращается в облачка пара. Днем довольно тепло, а вот ночью температура в пустыне падает. Мы уселись, и Бен протянул мне печенье. Обалденно вкусное. Теплые яркие вспышки шоколада с густой прослойкой эгг-нога.

– Выпендрежник, – толкаю его локтем в ребра. Опять ищу повод, чтобы прикоснуться к нему.

Пора это прекращать.

Откидываюсь назад, глядя вверх, в небо. Вот, пожалуй, единственное преимущество жизни в статистически обособленной местности. Здесь ничто не затмевает звезды.

– В нашей колонии все должны были помогать по хозяйству, – вдруг заговорил Бен. – Стирка, уборка, готовка. Я раньше никогда ничего не готовил, но у меня обнаружился талант. Так что вскоре я оказался в основном составе кухонных работников. Персонал в колонии замечательный. Они действительно хотят, чтобы дети стали лучше, прожили хорошую жизнь. Поэтому мне разрешили заниматься тем, к чему лежит душа. Готовя для других, я чувствовал, что все правильно, я на своем месте. Ничего подобного я раньше не испытывал.

Я задрожала и плотнее закуталась в куртку.

– Как ты угадываешь, чего хотят люди?

Бен косится на меня из-под капюшона.

– Что ты имеешь в виду?

– В первый же день, та женщина с макаронами… Никто даже не принял у нее заказа. Не думай, что я забыла. Потом Энджел и его случайное тамале. А в выходные это ужасное зеленое желе со взбитыми сливками, ананасом и тертой морковью. Никто в здравом уме не стал бы такое заказывать, а ты взял и приготовил специально для Лорны. И она расплакалась. Ты заставил Лорну плакать из-за желе! Это ненормально, Бен.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Он неловко сутулится.

– Если я расскажу, ты подумаешь, что я свихнулся…

– Ты добровольно приехал в Кристмас, штат Калифорния, чтобы работать в дыре, которую мы называем закусочной. Я уже думаю, что ты свихнулся.

– Тоже верно… Я обнаружил это, когда был в колонии. Что-то вроде… шестого чувства. Я угадываю, какая еда кому понравится. Вижу человека – и просто сразу знаю.

– Выходит, ты – кулинарный экстрасенс.

Он вдруг съеживается, а дружелюбное лицо становится настороженным, замкнутым. Мне это совсем не нравится, и я быстро продолжаю:

– Тетя моей мамы могла увидеть любую болезнь или проблемы со здоровьем, просто посмотрев человеку в глаза. Я не шучу. Ее многие знали.

– Правда?

– Когда я была маленькой, мы ненадолго останавливались у нее в Лос-Анджелесе. Люди постоянно приходили к ней за консультацией. Так вот, по-моему, твое чутье к выбору еды – куда более приятная штука, чем ее фокусы с глазами.

Увидев, что я его не испугалась, Бен расслабляется, облегченно вздыхает.

– Мне кажется, если подобрать такое блюдо, которое связано с приятными воспоминаниями, с тем временем, когда человек был счастлив, это может ему помочь. Помочь снова стать счастливым, стать собой. И тогда можно все изменить. Скажем, вот когда я тебе понравился?

Я заикаюсь, пытаясь найти какой-нибудь ответ, кроме «сразу, как только тебя увидела». Неужели это настолько очевидно?

Бен отвечает за меня:

– Когда я приготовил для тебя имбирное печенье. Именно тогда ты решила со мной подружиться.

– Точно! Именно. Имбирное печенье.

Он смотрит на меня так, словно хочет сказать больше. Или, может быть, хочет, чтобы я сказала больше. Но я не знаю, что именно, и он снова отворачивается.

– Мне нравится использовать то, в чем я хорош, чтобы помогать другим людям. Даже если это нечто настолько глупое, как готовка.

– Это не глупо. Ты знаешь, что ты любишь, и ты в этом хорош. Хотелось бы мне, чтобы у меня было нечто подобное.

Момент излишней откровенности между нами затягивается, и то самое ощущение, как от сведенной мышцы, снова заставляет сердце ныть. Я прочищаю горло.

– К тому же, если ты и дальше будешь делать свое печенье, то мне не важно, волшебное оно или нет.

Печенье балансирует в длинных пальцах Бена. Его безымянный палец согнут под странным углом. Как и нос, он наверняка был когда-то сломан.

– Если бы ты была едой, то – имбирным печеньем. Достаточно специй, чтобы жить было интересно, но достаточно и сладости – для гармонии.

– Я не сладкая и не милая, – смеюсь.

– Ты отдала свои чаевые Кенди.

Запихиваю свой ботинок под уголок драного покрытия. Мне не хочется говорить о ней, поэтому я меняю тему:

– А чем бы ты был сам, если бы был едой? Нет, даже не так! Что ты бы выбрал для себя, используя свое шестое чувство?

Он кладет руку на край шезлонга, держа ее ладонью вверх, как будто приглашает. Так легко было бы скользнуть своей ладонью в нее. Я чуть было не сделала этого, но… это якорь. А на якорь мне становиться нельзя.

– Такого блюда я пока не нашел. – Бен выпрямляет длинные пальцы, раскрывая ладонь еще шире. – Мне здесь нравится. Я снимаю комнату почти даром, а то, что зарабатываю, могу откладывать. К тому же в маленьких городах так уютно. Здесь все как будто уже знакомо. Можно влиться в повседневную жизнь других людей, стать ее частью. Я останусь тут, пока не накоплю денег на кулинарную школу.

– А я уберусь отсюда, как только смогу, – выпаливаю я.

Его пальцы сжимаются.

– Почему?

– Почему бы и нет? Тут меня ничего не ждет.