Не будите спящую тайгу - Буровский Андрей Михайлович - Страница 6

Сидели в хранилище, в подвале музея. В пыльной комнате громоздились огромные сундуки с материалом.

Стеллажи оставляли только узкие проходы, и полки стеллажей были завалены черепками, полусклеенными сосудами, какими-то позеленевшими кусками металла — судя по цвету, бронзы.

Опять японец разливал коньяк, и опять хозяева деликатно переходили на водку. Почему-то археолог Карского музея, Макар Поликарпов, коньяк тоже не особенно жаловал.

Впрочем, и ничего особенно нового Макар Поликарпов не рассказал, разве что настоятельно сворачивал на археологические темы и все порывался рассказать, где и что нашли и где можно попытаться найти еще больше и интереснее.

Вот насчет реликтовых степей кое-что он смог прояснить, но даже и не сам, а через сотрудника, Игоря Андронова, — тот занимался животными ледникового периода.

У Андронова получалось, что затерянные миры могут быть на севере Карского края, скорее всего — в горах Путорана или на крайнем юге, тоже в горах — в Саянах.

В Саянах водится северный олень, у которого самки не имеют рогов, с пятнами по шкуре. У всех северных оленей, вообще-то, на шкуре нет пятен, у оленят пятна исчезают примерно к году. Вот у предков северного оленя были пятна на боках, а у самок не было рогов, и у саянских оленей эти признаки почему-то сохранились.

А в горах Путорана водится снежный баран. В эпоху Великого оледенения точно такой же баран водился по всей Сибири и по всей Северной Америке. После отхода ледников баран жить смог далеко не везде, его ареал разорвался. Сейчас есть четыре ареала снежного барана: на Камчатке, в горах Джугдыра — в Якутии, в горах Корякского нагорья, ну, и вот здесь, на Путоране.

В этом месте у Ямиками Тоекуды явственно стукнуло сердце. Совпадение! Чижиков работал на Путоране. Его доклад был про реликтовые степи под Путораном, как раз… Кажется, след взят!

— Но если на Путоране живет реликтовый баран, там ведь могут сохраниться и другие животные.

— Могут. Но ведь места неисследованные, дикие. Чтобы утверждать наверняка, нужно туда поехать и поработать как следует.

И снова стукнуло сердце у Ямиками Тоекуды.

— А если бы у коллеги были средства, была бы возможность провести такую экспедицию?

— Провести можно, но нужно готовиться. Деньги — это мало. Нужны люди, нужно снаряжение. Особенно — люди.

— Может, вы и возглавите группу, Игорь?

— Вообще-то, лучше бы Михалыча. Он такие вещи умеет делать.

— Подумайте, я с вами еще свяжусь. В пока — вот…

Игорь покраснел, но бумажку тоже взял, как и Морошкин. И про реликтового оленя, и даже про Михалыча Тоекуда слышал далеко не в первый раз, но полагал, что знать это Андронову совершенно необязательно.

На вечер Тоекуда наметил встречу с Печенюшкиным в Карском ученом городке, обедать же намерен был в гостинице. Как раз придя на обед, почтенный Ямиками-сан впервые обнаружил, что кого-то он уж очень сильно интересует. Зная, в какую страну и в какой период ее истории он едет, Ямиками Тоекуда принял меры — например, соединил тоненькой шелковой ниточкой крышку и основную часть своего чемодана. Так, на всякий случай. Интуиция подсказывала господину Ямиками, что это может пригодиться.

И вот ниточка исчезла. В отсутствие господина Ямиками кто-то интересовался содержимым его чемодана.

Несколько минут Ямиками-сан стоял, размышляя, какой вариант поведения выбрать? Потом, насвистывая, он натянул еще одну шелковинку и отправился обедать. И ничто не выдавало его особой озабоченности и волнений, охвативших этого незаурядного человека.

А в институте пахло озоном, нагретой пластмассой и химией. Японец проходил мимо открытых дверей, за которыми сияли автоклавы, в клубах пара метались сотрудники, стучали пишущие машинки, мелькали разноцветные картинки на дисплеях компьютеров. То ли строились математические модели, то ли шла игра в «Цивилизацию».

Из окон лаборатории Савела Печенюшкина открывался вид на колышущиеся сосновые кроны. Плотный, маленький, из старообрядцев, Савел Печенюшкин тоже предпочитал водку. Савел любил водку, японцев, доллары, а также общение с интересными людьми, безумные проекты и международное сотрудничество.

