Меч президента - Бунич Игорь Львович - Страница 66

Оказывается, он принимал корреспонденцию в центре общественных связей Министерства, рассказывая, какие меры принимаются на Лубянке для поддержания правопорядка в Москве вообще и в районе Белого Дома — в частности. На вопрос одного из журналистов, известно ли ему, что в Белом Доме началась раздача оружия, Савостьянов, мягко улыбаясь в бороду, ответил, что не надо раздувать слухи. «Мы отслеживаем ситуацию», — успокоил он представителей прессы, смотревших на него встревоженными глазами. Именно в этот момент к нему подошел один из сотрудников центра и подал Савостьянову записку, где говорилось, что его срочно вызывает министр.

Савостьянов извинился, прервал встречу с журналистами, оставив их в тревожном недоумении, и отправился к Галушко.

Министр сидел без пиджака с выражением лица, которое вполне можно было назвать подавленным.

«Президент хочет, чтобы все кончилось побыстрее», — с усталым видом напомнил Галушко, когда Савостьянов сел за стол для заседаний, перпендикулярно стоявший к столу министра.

«Я говорил с президентом, — ответил Савостьянов, — и подтвердил ему, что необходима минимум неделя-полторы для завершения…»

Галушко сделал нетерпеливый жест рукой:

— Да, да. Но ряд мероприятий необходимо начать уже сегодня.

— Сегодня-завтра, — поправил Савостьянов. — Мне кажется, что слишком спешить нецелесообразно.

— И тем не менее, — не согласился министр, — не следует переносить на завтра то, что можно сделать уже сегодня, поскольку президент ждет.

— Мероприятия, приуроченные к конкретной дате или к прихоти конкретного лица, считались одним из главных недостатков прошлого режима, — улыбнулся Савостьянов.

На лице Галушко появилось подобие улыбки:

— Вы так и скажите президенту, Евгений Вадимович.

— Я ему это уже сказал, — подтвердил Савостьянов.

— И что президент? — поинтересовался Галушко.

— Вы знаете не хуже меня, — засмеялся главный «чекист» Москвы, — что президент всегда соглашается с каждым, кого удостаивает беседой.

— Видимо, со мной он говорил несколько позднее, чем с вами, — нахмурился Галушко. — Потому что он особо подчеркнул важность быстрого решения.

— А что вы ответили? — спросил Савостьянов.

— Я заверил президента, что так оно и будет, — вздохнул министр.

— Молча? — снова улыбнулся Савостьянов.

Как ни пытался Галушко идти в ногу со временем, его подсознательно раздражала манера Савостьянова вести разговор в таком духе, как будто они оба — генерал-полковники и прослужили в госбезопасности всю жизнь.

Конечно, не следует забывать, что Савостьянов — личная креатура Ельцина и, вообще, неизвестно кто такой, но все-таки и ему не следовало бы забывать, как положено в системе КГБ: получать инструкции не просто от начальства, а от самого министра. Правда, и Галушко не следовало забывать, что перед утверждением его на столь высоком, фактически на самом высоком российском посту, Ельцин звонил Савостьянову и спрашивал его мнение. А то на месте Галушко мог оказаться кто угодно: и сам Савостьянов, и Степашин, и даже Галина Старовойтова.

И еще неизвестно, хорошо это или плохо: в такое время оказаться на посту министра безопасности, когда помимо тебя, по меньшей мере, дюжина твоих подчиненных имеют напрямую выход на главу государства и даже об этом не докладывают. И это при условиях, когда в Белом Доме сидит Виктор Баранников, постоянно напоминающий о своем существовании звонками в Секретариат. «Думает или нет Галушко подчиниться указу законного президента России Руцкого и сдать дела ему, Баранникову. Отдает ли он себе отчет о персональной ответственности за невыполнение указа президента? Ознакомлен ли он с последним законом, принятым Верховным Советом, который предусматривает расстрел именно для таких случаев?» Судя по записи разговора, звонил не сам Баранников, а кто-то из его людей. Но трудно было предположить, что бы сам Баранников об этом не знал.

