Любовник богини - Арсеньева Елена - Страница 32

Прошло немало времени, прежде чем злополучные путешественники поняли, что спорить напрасно и лучше смириться с неизбежным.

Василий тоскливым вздохом проводил образы баядерок в сари, чоли, прозрачных шароварчиках и вовсе без оных, улетавшие от него, подобно стаям осенних журавлей, – и первым подобрался к самому лбу слона, чтобы могучий Айравата, которому нынче так и не удалось исполнить роль боевого слона, мог обвить его хоботом и осторожно опустить на землю: лестницу, как выяснилось, взять с собою позабыли.

Магараджа, впрочем, проявил чудеса предусмотрительности, и забыли только эту несчастную лесенку. Среди многочисленной поклажи оказался огромный тюк с походным шатром, так что не прошло и получаса, как перегревшиеся сагибы сидели на темно-красных бархатных подушках с золотой бахромой и кистями и размышляли, во сне они пребывают или это все-таки явь.

Земля была застлана роскошным персидским ковром, со свода шатра спускался кисейный полог от москитов, под который следовало забраться ночью. Потолок и стены были из какой-то шелковой материи, напоминающей полосатые сиамские ткани. Семь серебряных светильников, на семь свечей каждый, только и ждали того момента, когда их засветят, так же как серебряная курильница на подставке из знаменитого дерева битре была готова источать аромат, едва к ней поднесут огонь. Множество серебряных и бронзовых безделушек, фигурки богов, зверей, танцовщиц были расставлены там и сям в живописном беспорядке, и Варя с восторгом разглядывала их.

Пока что Варенька находилась вместе со своими спутниками, однако на ночь ей предстояло удалиться в отдельный шатер. Индусы вырвали бы себе волосы, если бы приличная женщина ночевала в компании мужчин, ни один из которых не является ее мужем!

Вроде бы не очень-то пышные шевелюры украшают головы индусов (в древних священных книгах сказано, что мужчина должен иметь столько волос на голове, сколько он может продеть сквозь серебряное кольцо, которое носит на пальце), однако все-таки жалко… Поэтому Варя согласилась на ночь удалиться, ну а пока длился день, она могла забавляться безделушками и наблюдать, как погонщики пытаются отвадить тигров от места ночевки.

Надо сказать, что индусы не пренебрегли ни одним из своих суеверных средств. Они сыпали золоченым бетелем по поляне в знак своего уважения к местному «радже», хором пели заклинательные молитвы – мантры, а после каждого куплета заставляли слонов становиться на передние колени и низко наклонять в честь высших божеств голову, причем европейцы, глазевшие сквозь поднятую переднюю стенку шатра, благодарили богов, что не сидят в это время на спинах серых гигантов.

Слуги занимались ужином, потому что Сурья с невероятной поспешностью завершал свой небесный маршрут.

Василий облокотился на горку подушек, потянулся. «Ну, если магараджа столь предусмотрителен, мог бы вместе с шатром завернуть позавчерашнюю девчонку», – сам над собою глумясь, подумал он, безотчетно проводя пальцами по вызывающим грудям бронзовой статуэтки, изображающей нагую танцовщицу. Потом взялся разглядывать другую, которая стояла в весьма неприличной позе: неестественно широко расставив ноги и слегка присев. Сочтя, что эта поза больше подходит для лежащей женщины, Василий опрокинул фигурку на спину и взялся за другую статуэтку.

На сей раз то был мужчина: белый алебастровый человечек в чалме и шароварах, державший в вытянутых руках длинный, свитый жгутом платок. Лицо человечка имело весьма зверское выражение, и Василий отставил его, взявшись не глядя за новую фигурку.

Точнее, их было две на одном постаменте. Мужчина душил другого, закрутив на его шее платок. Предсмертный ужас на крошечном лице жертвы был изображен с поразительной точностью, однако Василий изумился, когда лицо убийцы показалось ему знакомым. Да это же тот самый, кто был изображен крутящим платок! Значит, он прикончил несчастного тем же самым оружием.

