Любовник богини - Арсеньева Елена - Страница 30

А на лице Бушуева нечистой совести Василия померещилось особенно пристальное, даже подозрительное выражение.

Ох, нет. Как бы ни раздирали его бесы, от Вари надо держаться подальше. Вчера едва не случилось непоправимое, и больше допускать такое нельзя. Не успеешь опомниться, как окажешься под венцом, и брадатый диакон запоет: «Гряди, голубица!» – а священник изречет: «Венчается раб Божий Василий рабе Божией Варваре…» – и все! Капкан захлопнется, Бушуев получит право называть его «сынок», а Кузька с облегчением сообщит всем слугам в Аверинцеве, что Василий Никитич, слава богу, остепенились. А сам Василий получит в жены ту, которая в ночном саду с первым попавшимся мужчиной целуется так, словно он ее единственный избранник, мечта всей ее жизни! А потом отвешивает ему увесистую пощечину, такую, что и наутро физиономия горит. А сама-то… За такие вольные проказы с мужиками девкам издавна ворота дегтем мазали, чтобы все знали: здесь живет непотребная!

И вдруг его точно молнией пронзило: а что, если она узнала его? Что, если она-то отлично понимала, кто целует ее, и отвечала так пылко именно потому?

Да нет, бред, чушь, чепуха! В этих поцелуях была либо похоть неземная, либо… истинная страсть. Ну а этого никак не может быть.

О господи, с этой Варей-Варварой просто голову сломаешь! Чего стоит хотя бы сегодняшняя ее выходка! Она ведь оскорбила магараджу – грубо, рассчитанно. Но зачем? Неужели чтобы обвинить его во лжи? Неужели ей так важно было доказать, что она ни сном ни духом не замешана во вчерашнем отвратительном представлении? Неужели для нее столь важно мнение Василия? Получается, нынче ночью он зря оскорблял ее? Ну и дурак же… Как же теперь вести себя?!

«Салтычиха!» – угрюмо напомнил себе Василий – и взлетел по лесенке на серую слоновью спину. Чай, не труднее, чем редут на высотах Монмартра брать!

Однако высоты Монмартра стояли недвижимо, и в этом было их основное отличие от слоновьей спины. Стоило европейцам кое-как, подбирая ноги и установив колени выше головы, рассесться на нелепых скамеечках, как погонщик, вооруженный железной острой палочкой, ткнул ею в правое ухо слона. Установясь сперва на передние ноги, отчего всех отбросило назад, слон затем тяжело приподнялся на задние, и все шарахнулись вперед, едва не сбив и махута, и стойку зонтика.

«Да это еще хуже, чем на верблюде!» – успел подумать Василий – и в следующее мгновение, стоило слону шагнуть, все его седоки развалились в стороны, словно комки киселя…

Пришлось остановиться. Седоков кое-как подобрали, причем добродушный слон старательно помогал хоботом. Наученные горьким опытом, гости уцепились за сиденья, оскалив зубы магарадже, который, видимо, наслаждался зрелищем, воспринимая его как заслуженную месть дерзким иностранцам.

Но тут слон сделал осторожный шаг, и все мысли вылетели из головы Василия, за исключением одной: не свалиться опять.

Магараджа замахал руками. Свита, стоящая вокруг, воздела над головами какие-то белые веера, перья, копья… Забили барабаны, а потом грянула прощальная музыка.

О боги! Что это была за адская симфония! Раздирающий грохот тамтамов, тибетских барабанов, сингалезских дудок, китайских труб, литавр, гонгов оглушал несчастных европейцев, пробуждая в их душах ненависть к человечеству и его изобретениям, еще довольно долго, пока дорога не повернула к джунглям и отрог скалы не отгородил от них шум, словно отрезав его.

Впрочем, нечего грешить: приноровиться к новому способу передвижения оказалось не больно-то трудно, и европейцы довольно скоро смогли оценить все его преимущества. Дорога была ужасная (как выяснилось, в джунглях, как раз на пешеходной тропе, по которой гости недавно прибыли во дворец, появился тигр-людоед, потому-то и пришлось следовать другим путем), и только благодаря твердой поступи умных животных седоки не полетели несколько раз в глубокие овраги. Тихо и осторожно ступали слоны по карнизам обрывов, останавливаясь перед каждым низко висящим сучком и раздробив его на щепки хоботом, прежде чем сделать хоть шаг далее. Слонам, разумеется, ветки не мешали, но они были приучены заботиться о седоках.

