Черный завет - Булгакова Ирина - Страница 2

На песчаной отмели боролись двое. Неподалеку валялся ненужный кинжал. Тем двоим, одержимым скверным желанием, когда из двух существ в живых должен остаться только один, оружие было без надобности.

Два посторонних, два чужих человека. Право, Донату совершенно не интересовали их мелочные обиды и способ, с помощью которого они выясняли отношения. Может, приди она пораньше, на ее долю досталось бы зрелище красочней пустой возни двух потных мужиков. Кто прав, кто виноват – не все ли равно?

Тот, кто лежал внизу, оказался молодым парнем. Длинные волосы закрывали пол-лица, при каждом резком движении били по плечам, смешивались с желтым речным песком, по цвету почти от него не отличаясь. Донате удалось разглядеть плотно сжатые зубы и длинную царапину на щеке.

Щекочущее, как кожный зуд, любопытство, заставило ее совершить невозможное. Изогнувшись как змея, она скользнула по песчаной отмели, свободной от растительности, к корням ивы, надежно спрятав гибкое тело за длинными, свисающими до самой воды ветвями.

Парочка, увлеченная борьбой, по-прежнему не замечала ее присутствия. Зато отсюда Донате отлично были видны подробности. Светловолосый парень сопротивлялся отчаянно. Его рубаха представляла собой испачканные в крови лохмотья. В прорехах виднелись глубокие порезы. Тот, кто был сверху, оказался сильнее. Светловолосый попытался перевернуть его на спину, но бестолковая возня ни к чему не привела. Парень всхлипнул от боли, и Доната в тон ему поморщилась: она отчетливо представила себе, каково это, когда в свежие раны попадает песок. По всей видимости, одна рука у него была сломана.

Парень извернулся, здоровой рукой пытаясь схватить нападавшего за горло. Ему это удалось. Некоторое время он ожесточенно сопел, все крепче сжимая руку. Отчаянная надежда сменилась стоном разочарования. Судя по всему, нападавшему хватка мешала – но и только.

Потому что нападавший и человеком-то не был.

Доната видела, как стремительно удлинившиеся, теперь желтые изогнутые когти впились в беззащитное горло. Как по дорожкам, оставленным когтями, тотчас зазмеились струйки крови. Парень захрипел и стал синеть. По искаженному от боли лицу пробежала судорога.

Еще миг, и все было бы кончено.

Если бы нападавший в смутно знакомом жесте не откинул голову, стряхивая со лба пряди черных, мокрых волос.

– Мама! – собственный пронзительный крик еще звучал в ушах, когда, царапая кожу об острые ивовые прутья, Доната кубарем выкатилась из убежища.

– Не надо, мама, – совсем тихо добавила она, наблюдая за тем, как мгновенно укоротились страшные когти, как исчезли из звериной пасти белые клыки, уже нацеленные на то, чтобы рвать беззащитную добычу.

Мать дрогнула. Но этого хватило парню, чтобы освободиться. Судорожно хватая ртом желанный воздух, он отполз в сторону. Зашипев от боли в сломанной руке, поднялся. Из порезов на шее струилась кровь, смешиваясь с той, что успела подсохнуть на груди. Бессмысленно таращась на невесть откуда появившееся спасенье в образе полуголой загорелой девчонки с копной нестриженых черных волос, он медленно попятился, еще не веря в то, что ему удастся уйти живым.

Мать стояла на четвереньках. Вода омывала босые ноги, сквозь прорехи на кожаных штанах добиралась до разгоряченного борьбой тела. Мать тяжело дышала.

– Уходи, – сдавленное горло вытолкнуло короткое слово.

Сначала Доната не отнесла это к себе. Но парень не заставил просить себя дважды. Неуклюже припадая на правую ногу, он вошел в воду, осторожно придерживая сломанную руку.

Хорошо, что река обмелела. Пожалуй, он сможет доплыть до противоположного берега.

– Уходи, – снова услышала Доната, и тогда до нее дошло, что эта… просьба, скорее относилась к ней, чем к парню. Для матери он не более, чем добыча. А кто же разговаривает с добычей?

2

– Столько лет… Столько лет, – мать сжала зубы и заставила себя замолчать.

Сдерживаемая ярость, наконец, вырвалась наружу и глиняный горшок, долгие годы служивший им верой и правдой, постигла печальная участь. Он со свистом пролетел через всю комнату, и только осколки брызнули с разные стороны.

