Приключения в стране львов - Буссенар Луи Анри - Страница 6

— Там мы найдем на один год, с пятнадцатого сентября, десять патентованных матросов, корабельного повара и юнгу.

— Раз вы посылаете меня в Брест, значит, хотите, чтобы матросами были исключительно бретонцыnote 20, не иначе?

— Разумеется. Потом наймем двух машинистов и двух кочегаров, двух гребцов для лодок, суперкаргоnote 21, канонира, рулевого и боцмана. Капитана, помощника метрдотеля и повара для пассажиров я поищу сам.

— Все?

— Пока все. Выбирай людей надежных, безупречных. Скажи, что они будут плавать на увеселительной яхте с очень добрым капитаном, который, однако, требует железной дисциплины. Собраться надо в Гавре через две недели. Я желаю как можно скорее иметь команду под руками. Размер жалованья определишь сам. Знаю, ты выкажешь надлежащую щедрость без излишества. По окончании плавания каждому будет, кроме того, вручена награда, смотря по его заслугам.

— Теперь все?

— Все. Надеюсь, выедешь сейчас же? Или есть задержки?

— Задержки? Что вы, господин Андре! Какие у меня могут быть задержки? Я вольная птица.

— Пожалуйте кушать, господа, — сказала, отворив дверь, добродушная женщина с седыми волосами, типичная парижская «одна прислуга».

— Сейчас идем, мадам Леруа. Бедняжка! Для нее будет крушением мой отъезд. Впрочем, я обеспечу ее на время нашего отсутствия — пусть коротает время в компании со скворцом Мальчишкой и собакой Бедой.

На другой день утром Фрике, все в том же своем костюме, прошел пешком от своего дома до Монмартрского предместья и повернул на улицу Лафайет.

Было девять часов. Молодой человек шагал с обычной раскованностью парижского фланераnote 22, не думая о том, что вечером предстоит отъезд в Брест.

Оглядывая трамваи, витрины, прочитывая афиши, закуривая бесчисленное множество папирос в табачных лавочках, он шел вверх по бесконечной улице, наслаждаясь водоворотом толпы, которая так мила всякому парижанину и так смущает приезжего из провинции.

Но Фрике не гулял, у него была цель — навестить друга.

Знакомых у юноши в Париже было много, но друзей только двое: Бреванн и еще один человек, живший в самом конце улицы, почти в Пантенеnote 23. Молодой человек намеревался проститься с ним перед отъездом.

Любой другой, отправляясь в такую даль, взял бы извозчика, но Фрике это даже не пришло в голову. Ему напоследок хотелось пройтись по парижскому асфальту, пробежаться по любимым улицам, надышаться воздухом великого города.

Дойдя до одной табачно-винной лавочки, он смело вошел в нее, поклонился молодой особе, сидевшей у конторки, и замер, услышав крики и брань в комнате за лавкой.

— Неудачно я пришел, — прошептал он. — У мадам Барбантон расходились нервы, а когда это случается, для моего бедного друга настает сущий ад. Такой ад, что самому Вельзевулуnote 24 сделалось бы тошно. Но все-таки зайду и пожму ему руку.

Он стукнул в дверь и отворил ее, не дождавшись положенного «Войдите».

— Имею честь кланяться, сударыня! — произнес он с особенной любезностью. — Здравствуйте, дружище Барбантон!

На эти слова быстро обернулся высокий мужчина в узких панталонах, жилетке и трико, с лицом суровым, но симпатичным, и дружески протянул молодому человеку обе руки.

— Ах, Фрике! Я очень несчастлив, дитя мое!

Дама, в ответ на приветствие, кинула косой взгляд на гостя и ответила, точно хлыстом ударила:

— Здравствуйте, сударь!

Ледяной, чтобы не сказать более, прием не смутил Фрике. Он решил храбро выдержать бурю не отступая.

— Что случилось? Что у вас тут?

— Я доведен до бешенства. Еще немного — и выйдет большой грех.

— Боже, да у вас все лицо исцарапано до крови, — воскликнул молодой человек, невольно рассмеявшись. — Вы, должно быть дрались с полудюжиной кошек?

