Не будите спящую тайгу - Буровский Андрей Михайлович - Страница 27

— Тебе мяса не хватает, Миша?

— Не то что не хватает, а вот придем в лагерь и принесем. Разве плохо?

— Ладно, еще раз.

Андрей набрал в легкие воздуху, заорал так, что Павел шарахнулся.

— Тьфу ты, черт, с тобой родимчик хватит!

Медведь вдруг оскалил клыки, жутко рявкнул в ответ и начал опускаться на лапы. Не похоже было, чтобы зверь собирался сбежать, и Павел быстро выстрелил, пока медведь не скрыл головой грудь и живот. Пуля ударила точно — Павел был стрелок не из плохих.

Громыхнуло очень сильно, много раз отражаясь от стенок неширокой долины, эхо отдавалось вверх и вниз, перекрывая шум реки. Там, вдалеке, ответил грому дикий птичий ор, в воздухе появились словно бы клубящиеся, раскачивающиеся струйки дыма — взлетали бесчисленные полчища птиц.

А медведь вдруг страшно завизжал. Опрокинувшись на спину, он катался с боку на бок, совершенно по-человечески зажимал рану лапами и пронзительно визжал на одной ноте, суча в воздухе задними лапами. Визг сменился оханьем, всхлипываниями — тоже совершенно человеческими для растерявшихся, обомлевших Паши и Миши; опять поднялся, взмыл к небу пронзительный, истошный визг. Тогда Андрей вдруг побежал куда-то вбок и вперед, так и бежал под птичий крик и визг медведя, пока не стал виден его левый бок и спина, и не всадил, почти что на бегу, пулю и вторую из карабина. Громыхнуло еще сильней прежнего, и опять вдалеке отозвался многоголосый ор, и замелькали в воздухе бесчисленные стаи, словно дым.

А медвежий визг тут же затих, сменился каким-то сипением и бульканьем. Лапы еще раз рванули воздух, все медленнее двигались, останавливаясь на глазах — одна распрямлялась, другая сгибалась в колене. И замерли. Андрей подходил, внимательно уставя карабин. Подошел, вгляделся, махнул рукой.

Смутно, отнюдь не с восторгом: «Медведя завалили!», скорее, со смертной тоской и испугом подходили к трупу зверя. Что-то неприятное было в гибели медведя, что-то гнусное. Огромный и сильный медведь был беспомощен, как заяц или белка, против людей с карабинами.

Зверь и впрямь сильно вонял, тоже странно, не по-медвежьи. Неприятен был мученический трупный оскал, обнаживший желтые клычищи с обломанными кончиками. Неприятна была совершенно человеческая поза с запрокинутой огромной головой, сведенными судорогой конечностями. Три четко видные отверстия, почти рядом, одно спереди, два сбоку; журча, стекала кровь, образовывала все увеличивающуюся лужу с железно-сладковатым, душным запахом.

— И правда, морда необычная… И вон… — Андрей Лисицын указал рукой туда, где ягодицы зверя срастались ниже заднего отверстия.

— А как же он… это… — наивно удивился Миша. Андрей только пожал плечами.

— Такого у медведей быть не может!

Павел, случалось, говорил категоричнее, чем нужно. Андрей снова пожал плечами. Потом сел возле башки, начал рассказывать, что такую форму черепа видел у медведей из слоев очень древних пещер. И что, судя по всему, пещерные медведи и ходили примерно так же, как этот, со сросшимся задом. И получается, что этот вот, вполне даже живой и современный зверь, — вроде одна из возможных форм пещерного…

— Покажем Игорю?

— Само собой, только разделать его надо и спрятать, а то…

Андрей ткнул рукой в небо. И правда, над ними уже молча кружилась группа ворон, с полдюжины.

— Сначала я его сфотографирую.

Миша вытащил старый «Зенит». Желающих картинно позировать не нашлось. Миша поставил Андрея, положил карабин для масштаба. Говоря откровенно, все еще тянули время. Что-то мешало потянуть труп за ноги, провести разрезы ножом по рыжему теплому меху.

— Ну, давайте за ножи, хватит стоять.

Парням предстояло убедиться, что, снимая шкуру, приходится больше тянуть руками изо всех сил, чем интеллигентно подсекать ножом. И что разделка туши — занятие тяжелое, долгое и предельно не эстетичное. Работали час и полчаса отмывались в ледяной воде Исвиркета.

