Колесо судьбы - Стил Даниэла - Страница 21

На следующей неделе Тана отправилась с ней в Вашингтон. У выхода из вагона их встретил отец Шарон Фримен Блейк. Он произвел на Тану большое впечатление. Это был высокий, породистый мужчина с гордым, красивым лицом, будто вырезанным из красного дерева, и с такими же длинными, как у Шарон, ногами. Он приветствовал приехавших радостной белозубой улыбкой и немедленно заключил дочь в объятия, крепко прижав к груди. Он знал, что этот год дался ей нелегко, что она героически справилась со всеми трудностями. Дочь оправдала его ожидания, и он гордился ею.

– Здравствуй, малышка! Как дела в колледже?

Она отстранилась от него и повернулась к подруге.

– Познакомься с моим отцом, Фрименом Блейком. Папа, это – Тана Робертс, моя подруга по общежитию. Мы с ней живем в одной комнате.

Он энергично потряс руку девушки, буквально загипнотизированной его глазами и звуками его голоса. По дороге он выкладывал Шарон новости: ее мать повысили в должности, ее брат завел новый роман; они перестроили свой дом, у соседей родился ребенок, сам он написал новую книгу. Эта теплая, дружеская беседа тронула Тану до глубины души, и она искренне позавидовала той жизни, которую, судя по всему, вела Шарон у себя дома.

Это впечатление усилилось вечером, когда они сели обедать в уютной, убранной в колониальном стиле столовой. У Блейков был красивый дом с большой лужайкой и задним двором; в гараже стояли три машины. «Кадиллак» со складывающимся верхом водил сам хозяин, невзирая на резкие нападки своих друзей. Он считал, что после стольких лет работы может позволить себе эту шикарную марку, о которой мечтал так давно. Всех четверых членов семьи, по-видимому, связывала тесная дружба. Мириам показалась Тане не просто властной особой: она была умна и настолько прямодушна, что это с непривычки пугало. Казалось, она хочет знать о каждом человеке абсолютно все. Никто не мог избежать ее въедливых вопросов, ее всевидящего взгляда.

– Теперь ты меня поняла? – спросила Шарон после того, как подруги остались одни в комнате наверху. – Когда сидишь вместе с ней за обедом, то чувствуешь себя так, словно тебя привели к присяге и поставили перед судьями в качестве свидетеля.

Мириам хотела знать абсолютно все о том, чем была занята ее дочь эти два месяца; она живо заинтересовалась инцидентом в кинотеатре, куда безуспешно пытались попасть Шарон с Томом, а также тем, что произошло с девушками в кафе.

– Это доказывает, что она все принимает близко к сердцу, Шар.

– Потому она и достает меня. Папа ничуть не глупее ее, но он судит обо всем гораздо спокойнее.

Тана видела, что это так и есть. Он рассказывал за столом изящные истории и анекдоты, заставлявшие всех смеяться; каждый чувствовал себя с ним непринужденно, он был наделен даром сближать людей. Так продолжалось весь вечер, к концу которого Тана решила, что отец ее подруги – самый замечательный человек из всех, кого она когда-либо встречала.

– Он потрясающий мужчина, Шар!

– Я знаю.

– В прошлом году я прочитала одну из его книг. Когда поеду домой, прочитаю все.

– Я тебе их подарю.

– Не иначе как с его автографами! – Они обе рассмеялись.

Минуту спустя в дверь постучала Мириам, которая пришла узнать, не нужно ли им чего-нибудь. Тана застенчиво ей улыбнулась.

– Здесь есть все, что нужно. Благодарю вас, миссис Блейк.

– Не за что. Мы очень рады, что вы сочли возможным приехать. – Улыбка у нее была еще более ослепительная, чем у дочери, а глаза притягивали к себе и, казалось, знали о вас все; они проникали так глубоко и так уверенно, что это могло испугать. – Как вам понравился «Грин-Хилз»?

– В общем понравился. Преподаватели там довольно интересные.

Мириам, однако, сразу же уловила, что это было сказано без особого энтузиазма.

– А в частности?

Тана улыбнулась ее проницательности.

– Атмосфера там не такая теплая, как хотелось бы.

– Почему же?

– Трудно сказать. Наверное, потому, что студентки держатся изолированными группами.

– А вы двое?