Василий оглянулся и заметил еще две белые фигурки, вернее, группки. Он уже не удивился, снова увидев знакомую алебастровую физиономию. Разбойник убивал одну жертву кинжалом, а другой протягивал на ладони какое-то подобие колючего яблока, причем по выражению злодейского лица можно было не сомневаться, что плод сей до краев напоен ядом.

«Похоже, это какой-то знаменитый разбойник индусов, вроде нашего Стеньки Разина или Емельки Пугачева, вот они и живописуют его во всех подробностях», – догадался Василий и, собрав в кучку все эти противные статуэтки, прикрыл их подушкою: лицезреть неприличных красоток или танцующего Шиву было куда приятнее!

Впрочем, произведения местного искусства мало занимали его спутников. Реджинальд клевал носом, а Бушуев уже похрапывал. Варенька дремала, привалившись к отцовскому плечу.

Василий вдруг оглянулся: какой-то шорох прервал его отчаянные мысли. Не змея ли, часом, снова?! Нет, все тихо, ничто не скользит по коврам. Да и, сколько он помнил, погонщики, не в пример казненному садовнику, уложили вокруг шатра веревку, свитую из конского волоса: через нее не перелезет ни одна змея. Показалось!

А это что белеется? Василий бесшумно вскочил, шагнул в угол. У задней стенки шатра лежала еще одна группа алебастровых фигурок! Откуда они взялись, ведь Василий все их только что спрятал с глаз подальше?

Поднял новую. Убийца дружелюбно протягивал руку тому самому простаку, которого вскоре удушит своим платком. Платок он держал за спиной, и во всей его позе было что-то мерзкое, какая-то змеиная готовность к прыжку.

«Коралилло, – вспомнил Василий. – Кустарные змеи. Вот так же они бросаются на беззащитных путников!»

Внезапно прямо на его глазах край шатра приподнялся и чья-то незримая рука впихнула туда новую белую статуэтку, причем Василию почудилось, что омерзительный человечек, запечатленный в позе выпада, с занесенным над головою платком, свитым в жгут, сам вполз в шатер, подобно коварнейшей змее.

Василий метнулся к выходу, однако вовремя одернул себя и выбрался наружу с вполне спокойным и даже скучающим видом. Кто бы – и зачем бы – ни развлекался с белыми фигурками, он не должен заподозрить, что его проделки замечены. А потому Василий какую-то минуту поглазел на слуг, собирающихся развести огонь (им помогали погонщики), обозрел бескрайние небеса, убедившись, что загулявшийся Сурья уже отправляется на покой и через полчаса, не более того, воцарится темнота, – а потом развинченной походочкой праздного гуляки зашел за шатер, готовый побыстрее пресловутой коралилло наброситься на неведомого шутника… однако никого не обнаружил. Только с огромного баньяна слетела с пронзительными криками стая ворон. Птицы окружили Василия, прыгая на одной ноге. Чудилось нечто человеческое в хитром наклоне птичьей головы, и совершенно дьявольское выражение светилось в маленьких лукавых глазках.

– Кыш, а ну, кыш! – шуганул их Василий, будто обнаглевших кур, и вороны послушались – может быть, от изумления.

Василий прошелся туда-сюда вдоль шатра, бросая грозные взгляды на зеленую завесу джунглей, однако, несмотря на не утихающую даже к вечеру жарищу, по спине у него пробегал холодок. Все-таки нигде человек не чувствует так свое ничтожество, как перед этой величественной живой громадой! Прямые как стрелы стволы кокосовых пальм, обрамлявших поляну, достигали футов двухсот вышины; они были увенчаны коронами длинных ветвей. «Самые высокие деревья сибирской тайги показались бы карликами перед баньяном, а особенно перед кокосовой пальмой», – обиженно подумал Василий… и содрогнулся, когда чья-то рука внезапно легла ему на плечо.