А те уже почувствовали себя вполне вольготно и с чувством некоторого превосходства посматривали на эскорт всадников: с непривычной высоты лошади казались малыми ослами.

Через малое время эскорт сделал салют копьями и, развернувшись, умчался назад – очевидно, задача сопровождения была выполнена.

– Воины так себе. Театральщина! – сказал Реджинальд, глядя им вслед. – Я обо всех индусах-воинах не самого высокого мнения. Среди всех предпочитаю топасов – так называется каста людей, родившихся от христиан. Из них получаются отменные артиллеристы. Однако и сипаи, которые служат Ост-Индской компании, очень верные солдаты. Мне рассказывали презабавнейшую историю. Несколько лет назад наш британский небольшой отряд и вспомогательный корпус, принадлежащий индийской армии, были заперты между двумя потоками. Стоял сезон дождей, и вода так разлилась, что переход был совершенно невозможен. Продовольствие истощилось. Впрочем, тогда был всеобщий голод; ужасный выдался год! Начальник отряда – имя его, помнится, было Галибуртон – осмотрел весь рис, бывший в лагере. Его оказалось так мало, что едва могло достать на пять дней, считая по половине или даже по трети обыкновенной нормы европейского корпуса. Галибуртон тотчас прекратил всякую выдачу продовольствия сипаям: каждому из них теперь надлежало собирать траву и коренья, чтобы не умереть с голоду.

Реджинальд сделал паузу, оглядывая слушателей.

– Hо в то же время кому, думаете вы, поручена была охрана этого риса? Тем же самым сипаям, столь жестоко, хотя и необходимо, исключенным из раздела продовольствия! И эту службу они выполнили с совершенной, мало сказать – с геройской точностью! Военная история Европы много ли представит черт выше этой или, по крайней мере, могущих сравниться с нею?

Реджинальд с торжеством воздел голову, однако Бушуев отмахнулся:

– Большое дело, подумаешь! Наши русские мужички ничуть не хуже будут! Помнится, ехали мы в возке через реку с крепостным моим человеком Ефимушкой. Дело было уже в апреле, чуть не на Антипа-водопола. Лед, ясное дело, – хрясь! А у меня нога сломана на охоте, я в лубках был, как камень, неподвижный. Ну, все, думаю, прощай, моя Варюшенька, скоро встречусь я с твоею матушкою на том свете! Не тут-то было. Ефимушка меня на крышу возка вытягал – уж и не знаю как… вытягал, да. Потом оставил меня, сплавал за подмогою. Спасли – видите, живой! Ефимушка, правда, после того сгорел в огневице, так и не оклемался от ледяной купели. Ну что ж, его такое дело холопье, они же знают, что мы их отцы и благодетели. Совершенно так и индусы, кои долгу своему покорны…

– Покорны? – переспросила Варя, с видимым наслаждением откидывая покрывало и подставляя лицо легкому ветерку (все-таки своих, европейцев, она могла не стесняться, а погонщик, разумеется, не смел обернуться к сагибам без разрешения). – Вы всерьез думаете, батюшка, что индусы покорились? Правильнее сказать, они терпят иноземцев с их причудами, терпят всех нас… Но кто знает, что таится в их мыслях?

– Правда что, – подхватил Василий, который пристально наблюдал за дорогой (надо же было занять хоть чем-то глаза, чтобы не пялиться беспрерывно на Варю и не предаваться дурацким размышлениям!), – интересно бы знать, что в мыслях у наших сопровождающих и почему мы так медленно тащимся? Уже сколько времени в пути, а воз, как говорится, и ныне там! Что, за эти сутки Беназир куда-то оттащили? Дорогу вытянули? Вот! Извольте видеть! Вовсе стали!

И правда: слон остановился, а погонщик свесился вперед и что-то неразборчиво кричал арьергарду сопровождающих, с явным ужасом размахивая руками.

– Засада? – насторожился Василий – и тотчас иронически улыбнулся, чтобы никто, сохрани бог, не подумал, что такое всерьез могло прийти ему в голову.

– Засеки вроде не видать, – сообщил Бушуев, сделав ладонь козырьком и опасливо вглядываясь вперед.