И хотя профессиональный «чекист», памятуя о славной истории своей службы, никогда не забывает о расстреле, как о логичном завершении собственной карьеры, Галушко, как, впрочем, и все другие, подобного завершения собственной карьеры, естественно, не хотел. Но чувствовал, что поставлен в самое, дурацкое положение.

Еще никогда в России не существовало сразу два министра госбезопасности, причем стравленных друг с другом в непонятной игре, где на кону может оказаться голова одного из них, а может быть, и обе.

Новое мышление совершенно не коснулось ни одной из голов в системе безопасности, о чем сокрушался еще Михаил Горбачев.

— Я вас попрошу, — после некоторой паузы проговорил Галушко, — лично проконтролировать все мероприятия, как на стадии подготовки, так и…

Министр снова вздохнул и добавил:

— Вы понимаете?

Савостьянов кивнул головой и попросил разрешения идти.

— Минутку, — сказал Галушко. — А что с грузом?

— Все в порядке, — поднял на него глаза Савостьянов. — Тот, что послан коротким путем, уже прибыл. А тот, что послан длинным путем, ожидается дня через два-три спецавиарейсом.

— Так почему же сегодня такой сбой графика? — министр сунул в рот какую-то таблетку и запил ее водой из старомодного графина времен Виктора Абакумова.

Савостьянов внимательно взглянул на своего шефа, подбирая слова, чтобы ответить понятнее. Старое здание на Лубянке прослушивалось насквозь вдоль и поперек. Даже неизвестно кем. Всеми. Цена слова всегда стоила здесь очень дорого, а сегодня — и говорить нечего.

— Во-первых, амбиции, — как бы в раздумьи произнес Савостьянов. — Вы же знаете нашу армию. Она считает себя очень хитрой и умной, при планировании просчитывает варианты на компьютерах до пятого знака, а ведет себя всегда, как слон, ловящий мышь в посудной лавке. Лавка разгромлена, а мышь, естественно, сбежала. Это не их вина, это образ жизни.

Получатель груза знает это не хуже любого другого. Все-таки — генерал-полковник. Все должно быть подчинено логике войны. Это его слова. А логика войны подсказывает, что в конкретной обстановке проиграет тот, кто сделает первый выстрел. Этот выстрел будет очень громким — его услышит весь мир. И, конечно, он его делать не хочет, а потому даже хотел отказаться от гуманитарной помощи, если так можно выразиться. И отказался бы, я уверен, если бы не некоторые слабости его характера, которые он не в силах перебороть…

— Все это очень заумно, — проворчал министр. — Не переиграйте. Впрочем, вы несете персональную ответственность перед президентом и будете отвечать, если…

— Если вас волнует только это, — спокойно, без тени вызова ответил Савостьянов, — то, разумеется, вся ответственность лежит на мне, и я не собираюсь ни за кого прятаться. И прошу только, чтобы мне не мешали.

— Извините, — Галушко, смотревший до этого на полированную поверхность своего стола, поднял глаза на своего дерзкого подчиненного, — но меня волнует не только это.

Министр замолчал и стал нервно протирать очки.

— Я вас слушаю, — почтительно отозвался Савостьянов.

— Евгений Вадимович, — тихо, но очень четко произнес Голушко. — Я не знаю и не интересуюсь, какие инструкции вы получили через мою голову или даже относительно моей головы. Но я вас прошу, не подставляйте наше ведомство под удар. Я нисколько не удивлюсь, если узнаю, что вся эта кутерьма затеяна главным образом для того, чтобы уничтожить нас как один из государственных институтов. Независимо от того, кто из них победит, в проигрыше окажемся мы. А наша ликвидация — это очередная ошибка, которую совершит нынешнее государственное ведомство в череде уже очень многих ошибок. Вы меня понимаете?

Савостьянов ответил мягкой улыбкой:

— Я тоже здесь работаю. И, сознаюсь вам, мне тоже не хочется отсюда куда-нибудь уходить, а тем более — под суд за нарушение фундаментальных основ государственного права. Хотя, как вы знаете, любое право в нашей стране — это крепостное право.

— Я этого не знаю, — жестко отреагировал министр. — Можете идти.