Андрей взял только печенку, большой кусок грудины на обед. Показал, как примотать к веткам лиственниц остальное: разрубленную тушу, шкуру и голову.

— Заберем на обратной дороге.

Туда, где кровь, где дымилась груда внутренностей, уже потянулись песцы, словно их тащили магнитом. Нужное для людей надо было сложить подальше от места убийства.

Настали уже дневные часы, экватор суток. В других местах, поюжнее, солнце бы стояло высоко. Здесь же огромный красный шар еле поднимался над горизонтом, едва светил сквозь голые черные ветки.

Местность повышалась, наметился перелом. За переломом парням открылось широкое, километра два, расширение долины Исвиркета. Лиственницы стояли здесь стеной, и было бы почти ничего не видно, если бы местность не повышалась. Километрах в трех река подмывала гряду рассеченных оврагами холмов, делала огромную петлю, вторую, у другого борта расширения.

Там, над оврагами, и кружили стаи воронья. Ясно стало, куда пошли звери. Что-то было там, в этих оврагах. Отвратительно несло сладким зловонием, особенно после порывов ветра. Парни не были уверены, что будут есть поджаренное мясо, если не сменится ветер. К шуму реки ясно прибавлялся крик ворон. Уже ясно различались отдельные крики сквозь грай всей колоссальной стаи.

Уже в километре приходилось дышать через нос. Что-то огромное виднелось в бортовине оврага. Огромное и плохо видное от шевелящихся на ЭТОМ, мелькавших в полете, мельтешащих над оврагом птиц. Андрей ловил ЭТО в бинокль, и понимая, и боясь понять, что именно он видит.

— Андрей, ведь это же… — голос Миши дрогнул.

— Вроде он… Только давай поближе подойдем.

Земля была испещрена следами песцов. Вот шмыгнул кто-то маленький, верткий, с набитой до отказа пастью. Двое медведей: крупный, темный и с ним рядом маленький, светлый тоже тащили что-то из оврага, наверное, медведица с подросшим медвежонком-годовичком. Еще один медведь пробежал по верху оврага, подальше от людей, рыча злобно и, как показалось людям, вкрадчиво и подло. Из его пасти что-то свисало.

Но главное, конечно, птицы. В основном вороны, но и сороки, и полярные воробьи-пуночки, и две-три огромные грязно-белые совы, и какие-то коршуны: и совсем маленькие, чуть больше вороны, и здоровенные, с очень откормленного индюка. И все это орало так, что еле были слышны голоса, мельтешило и сигало так, что еле видно было ЭТО.

— Мужики, готовь оружие! — пришлось заорать Андрею.

— Зачем?! Он же мертвый!

— Надо разгонять зверье! Иначе они все растащат!

— Ребята, у меня же дробовик!

— Ну и давай!

Миша не особенно и целился. Грохот словно бы рванулся в овраг, выметнулся оттуда на простор, из тесноты земляных стенок, растаял в бледно-синем небе. Птицы взвились вверх, кроме нескольких, забившихся на дне оврага, возле ЭТОГО. Медведи сразу припустили. Стали видны и удиравшие в разные стороны, рванувшие со всех лап песцы.

От птиц можно было оглохнуть. Орущие птицы — словно балдахин заколыхался над друзьями. Андрей не говорил — лишь сделал знак. И Миша понимающе кивнул, сунул новые патроны с крупной дробью. Теперь стрелял и он, и Андрей из своего карабина, и все еще не надо было целиться. Птицы взвыли в ответ так, что начало тошнить не только от вони, а еще и от этого крика.

И еще два раза пришлось палить в небо, черное от птиц, пока стаи не расселись по лиственницам вокруг оврага, не стали летать в отдалении. Но и до этого, и до того, как приутих шум и стало можно говорить, все трое не могли не смотреть на ЭТО. И дрожь охватывала их. Потому что рыже-бурый бок возвышался над тундрой, и такой он был огромный, этот бок, что как ни прогрызли, ни проклевали его во множестве мест неисчислимые полчища зверей и птиц, он все же сохранил и прежний цвет, и форму громадного тела. А перед боком торчала такая же огромная и тоже рыже-бурая голова, и от нее отходило словно бы светлое узкое бревно, делало арку и снова упиралось в землю.

Птицы бились под ногами, на земле, и Андрей поднял за ноги трепещущую ворону, головой шарахнул о корень. Михаила передернуло.