Кругосветное путешествие юного парижанина - Буссенар Луи Анри - Страница 10

— Не может быть!

— В диком состоянии, мой милый. У растения при постоянной сильной жаре зерно атрофируется[79], не успев вызреть. Все уходит в зелень. И вот вместо великолепных колосьев, как вокруг Шартра[80] или в прекрасном Провансе, мы имеем эту сорную траву…

— Которую с великой радостью ест мой большой друг Вот, поглядите, приручаю… Он хочет еще. Да, радость моя… сейчас дам.

И пока Фрике добывал новую порцию провианта, беседа Андре с Ибрагимом закончилась.

Молодой человек отвел доктора в сторону и спросил:

— Возьметесь за лечение? Наше спасение в ваших руках.

— Ибрагим серьезно болен?

— Ему всего тридцать пять лет, а он уже чувствует приближение смерти. Все средства оказались бессильны.

Бедняга заучивал наизусть стихи Корана[81], священные книги, попадавшиеся ему, заворачивался в цельные горячие шкуры, заживо содранные с животных! Ничего не получалось. Еще одна страшная подробность для полноты картины: ради излечения он принимал даже ванны из человеческой крови!

— И вас это не пугает?

— Пугает… Однако наша свобода в конечном счете зависит от исцеления работорговца.

— Вы хотели бы, чтобы я взялся за лечение?

— Безусловно.

— Сделаю все возможное, ведь пребывание в обществе антропофагов еще хуже.

— Есть шанс убраться отсюда. В конце концов, Ибрагим — мусульманин, а мусульмане, дав слово, верны ему. Да и мы можем поклясться, что найдем лекарство. Он же пообещает что угодно. Но каким бы мошенником он ни был, в душе его, возможно, живет заповедь африканцев: «Признательность — добродетель черных».

— Видимо, мало облегчить страдания, надо вылечить его?

— Бесспорно.

— Легко сказать! Черта ли я сделаю, если у меня нет даже мази на два су?

— Доктор, вы нашли способ оставаться худым… и, конечно, знаете массу других удивительных вещей. Итак, покопайтесь в своей памяти.

— Э! Разрази меня гром! Придется постараться!

— Значит, могу пообещать исцеление от вашего имени?

— Черт побери, обещайте! Но тогда мне нужно срочно осмотреть больного.

Ламперьер и Андре подошли к работорговцу.

— Это и есть «табиб»?[82]— торговец у Андре по-арабски, указывая на доктора.

— Он самый.

— И что же табиб говорит?

— Исцеление в руках Аллаха.

— Это верно.

— Надежда есть, если будешь делать все, что скажет табиб.

— Буду слушаться… если этого захочет Аллах.

— Но ты должен будешь освободить нас и перевезти туда, где живут европейцы.

Глаза африканца налились кровью. Он резко подскочил и, перебивая молодого человека, буквально зарычал:

— Христианская собака, ты еще осмеливаешься ставить мне условия! Разве вы не мои рабы?.. Я же вас троих купил… Будете делать, что я прикажу.

— Никогда! — Андре и отважно устремил взор на собеседника. — От угроз ты становишься жалким, вопишь, как старуха. А ведь мы — мужчины.

Ибрагим оскалил зубы, как тигр перед прыжком, и поднял револьвер…

Андре и глазом не моргнул. Медленно приблизившись к абиссинцу, он отвел от своей груди руку с оружием и, пристально глядя на злодея, произнес:

— Выбирай! Пока есть время…

— Ну, ладно, ладно…— покорно пробормотал тот.

— Тогда пошли.

Доктор, безмолвно наблюдая происходящее, решил окружить медицинский осмотр неким ореолом[83] торжественности. Это произведет должное впечатление на этих наивных и свирепых детей экватора, и престиж[84] белого человека не пострадает.

Поблизости лежали тюки с товарами, окруженные стражей, которая умеряла любопытство туземцев племени осиеба, а также препятствовала осуществлению на практике весьма распространенного в Африке арифметического действия, а именно, вычитания.