Доната с уважением посмотрела на мать – вот это сила! Ей бы такую, но чего не дано, того не дано. По крайней мере, так объяснила ей мать. Давно, еще в то время, когда ничего желанней в мире не существовало, чем возможность так же легко оборачиваться Кошкой. Точить острые когти о дерево, а потом, грациозно изогнув спину, взбираться на неприступные деревья, рыжим ветром носиться по хрупким кронам и высокомерно оглядываться на тех, кто остался на земле.

Мать не считала нужным скрывать свои превращения. Может быть, она наслаждалась тем восторгом, что возникал у Донаты всякий раз, когда видела она это чудо. Быть одновременно и Кошкой и женщиной – это подарок, который следовало бережно принимать из рук скупердяйки-Судьбы. Сначала мать отмалчивалась в ответ на бесконечные приставания маленькой Донаты. Потом коротко бросала «скоро». А потом ответ на очередной вопрос «ну когда же, когда?» поверг Донату в состояние шока. Она никогда не станет Кошкой, потому что она человек. Только человек.

Доната кусала губы, держа в горле долгий мучительный стон.

– Когда-то лесных Кошек было много, больше, чем сейчас в лесу обычных, – мать не стала утешать ее. Просто положила ей руку на голову и сдержала легкий вздох. То ли разочарования, то ли сожаления о давно ушедших временах. – Лесной Дед заботился о нас. Не давал нас в обиду. Весь лес принадлежал нам… да и не только лес. Вот это «не только лес» и погубило Деда. Захотел старик многого, и получил… как положено. Отняли и то, что имел. Вот и бродит теперь в потерянном лесу неприкаянной тенью… Век Кошки недолог, тебе бы радоваться, что родилась человеком. Если встретишь когда Деда, привет передай от последней Кошки. Он знает меня… Рогнеда – имя мое.

С каждым разом превращения давались матери с большим трудом. И болью. Она стала прятаться в те мгновенья, когда природа брала свое. И не пыталась Доната подсмотреть, только получилось однажды случайно. Всеми силами сдерживая болезненный вой, мать каталась по земле, а кошачий хребет в человеческом теле разрывал ее пополам. Трещали кости, лопались кровеносные сосуды, но не получалось из скулящего от ужаса существа ни Кошки, ни женщины.

Прячась в густой листве, зажимая себе руками рот, Доната чувствовала: нельзя матери мешать беспомощным сочувствием, нужно дождаться конца. Любого конца. И она дождалась. Мать в последний раз выгнулась дугой. Волны судорог – от самой мощной до еле заметного содрогания оставили, наконец, измученное тело в покое. Только тогда Доната решилась и медленно подошла к матери. Огромные желтые глаза, еще затуманенные болью, смотрели в небо. Губы дрожали, а изо рта выглядывали сформировавшиеся клыки.

– Все, – прохрипела мать и протянула Донате руку. Под изогнутыми когтями выступила кровь. – Кончилось мое время…

Вот и сейчас изогнутые когти мало походили на человеческие. Желтые глаза ловили отсвет Гелиона, и в полутемной избе то и дело вспыхивали яркие огни.

– Поторапливайся, – мать бросила Донате заплечный мешок. – Быстрее пойдем, даст Свет, спасемся.

И сама торопливо набивала свой мешок: одежда, соль, лечебные травы, нож, крупа, огниво… Дорога долгая, а все равно – всю избу со скарбом с собой не унесешь.

– Столько лет, столько лет держалась, – мать не могла опомниться оттого, что случилось утром. – Не знаю, что на меня нашло. Словно демон какой на ухо нашептал. Смотрю, молоденький такой мальчик, беззащитный, а я с тех пор, как ты у меня появилась, на людей… Демон, тьфу, будь проклят…

Доната долго не могла взять в толк, зачем им нужно непременно бежать? Зачем перед долгой осенью бросать такую милую, такую родную избушку? Люди? Что могут сделать люди? Они мирно жили в деревне, а они тут, в лесу. И никто никому не мешал.

– Не знаешь ты людей, дочка, – мать ощерила белые клыки. – Добрые они до поры, пока их не трогаешь. А теперь жди: пойдут охотники с облавой, да с собаками. Поймают, церемониться не будут. Им без разницы: Кошки, демоны. Одинаково сожгут на костре. И меня, и тебя заодно. От греха подальше. Тем более, что виновата я… Столько лет, столько…