Король-олень - Брэдли Мэрион Зиммер - Страница 43

— Ты — сын короля, а я — дочь короля. Неужто я должна напоминать тебе, как заключаются подобные браки? Не я это затеяла, Акколон, и когда мы с тобой разговаривали, я понятия не имела…

Она умолкла. Акколон мгновение смотрел на нее снизу вверх, потом склонился над ее рукой.

— Бедная Моргейна, — произнес он так тихо, что даже слуга не мог этого расслышать. — Я верю тебе, леди. Так значит, мир… матушка?

— Только если ты не будешь звать меня матушкой, — отозвалась она с вымученной улыбкой. — Не такая уж я старая. Ладно еще, когда меня так зовет Увейн…

Но тут они вошли в зал, и Конн, завидев ее, закричал:

— Бабушка!

Моргейна невесело рассмеялась и снова взяла малыша на руки. Она чувствовала, что Акколон смотрит на нее; она уселась на свое место, посадив ребенка на колени, и молча стала слушать, как Уриенс приветствует сына.

Акколон сдержанно обнял брата, поклонился его жене, опустившись на колено, поцеловал руку отца, затем повернулся к Моргейне.

— Избавь меня от дальнейших любезностей, Акколон, — резко сказала она, — у меня грязные руки. Я кормлю ребенка, а с ним невозможно не перемазаться.

— Как скажешь, госпожа, — отозвался Акколон и сел за стол. Служанка подала ему тарелку. Но все то время, пока он ел, Моргейна чувствовала на себе его взгляд.

«Должно быть, Акколон до сих пор сердит на меня. Еще бы: утром он попросил моей руки, а вечером увидел, как меня обручили с его отцом; наверняка он считает, что я не устояла перед искушением — зачем выходить замуж за королевского сына, когда можно заполучить короля?»

— Ну, нет, — сказала она, слегка встряхнув Конна, — если хочешь сидеть у меня на коленях, веди себя смирно и не хватайся за мое платье жирными руками…

«Когда он видел меня в последний раз, я была одета в алое. Я была сестрой Верховного короля, и за мной тянулась слава колдуньи… А теперь я — бабушка с перемазанным малышом на коленях, я веду домашнее хозяйство и ворчу на старика-мужа за то, что он отправился в дорогу в старых сапогах и натер себе ноги». Моргейна до боли остро чувствовала каждый седой волосок у себя на голове, каждую морщинку на лице. «Во имя Богини, с чего это вдруг меня должно волновать, что обо мне думает Акколон?» Но ее действительно это волновало, и Моргейна это знала. Она привыкла, что молодые мужчины смотрят на нее и восхищаются ею, а теперь она внезапно почувствовала себя старой, некрасивой, никому не нужной. Моргейна никогда не считала себя красавицей, но до сих пор она всегда сидела среди молодежи, а теперь ее место было среди стареющих почтенных дам. Она снова прикрикнула на расшалившегося малыша, — Мелайна спросила Акколона, что творится при дворе Артура.

— Ни о каких великих свершениях не слыхать, — сообщил Акколон. — Думаю, на наш век их уже не осталось. Двор сделался тихим и скучным, а сам Артур отбывает епитимью за какой-то неведомый грех — он не прикасается к вину даже по праздникам.

— Королева не собирается подарить ему наследника? — поинтересовалась Мелайна.

— Пока не слыхать, — сказал Акколон. — Хотя одна из ее дам перед турниром сказала мне, будто ей кажется, что королева забеременела.

Мелайна повернулась к Моргейне.

— Ты ведь хорошо знаешь королеву, — правда, госпожа моя свекровь?

— Знаю, — согласилась Моргейна. — Что же касается этого слуха — ну, Гвенвифар всегда считает себя беременной, стоит ее месячным запоздать хоть на день.

— Король — дурак, — заявил Уриенс. — Ему давно следовало бы отослать ее и взять другую женщину, которая родила бы ему сыновей. Я прекрасно помню, какой воцарился хаос, когда люди думали, что Утер умер, не оставив наследника. Нужно твердо знать, к кому перейдет трон.

— Я слыхал, — заметил Акколон, — что король назначил наследником одного из своих кузенов — сына Ланселета. Мне это не очень нравится: Ланселет — сын Бана Бенвикского, а зачем нам нужен чужестранный Верховный король?

— Ланселет — сын Владычицы Озера, — твердо произнесла Моргейна, — потомок древнего королевского рода.

