Любовник богини - Арсеньева Елена - Страница 26

– А потом присватаешься к этой хорошенькой Салтычихе, так? – сощурился Василий.

– Салты… Как ты сказал? – не понял Реджинальд. – Кто она?

– Неважно! – отмахнулся Василий. – Такая же сучка, как твоя новая пассия. Кстати! Ты к ней уже присватался? Может быть, меж вами уже все сговорено и даже батюшка благословил?

– Мне еще предстоит побеседовать с мистером Питером, – веско произнес Реджинальд. – И не прежде, чем он даст свое согласие…

– А я бы на твоем месте начал все-таки с очаровательной мисс! – прошипел Василий. – Что мистер Питер? Он мягкая глина в ее ручках! Все сделает, как дочка велит. Скоро и ты таким же сделаешься: будет женушка тобой вертеть как захочет. У нас знаешь, как зовут таких, как ты? Подкаблучник! – сорвавшимся, совсем уж петушиным голосом выкрикнул он и ринулся куда-то прочь.

Больше всего на свете ему сейчас хотелось вскочить, как утром, на великолепного скакуна – и пуститься прочь отсюда: из дворца, из Ванарессы, из Индостана, подальше от назойливого толстяка магараджи, от дурака Бушуева, от расчетливого, совершенно изменившегося Реджинальда, которого Василий недавно считал лучшим своим другом, а теперь и смотреть-то на него не мог, – и, конечно, подальше от этой отвратительной, мерзкой, жестокой… Надо же, с виду – нежный цветок, роза роз, а сколько злобы в душе!

«И змея красива, только зла», – вспомнилась пословица. Вот уж правда что!

Конечно, это все осталось мечтою: скакун быстроногий и исчезновение из Индии в одно мгновение ока… Нельзя же выставлять себя полным дикарем и дураком, да еще в священный, праздничный день. Все, чего мог для себя добиться Василий, – это под предлогом жесточайшей головной боли уйти к себе. Его сопровождали магараджевы наилучшие пожелания и посулы через три часа после полуночи прислать слугу разбудить его, чтобы руси-раджа не дай бог не пропустил огненную потеху.

Едва не кусая себя от злости на весь мир, Василий добрел до своих покоев, кое-как пошвырял на пол запыленную одежду, опрокинул на себя десяток кувшинов с теплой водой, а потом рухнул на постель и закрыл глаза, вознося к небесам исступленную мольбу: ниспослать ему сон, да покрепче.

И небеса оказались к нему снисходительны, ибо, когда Василий открыл наконец глаза, уже царила ночь, и звезды, яркие звезды светили в просторное окно.

Василий снова отправился в водоемчик. Кувшины были полны – очевидно, сюда во время его каменно-беспробудного сна заходили слуги. Вдобавок они оставили огромный поднос, сплошь заставленный чашами и блюдами. Василий отдал должное каждому яству, однако ужин оставил у него одно впечатление: хорошо, но мало. А может, беда в том, что он ел почти в кромешной тьме, толком не разбирая, что кладет в рот. Созерцание хорошей еды и разжигает аппетит, и насыщает, усиливает вкус того, что жуешь. Это все равно что смотреть на хорошенькую женщину, зная, что очень скоро ты сможешь не только любоваться ею, но и любодействовать с ней…

О черт, черт, черт!

Василий откинулся на ложе и с невеселой усмешкой поглядел на свои бедра. Легкое покрывало ощутимо вздымалось над ними.

Плохо дело… Выспался, наелся, а самое большое томление так и не утишил, самый лютый голод так и не утолил! Эх, сейчас бы сюда ту, черноглазую, назойливую и напомаженную, которая приходила вчера… Право слово, нынче Василий не стал бы кочевряжиться и сперва насытил бы плоть, а уж потом, попозже, освободившись и обессилев, предался размышлениям об идеальной любовнице с серебристыми глазами.

