Под Южным крестом - Буссенар Луи Анри - Страница 49

Не следует думать, что это все разбойники без совести и чести. Напротив, это все больше люди мирные, нападающие только на людей того племени, с которым воюют. Воровством и грабежом они никогда не занимаются. В этом отношении они честнее и нравственнее многих цивилизованных народов, которые нередко пользуются войной, чтобы поживиться на счет соседа. Даяки ищут в войне только славу, а не корысть.

Такие набеги называются сарахами и пользуются у даяков большим уважением; при этом знаменитые воины всякий раз стараются отличиться какими-нибудь небывалыми подвигами, смелостью и ловкостью.

В этот раз сарах был очень удачен. Вот почему такой восторженный прием. Базир, или жрец племени, вышел навстречу воинам, колотя в катапанг (барабан) в сопровождении толпы из десяти билианг (нечто вроде баядерок), одетых в богатые платья с жемчугом и золотыми зернами. Каждый кричал во все горло, испуганная скотина мычала, куры кудахтали, – был, одним словом, настоящий звериный концерт.

Нашим приятелям было оказано особенное внимание. Вся процессия прежде всего направилась к балаи-томои, или дому путешественников, где им было отведено помещение. Французы, к ужасу своему, заметили, что среди ликующей толпы медленно и с трудом двигались четыре связанных раба. Перед балаи-томои росло резиновое дерево, почитаемое у даяков как священное. На верхушке дерева находился толстый резиновый ком, который служит оракулом для идущих в поход и которому немедленно по возвращении из похода приносятся жертвы.

Способ вопрошать оракула доступен не каждому. Нужно, видите ли, непременно вонзить стрелу в шероховатый ком. Неловкий стрелок, промахнувшийся три раза, будет обречен на бедность, унижение и несчастья, – одним словом, подвергнется лишению «живота и чести». Стрелок искусный, напротив, будет осыпан всевозможными привилегиями. Он сделается богат, могуществен, его дом будет в изобилии снабжен отрезанными головами. Вера в этого странного оракула такова, что почти никто не решается вопрошать его.

Так как поход был удачен для воинов, возвратившихся из последнего сараха, то оракулу надлежало принести в жертву четырех рабов. Андрэ и его товарищи содрогнулись при этой мысли. Молодой человек хотел было вмешаться и просить пощады для пленных, но базир повелительным жестом приказал ему замолчать. Произнеся нараспев какие-то заклинания, жрец знаком пригласил европейца взять карабин и выстрелить в резиновый ком.

Для такого великолепного стрелка, как Андрэ, это было пустяки. Он семь раз выстрелил из своего ружья и изрешетил резиновый ком пулями, к великой радости всех присутствующих.

Четырех пленников поставили в ряд перед деревом, а впереди каждого из них поместили по толстой свинье. От отряда отделились четыре воина и выступили вперед, размахивая парангами. Базир поднял руку. Сабли опустились с коротким свистом, и обезглавленные свиньи не успели даже взвизгнуть.

Убитых животных жрецы тотчас же принесли в жертву богам ганту, покровителям полей и золотых рудников. Затем мужчины пожали друг другу руки, пожелав всевозможного счастья. Белые, радуясь мирной развязке грозных приготовлений, торопливо развязали пленных, которые были очень удивлены, что сохранили головы на плечах, и шумно выражали свою радость.

Четыре малайца, с косыми глазами и крайне неприятными чертами желтых лиц озирались по сторонам, как пойманные звери, не зная, чем объяснить такое необычайное великодушие. Базир снизошел до объяснения с ними. Он сказал, что жизнью они обязаны мастерской стрельбе белого человека и теперь они должны считать себя его рабами, если только белый человек сам не пожелает снести им головы.

– Вот и хорошо, базир, очень тебе благодарен, – сказал Андрэ, понявший слова жреца. – Но ты знаешь, что мы не рубим голов у пленных.

– Может быть, ты предпочитаешь расстрелять их из карабина?

– Вовсе нет. Мы никогда не убиваем побежденных врагов.

– Но ведь их гораздо легче убивать, когда они рабы, когда они батанг-оранг (буквально: человеческое тело), чем когда они вооружены и могут защищаться.