Доктор расставил кольцом эскорт работорговца и подал знак барабанщикам выбивать монотонную дробь. В середину круга воткнули штандарт[85] с полумесяцем, по одну сторону встал больной, а по другую — Андре, который громко приказал абиссинцам не оборачиваться и не смотреть на происходящее, иначе их предводитель умрет.

— Ну, давай, — по-свойски обратился к больному доктор, — сними одежду.

Тот хотел призвать на помощь одного из чернокожих.

— Нет, только сам, — сурово произнес «табиб».

Больной повиновался и тотчас же разделся догола. Состояние больного было удручающим. Повсюду — опухоли величиной с кулак, готовые вот-вот лопнуть. Кожа на животе и на груди, местами изъязвленная и потрескавшаяся, едва прикрывала живую плоть.

Фрике, уютно устроившись на слоне, наблюдал за происходящим и с трудом сохранял бесстрастность, а поглядеть ему было на что.

Осмотр продолжался долго. Доктор то тер пациента, то мял, то вертел из стороны в сторону, то всюду ощупывал, а тот время от времени издавал звуки, напоминавшие рычание дикого зверя. Искаженное от боли лицо заливал пот. Глаза вылезали из орбит, руки дрожали.

Опытный врач не произнес во время осмотра ни слова. Наконец он отступил на шаг, быстро окинул взглядом больного и кивнул головой: осмотр окончен.

Пациент же стоял изнуренный, задыхающийся, с отвисшей челюстью…

— Готово, — наконец проговорил доктор.

Андре перевел на арабский и подал знак четырем неграм, те тут же подхватили окаменевшего Ибрагима.

Круг разомкнулся.

Торговца рабами отнесли в хижину, туда же отвели троих европейцев, и двери тотчас же затворились.

— Ну, как? — спросил молодой человек хирурга.

— Друг мой, — ответил доктор, — случай тяжелый. Но я самым тщательным образом осмотрел его, чтобы убедиться в необходимости операции. Я проведу ее прямо сегодня.

— Только бы ваша уверенность оправдалась! Кстати, вы не боитесь, что бедняга этой операции не выдержит?

— Да что вы! Смею вас заверить, через восемь дней он будет сиять, как начищенный сапог, и веселиться, как молодая обезьянка.

— А когда вы им займетесь?

— Немедленно. Но сначала возьмем с него клятву. Ибрагим медленно подошел. Андре подал ему калебас[86], наполненный сортовым пивом, тот жадно выпил. Все вышли из хижины. Принесение клятвы не заняло много времени. Абиссинец жил, как отъявленный нечестивец, но одновременно был правоверным мусульманином. И веровал искренне.

Ближайший помощник Ибрагима подал Коран, служивший, наряду со штандартом с изображением полумесяца, своего рода «талисманом»[87] отряда.

Вооруженные мужчины выстроились в два ряда.

Ибрагим, твердо встав на ноги, положил руку на священную книгу и торжественно поклялся, что, если исцелится, освободит троих европейцев и доставит на побережье, только не во французские владения, где самым серьезным образом пресекалась работорговля, а в португальские колонии, единственные, где закрывали глаза на отвратительный промысел.

И в этом он был непреклонен. Доктор и Андре, однако, решили, что все как-нибудь устроится.

Ибрагим еще пообещал осыпать всяческими благодеяниями, но, если он умрет, на них обрушатся самые страшные кары.

— Ну, а теперь, — заявил доктор, — настала моя очередь. Пусть не подведут верный глаз и твердая рука.

— Что вы собираетесь делать?

— Приступить к операции.

— Какой?

— Слишком долго объяснять. Поймете по ходу дела. Черт, как недостает инструментов: нужны хотя бы один пинцет и один ланцет[88], необходимо, чтобы антропофаги вернули медицинскую сумку.