Он извертелся весь, пытаясь улечься поудобнее, чтоб не так томил набрякший, отяжелевший уд, однако облегчения не получал. Вдобавок в голову лезли всякие скоромные видения. Почему-то вдруг вообразился он сам в обрамлении целого цветника красоток. Лиц он их, впрочем, не видел, да и при чем вообще тут лица? Главное, что девицы кубарем вертелись на ложе, кувыркались, подставляя Василию свои ароматные цветочки, и у него голова шла кругом от невозможности выбора… Потом представилось, будто он лежит навзничь – просто лежит, раскинувшись, ничего не делая, – а на него поочередно вскакивают трое… нет, четверо, а еще лучше пятеро хорошеньких голеньких индусочек-душечек и, едва пришпорив его конька, тут же соскакивают, уступая место другим, и так они, сменяясь, доводят Василия до полного исступления, а когда он уже готов извергнуться, девицы вдруг исчезают…

Странно: ему вдруг показалось, что подобный неугасимый пожар в чреслах, разжигаемый бредовыми видениями, он уже испытывал однажды. Правда, ему мнилось, что он наблюдал за каким-то красивым и мрачным индусом, который, сохраняя на лице абсолютно невозмутимое и даже, пожалуй, суровое выражение, удовлетворял пятерых голых красоток, причем ловкость его и навык были просто непостижимы.

Василий вскинулся, суматошно озираясь. Экое пряное видение, и до чего же реальное! Неужели он и впрямь видел это прежде, да только забыл, где и когда? Ничего себе! Нашел что забывать! Нет, такие сцены забывать нельзя. Их нужно бережно извлекать из копилки памяти, перебирать, словно баснословные драгоценности, любоваться ими… Разумеется, не в одиночку, а когда под боком если не пятеро сладеньких бабенок, а хотя бы одна – уступчивая, на все готовая, пылкая, способная снести в одиночку весь пыл, которого хватило бы на пятерых!

Да что на пятерых! Василий пронизал тьму воспаленным взором. Сейчас он мог бы перебрать целый гарем! Сколько там баб? Сто? Tриста?.. В эту минуту ему было море по колено, вернее, не по колено, а несколько повыше, по самый… вот именно! Чудилось, он весь воплотился сейчас в этот отросток буйствующей плоти, в нем были заключены все его мысли, желания, мечты.

Танталовы муки – это просто тьфу в сравнении с мучениями неудовлетворенной плоти! Неужто магараджа после вчерашней ночи решил, что его гость – каменюга бесчувственная? Неужто никто не осмелится нарушить его покой? Какая досада, что он не проснулся от легоньких прикосновений ласкающих пальчиков! Какая досада, что покорная рабыня не ждет у порога, склонившись ниц, чая исполнить всякое, хотя и самое сумасбродное желание белого сагиба!

Он не поленился сбегать поглядеть. Увы… просторный темный коридор был пуст, и на обоих балконах ни души.

Василий постоял немного под тепловатым ночным ветерком. Стало чуть легче дышать, однако тяжесть в чреслах никуда не исчезла.

Звезды заглядывали в лицо – Василию почудилось, что они насмешливо перемигиваются: видите, мол, сестрицы, того сумасшедшего дикаря, который голяком носится по балкону, потрясая своим копьецом?

Василий громко, отчаянно выругался и шмыгнул обратно в комнату. Если его видел еще кто-то, кроме звезд… Нет, такого позора ему не снести!

Теперь чудилось, будто взоры непрошеных соглядатаев проницают сквозь стены, и он не успокоился, пока не набросил рубаху и не вскочил в штаны. Когда пытался застегнуть их на боку (они вдруг адски тесны сделались!), боль чувствовал непомерную и ругался на чем свет стоит. Сунул ноги в короткие, легкие сапоги, снова вышел на балкон, с вызовом уставился на звезды.

Ишь ты! Похоже, слух о неприличном дикаре уже прошел-прокатился по всем небесам. Столько звезд, как сейчас, Василий отродясь не видывал. Эва, повысыпали, выпялили свои сверкающие гляделки! Все, более не оскоромитесь, поглазели на дармовщинку – и будя.

Кажется, кроме этих бесстыжих небесных обитательниц, его все-таки никто не видел. Пуст и темен сад, простертый внизу, непроницаемо темен, только что это мерцает внизу мягким опаловым блеском? Река? Нет, до реки отсюда далеко, вниз по горам. Скорее всего водоем… точно, водоем!

…Странные, неверные лунные тени заиграли на взвихренной волне, сливаясь в причудливые узоры, и ему, опьяненному от желания, почудилось, будто водоем полон парами, безумными от любви, и вот уже все начали творить любовь – сначала едва касаясь, подобно мотылькам, а потом сплетясь в тесное кольцо, будто змеи…