– Может быть, но только у нас это не принято.

– Как хочешь, – закончил разговор жрец, задумавшись об этом противоречии.

По окончании обряда по кругу заходили чаши с рисовым пивом. Хмельного напитка отведали абсолютно все жители кампонга не только взрослые, но и дети, и отведали в таком количестве, что последствия не трудно было предугадать. Воины открыли корзинки, вынули головы и начали прыгать с ними, произнося какие-то заклинания, и, наконец, схватив их за волосы, презрительно кинули под дерево. Женщины и дети повторили этот маневр с таким увлечением, что их лица, обыкновенно очень кроткие и спокойные, выразили необузданную злобу.

После этого снова начались фантастические танцы, в которых принимало участие все население, не исключая детей и женщин, которые кружились, хлопая в такт руками.

Так окончилась церемония, которая произвела очень странное впечатление на европейцев. Они направились было домой, в балаи-томои, но к ним подошел воин и пригласил к Туммонгтонгу-Унопати, который хотел сообщить им очень важное известие.

Туммонгонг-Унопати был начальником всей котты – укрепленной деревни. Он командовал во время последнего сараха и хотел теперь отчитаться перед своим другом, белым вождем.

Унопати казался очень унылым и озабоченным. После обычных приветствий и крепкого рукопожатия по-европейски настало продолжительное молчание, которое нарушил Андрэ.

– Вождь, – сказал он, – ты великий воин, а даяки очень храбрый народ.

Черные глаза дикаря сверкнули гордостью, но потом он опять впал в уныние, обычно ему несвойственное.

– Белые люди тоже очень храбры. Но у ваших врагов ужасное оружие. У них есть большое ружье, очень большое: с человека будет.

Видя, что Андрэ улыбается, вождь продолжал:

– Да, оно очень велико и гремит, точно гром, а пуля, которая из него вылетает, больше кулака.

Андрэ отвечал с улыбкой:

– Я знаю, о чем ты говоришь. Это – пушка. Но успокойся, Туммонгонг-Унопати, у нас есть кое-что получше.

– Ты ошибаешься, мой белолицый друг. Смотри, что я тебе покажу.

Дикарь вынул из корзинки круглое ядро весом около двух килограммов и подал своему собеседнику.

– Я видел начальника воинов раджи, – продолжал он. – Он пригласил меня в свой лагерь и принял почетом. Он позвал своих солдат и велел стрелять из большого ружья. Оно загремело так страшно, что я едва не оглох. Тогда начальник сказал мне: «Туммонгонг-Унопати, ты видел нашу силу. Возьми этот кусок железа, покажи своим воинам и скажи им, что они ничего не могут сделать против людей, которые бросают такие тяжести». Я ушел домой в страхе за участь бедных даяков и белолицых друзей, которые хотят защитить их от раджи. Что с нами будет, дорогой мой брат?

– Не тревожься, Унопати, успокойся. Я докажу тебе, что наше оружие лучше. Пойдем ко мне.

Вождь очень охотно последовал за европейцем в балаи-томои Андрэ открыл маленький ящик, выложенный внутри листовой медью и наполненный овальными пулями, пересыпанными суриком. Взяв несколько пуль, он попросил Пьера де Галя заложить их в приготовленные патроны.

Затем Андрэ взял свой карабин системы Веттерли-Гинара, вложил шесть зарядов в коробку у приклада, а седьмой прямо в дуло и прицелился в толстое дубовое бревно, находившееся на расстоянии трех-четырех метров.

– Может ли, по-твоему, малайский вождь пробить это бревно с одного выстрела из своей пушки?

– Нет, – сказал даяк. – Кроме того, ее после каждого выстрела нужно чистить, а воины раджи не такие ловкие, как белые люди.

– Ну, а я сделаю лучше. Я из своего ружья перебью, если хочешь, все бревна частокола одно за другим.

– Как? Из этого ружья в палец толщиной?

– Из этого ружья в палец толщиной.

Туммонгонг недоверчиво улыбнулся.

– Когда продолжал Андрэ, – ты проходишь ночью через лес и слышишь крик выпи или обезьяны-ревуна, бывает ли тебе страшно?

– Нет. У нас даже дети смеются над этим.