— Нет, это все доблестная госпожа Барбантон. Вот уже целый час она пробует на мне свои когти. И кроме того, осыпает оскорблениями, позорит честь солдата, прослужившего отечеству двадцать пять лет.

— Ну, может, вы и сами немного вспылили? — заметил юноша, зная, что говорит ерунду.

— Если я и вспылил, то ведь ничего же себе не позволял, — возразил исцарапанный муж. — А мог бы!

Женщина засмеялась противным, злым смехом, от которого передернуло бы самого невозмутимого человека.

— Что бы ты мог? Ну-ка, скажи!

Тон был злобный, вызывающий.

— Несчастная! Хорошо, что я с бабами не дерусь, считая это позором, а то ведь убил бы тебя одним ударом кулака!

— Это ты-то?

— Да! Но я не для того прослужил двадцать пять лет в жандармах, чтобы самому усесться на скамью подсудимых.

— Погоди же, сейчас ты у меня запляшешь. — Она схватила его за седую бородку и стала трепать ее изо всех сил, визжа как резаная:

— Трус и подлец!

Фрике был изумлен и не понимал, во сне это или наяву. При всей своей находчивости, он растерялся, нерешительно вымолвив:

— Сударыня, до сих пор я считал наоборот — подлец и трус тот, кто бьет женщину даже тогда, когда она сто раз того заслуживает.

Но госпожу Барбантон нельзя было ничем урезонить. Продолжая таскать отбивавшегося мужа за бороду, она ответила глупо и грубо:

Не лезьте с вашими рассуждениями! Очень нужно! Да я и не знаю вас. Явился неведомо кто, неведомо откуда — с улицы первый встречный!

Молодой человек побелел как полотно, выпрямился, устремил на нее свои стальные глаза, загоревшиеся особенным блеском, и проговорил:

— Скажи это мужчина, плохо бы ему пришлось. Но вы женщина. Я вас прощаю.

Отставному жандарму удалось наконец избавить свою бороду от мучительной трепки.

— Фрике прав, — негодовал он. — Тебя спасает, во-первых, то, что ты женщина, а во-вторых, то, что мы французы. Будь я турок, тебе бы голову отрубили за посягательство на бороду мужа, священную у мусульман.

— Шалопай! — взвизгнула госпожа Барбантон и выбежала вон, хлопнув дверью.

— Да, Фрике, милый мой товарищ, я гораздо лучше чувствовал себя у канаков. Тот день, когда нас в Австралии хотели посадить на вертел, не сравню с нынешним — было гораздо приятнее.

— Действительно, характер вашей супруги сделался еще ужаснее. Раньше был уксус, а теперь — купорос.

— И так каждый день. Не то, так другое. Последнюю неделю она изводит меня, требуя, чтобы я подмешивал воду в вино и водку. А я не желаю! Во всем ей уступил, а в этом нет. И не уступлю ни за что. Скорее всю свою торговлю к черту пошлю. Ах, если бы можно было поступить опять на службу!

— Кстати, я ведь зашел проститься.

— Уезжаешь?

— Сегодня вечером и, вероятно, на целый год.

— Счастливец!

— Вы сейчас хотели послать все к черту. Поезжайте со мной. Ведь меня увозит господин Андре.

— Господин Андре? Тысяча канаков!

— Вы же знаете, как он вас любит. Отправляйтесь с нами. Решено? Я увожу вас в Брест. Укладывайтесь, потом вместе позавтракаем, погуляем, как матросы на берегу, а вечером к восьми часам — на вокзал.

— Согласен, — энергично заявил Барбантон. — Через четверть часа буду готов.

Четверти часа не понадобилось. Уже через десять минут отставной жандарм вышел из спальни с застегнутым чемоданом, под ремни которого

был просунут длинный и твердый предмет в чехле из зеленой саржиnote 25.

Исцарапанное лицо старого служаки сияло.

Он прошел с юношей в лавку, где среди сигарных ящиков уже восседала за конторкой Элодия Лера, успевшая прийти в себя после передряги.

— Вы часто выражали желание расстаться со мной, — сказал ей слегка насмешливым тоном жандарм. — Желание это сегодня исполняется. Я уезжаю с Фрике, оставляю вам все деньги, какие есть в доме, беру только двести пятьдесят франков — пенсию за крест. Можете подавать на развод