– Мы постоянно вместе. – Шарон с улыбкой взглянула на Тану, что не укрылось от бдительного взгляда Мириам. Она явно осталась довольна. Тана – сообразительная девочка, и в ней кроются большие возможности, значительно большие, чем думает она сама. Тана умна и находчива, порой остроумна, но вместе с тем осторожна и сдержанна. Когда-нибудь она раскроется, и один господь Бог знает, что из нее выйдет.

– Может, в этом и заключаются ваши главные проблемы? Скажите мне, Тана, сколько подруг у вас в колледже?

– Только одна Шарон. Мы никогда не разлучаемся – ни в аудитории, ни в общежитии.

– Вероятно, за это вы и расплачиваетесь. Я уверена, что вам это понятно и самой: если ваша ближайшая подруга – единственная в колледже негритянка, вас обязательно накажут.

– За что?

– Не будьте такой наивной.

– А ты не будь такой циничной, мам! – рассердилась Шарон.

– Вам обеим пора взрослеть.

– Что ты хочешь этим сказать? – накинулась на нее дочь. – Проклятье, мам, я не успела провести дома и девяти часов, как ты уже тут как тут со своими проповедями и «крестовыми походами».

– Я вовсе не хочу читать вам мораль, просто я хочу, чтобы вы смотрели фактам в лицо. – Она оглядела девушек. – От них никуда не денешься, мои дорогие! В наше время не так-то просто быть цветным или другом цветного. Это нужно четко себе представлять и быть готовым расплачиваться за ваши дружеские отношения, если они будут продолжаться.

– Неужели нельзя хоть один раз обойтись без политических лекций, мам?

Мириам посмотрела на дочь, потом перевела взгляд на ее подругу.

– Я хочу попросить вас об одном одолжении, прежде чем вы вернетесь в колледж: в воскресенье в Вашингтоне будет выступать с речью один человек, самый изумительный оратор из всех, кого я знаю. Его зовут Мартин Лютер Кинг. Я хочу, чтобы вы пошли вместе со мной послушать его выступление.

– Зачем? – недоуменно спросила Шарон.

– Это нечто такое, чего ни одна из вас никогда не забудет.

Когда они ехали обратно в Южную Каролину, Тана не переставала думать об этом. Мириам Блейк была права: доктор Кинг оказался самым мудрым и самым вдохновенным оратором, каких ей доводилось слышать. В сравнении с ним все остальные выглядели недалекими слепцами. Прошел не один час, прежде чем она смогла заговорить о своих впечатлениях. Он говорил простые слова о том, что значит быть черным или дружить с черным, о гражданских правах, о всеобщем равенстве; а потом они запели все вместе, взявшись за руки и раскачиваясь в такт пению.

Спустя час после их отъезда из Вашингтона Тана взглянула на подругу.

– Это было потрясающе, правда?

Шарон коротко кивнула.

– Знаешь, мне кажется, я делаю глупость, возвращаясь в колледж. Я чувствую в себе потребность делать что-то более важное. – Она откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза.

Тана вглядывалась в темноту за окном поезда, увозящего их на Юг. Это обстоятельство придавало словам оратора еще больший вес: здесь, на Юге, людей мучили, третировали, оскорбляли. Потом она подумала про вечер дебютанток, о котором так пеклась ее мать. Эта мысль показалась ей несовместимой с предыдущими мыслями: они были диаметрально противоположны и не могли уместиться в голове одновременно. Почувствовав на себе ее взгляд, Шарон открыла глаза.

– Что ты собираешься делать? – спросила Тана. После такой речи нельзя было сидеть сложа руки – это казалось просто немыслимым. Даже Фримен Блейк соглашался с этим.

– Пока не знаю. – У Шарон был усталый вид. С самого момента отъезда из Вашингтона она думала о том, что она в состоянии сделать, чтобы помочь своим единомышленникам, находясь здесь, в «Грин-Хилз». – А ты?

– Не знаю, – Тана вздохнула. – То, что в моих силах, я думаю. Но после речи доктора Кинга я поняла одно: этот бал, куда меня тянет моя мать, – глупейшая вещь на свете.

Шарон улыбнулась. Возразить на это нечего, однако все имеет две стороны. Нельзя забывать и о человеческом в человеке, каким бы мелким оно ни казалось.