— Авалон! — с отвращением воскликнула Мелайна. — Здесь христианская страна. Какое нам дело до Авалона?

— Куда большее, чем ты думаешь, — сказал Акколон. — Я слыхал, что многие помнят Пендрагона и не слишком радуются тому, что двор Артура сделался Христианским. И еще люди помнят, что Артур, восходя на престол, дал клятву поддерживать Авалон.

— Да, — подтвердила Моргейна. — И он носит священный меч Авалона.

— Похоже, христиане не ставят это ему в вину, — сказал Акколон. — Мне вспомнились кое-какие новости: Эдрик, король саксов, принял христианство и вместе со всей своей дружиной крестился в Гластонбери. А потом он поклялся Артуру в верности, и все саксонские земли признали Артура Верховным королем.

— Артур — король над саксами? Ну и чудеса! — поразился Аваллох. — Я слыхал, будто он говорил, что будет разговаривать с саксами только на языке меча!

— И все-таки случилось так, что король саксов преклонил колени, а Артур принял его клятву, а потом протянул ему руку и помог подняться, — сказал Акколон. — Возможно, он женит сына Ланселета на дочери сакса и покончит с войной. А мерлин теперь сидит среди советников Артура, и говорят, будто он — такой же добрый христианин, как и все они!

— Гвенвифар, должно быть, счастлива, — заметила Моргейна. — Она всегда твердила, что бог даровал Артуру победу при горе Бадон именно потому, что он шел в бой под знаменем с изображением Святой Девы. А еще я слыхала, как она сказала, что бог продлил его дни для того, чтобы он мог привести саксов под руку церкви.

Уриенс пожал плечами.

— Я, пожалуй, не позволю ни единому вооруженному саксу стоять у меня за спиной — даже если он напялит на себя епископскую митру!

— Да и я тоже, — согласился Аваллох. — Но если вожди саксов примутся молиться и думать о спасении души, они, по крайней мере, перестанут устраивать налеты на наши деревни и аббатства. А что касается епитимьи и поста — как ты думаешь, что такого может быть у Артура за душой? Я сражался в его армии, но я никогда не входил в число соратников и плохо его знаю. Но он всегда казался мне на редкость хорошим человеком, а столь длительную епитимью могли наложить только за небывало тяжкий грех. Леди Моргейна — ты ведь его сестра, ты, наверное, должна знать.

— Я его сестра, а не его духовник, — огрызнулась Моргейна, поняла, что ответ вышел чересчур резким, и умолкла.

— У любого человека, пятнадцать лет провоевавшего с саксами, найдется за душой множество такого, в чем он не рад будет признаться, — сказал Уриенс. — Но мало кто столько думает о душе, чтобы вспоминать об этом всем, когда война закончилась. Всем нам ведомо убийство, разорение, кровь и резня невинных. Но даст Бог, на нашем веку войн больше не будет, и теперь, раз мы заключили мир с людьми, у нас будет больше времени, чтобы достичь мира с Господом.

«Так, значит, Артур до сих пор отбывает епитимью, и старый архиепископ Патриций до сих пор держит его душу в заложниках! Хотелось бы мне знать — рада ли этому Гвенвифар?»

— Расскажи нам побольше о дворе! — попросила Мелайна. — Как там королева? Во что она была одета? Акколон рассмеялся.

— Я мало что смыслю в дамских нарядах. Какое-то белое платье, шитое жемчугом — ирландский рыцарь Мархальт привез его в подарок от короля Ирландии. Элейна, как я слыхал, родила Ланселету дочь — или это было в прошлом году? Сын у нее уже был — это его назвали наследником Артура. А при дворе короля Пелинора случился скандал — его сын Ламорак съездил с поручением в Лотиан и теперь твердит, что хочет жениться на вдове Лота, старой королеве Моргаузе…

— Парень, должно быть, рехнулся! — хохотнул Аваллох. — Моргаузе же лет пятьдесят, если не больше!

— Сорок пять, — поправила его Моргейна. — Она на десять лет старше меня.

И зачем только она сама поворачивает нож в ране? «Я что, хочу, чтобы Акколон понял, какая я старая — вполне подходящая бабушка для отпрысков Уриенса?..»

— Он и вправду рехнулся, — согласился Акколон. — Распевает баллады, носит подвязку своей дамы и вообще страдает всякой чушью…