Но вообще-то больше всего Савел Печенюшкин любил науку и всерьез намеревался, среди всего прочего, вывести самого настоящего мамонта — прямо здесь же, в Институте биофизики. А источником генетического вещества для него был волос мамонта, причем самого невероятного, даже, пожалуй, несколько неприличного происхождения. Самое прямое отношение к появлению столь необходимого науке генетического вещества имел гость Печенюшкина — вон тот, в углу, — такой коренастый, краснолицый, толстый и уже начавший седеть. Впрочем, это совсем особая история.

Печенюшкин познакомил, и Ямиками-сан весь подобрался, узнав почтенное имя этого краснорожего гостя. Потому что гость Печенюшкина был тот самый Андреев, к которому так или иначе, а идти тоже было надо.

Был коньяк, который оба пили, но морщились. Печенюшкин реликтовыми животными интересовался, но в экспедицию ехать не хотел. Михалыч реликтами интересовался меньше, а поехать в экспедицию хотел, но не мог. Во-первых, у него была красавица жена, на тринадцать лет моложе мужа, и от нее маленькая дочь, и надолго оставлять их он не мог (а скорее всего, просто не хотел). Во-вторых, Михалыч был страшно занят: второй месяц он дописывал и никак не мог дописать монографию, которая должна была называться «Почему все советские ученые проявляют разные стадии умственной дегенерации?». Монография была заказана солидным международным издательством, ее ждали, и тянуть с ней Михалыч опять же не мог и не хотел.

— А сами вы ничего такого не встречали? — спросил по-английски Тоекуда.

— Такого — это какого?

— Ну, необычных животных.

— Помню, видал синего единорога.

— Кого?!

— Ну, такого… то было на Ангаре, я еще молодой был. Вечерело, я умыться пошел к реке. Спускаюсь по дороге. Закат огромный, северный, в полнеба, и вся река — золотая и розовая. Тишина. Вы были на Севере? — вдруг обратился Михалыч к Ямиками.

— Да, на Аляске.

— Тогда вы знаете, какая там тишина. — Михалыч блаженно улыбнулся. — Так про что это мы?

— Вроде про единорога.

— Вот-вот. Ну, подхожу я к воде, ладонью зачерпнул воду. Холодная, чистая вода. Ангара — это чистая река, вода прозрачная, на пять метров видно в глубину. Такая вот вода, что зубы ломит, светлая и мчится. Мчится со скоростью поезда, представляете?

Михалыч рассказывал, уставившись в лицо Ямиками, и не успокоился, пока Печенюшкин не прервал его, чтобы перевести.

— Вот, значит, зачерпнул, умылся, отпил воды. А он — передо мной! Стоит!

— Прямо в воде?

— Нет, не в воде. Но стоит! — Михалыч сделал рукой непристойное телодвижение, показал, как именно стоит. — Большущий такой, со слона. Я ему: «Ты кто?» А он молчит.

— Нич-чего не понимаю! — это не выдержал уже Печенюшкин. — Он у тебя что, из воды вынырнул?

— Нет, не вынырнул. Скорее — он висел. Ноги у него, как у слона, без копыт, и в метре от воды примерно. Синий весь, трупного такого цвета. Да вы переводите, переводите, Савел! А то — ишь! — уставился и не переводит. Переводи давай!

— Ну, перевел. Так что там дальше?

— А дальше он и говорит.

— Кто говорит?! — не понял Печенюшкин.

— Да единорог же, кто еще! Смотрит на меня противно так и говорит: «Если ты еще, падла, будешь водку закусывать валидолом, точно тебя рогом пропорю, зараза ты!» Добавил еще гадостей, заскрипел зубами и исчез.

— Убежал? — усмехнулся Савел.

— Нет, ну как же он мог бежать? Он же ногами земли не касался. Он исчез.

— Ну как исчез?!

— В воздухе растворился.

Печенюшкин откровенно ржал. Ямиками тонко улыбался — байка как будто ему понравилась. А вообще-то, все здесь было неясно, неопределенно как-то. Сунуть этим по сто долларов? Не заработали, а туземцев нельзя развращать. И как вообще их понимать? Михалыча особенно? Он издевается вот, про единорогов рассказывает. Как к этому относиться? У самих японцев шутки не очень в ходу, а к своей репутации у туземцев Тоекуда относился серьезнее, чем белый сагиб из повестей Киплинга.