Подмена - Имшенецкий Вячеслав Андреевич - Страница 3

Захрустел гравий и в проломе показалась голова девочки:

— Вы здесь спите?

— А тебе что?

— А мы на барже сюда причалили, сейчас загрузимся и дальше поплывем. Мой дедушка — капитан, а мамка — матрос-моторист. Был папка, но с войны еще не вернулся. — Она рукой убрала прядь волос со лба и спросила: — А вы здесь от родителей прячетесь?

— Ни от кого мы не прячемся. Нету у нас родителей, — тихо ответила Таня, — они погибли на фронте.

Девочка горестно вздохнула и хотела что-то сказать, но раздался грозный голос капитана:

— Любка, поднимись на баржу, карауль здесь. Мы за грузом сходим.

— Сейчас, деда, я мигом.

Любка исчезла. На барже заскрипела дверца и послышались шаги. Сгнившие доски захлопали под тяжелыми сапогами. На ребят посыпалась желтая труха.

Когда шаги затихли, Петька выглянул из-под причала. Команда самоходки шла к железнодорожному вокзалу. Она была немногочисленной. Впереди шагал дед в старых кирзовых сапогах, а за ним Любкина мама в ветхом ситцевом платье. Третий член команды, одиннадцатилетняя Любка, осталась сторожить баржу.

— Петька, а ведь солдат Уватов нам все оставил!

— Я бы тоже так сделал.

Уватовскую шинель скрутили в тугой рулон. Концы Петька соединил хлястиком. Получилась настоящая солдатская скатка. Ее Петька надел на плечо и взял вещмешок.

— Почему ты сегодня мрачный? — спросила Таня.

Петька выбрался из-под причала, помог вылезти Тане.

— Потому что на прииск «Лосенок» я ехать не хочу,

— Я тоже. Маме Уватова и без нас не сладко живется.

Они поднялись на берег и сели на обгоревшую шпалу. Стали рассматривать баржу. Дощатая палуба была вышаркана до бела. Четырехугольные крышки люков на замках. На корме тяжелый крашеный курятник. В щелки выглядывали курицы и петух. Красный глаз его отражал солнце. Петух явно хотел с кем-нибудь подраться. И тут из синевы неба спикировал на баржу коршун. Тонко запел ветер в сложенных крыльях. От страха петух хрюкнул по-поросячьи и, растолкав куриц, забился в темный угол.

Петька увидел под навесом у курятника кучу железных инструментов и вдруг вспомнил: такие крючья и молотки с длинными ручками он видел у папы в институте. Петька понял: баржа идет в экспедицию.

— Таня, спроси ее, — Петька кивнул на Любу, куда они плывут.

Таня пошла к причалу. Увидев ее, Любка выскочила из рубки. Схватила одноствольное ружье, встала у борта и сказала четко:

— На судно входить запрещено!

— Я только спросить.

Но девочка явно кому-то подражала:

— Сейчас я никому не друг, а вахтенный матрос Любовь Часовитина. Охраняю государственное имущество и стрелять буду без предупреждения.

Таня обиделась и пошла назад к Петьке. Вахтенный матрос Любка Часовитина заволновалась:

— Почему ты уходишь совсем? — Она загорелым кулачком вытерла нос: — Издалека-то спрашивать можно. Разрешается, ежели издалека.

— Ну так и скажи, куда вы плывете?

Любка поставила ружье к ноге. Толстый ствол чуть ли не на метр торчал выше ее головы.

— Мы идем вниз по реке к Бирским порогам. Везем груз для экспедиции.

Подошел Петька:

— А ты начальника экспедиции знаешь?

— Видела сто раз. Сидоров. Он мамке в прошлом году валенки за счет экспедиции выписал, потому что мамке ходить было не в чем, он и лекарство много раз привозил из Москвы, когда дедушка…

Таня сразу поняла, на что решился Петька, и перебила Любку:

— А геолога Гарновского знаешь?

— Знаю. Он у нас начальником партии, а сейчас болеет.

Любка вдруг схватила ружье и отскочила от борта. Ребята оглянулись. С вокзала шла команда самоходки: Любкин дедушка и мама. Они несли зеленые фанерные ящики.

— Давайте мы поможем! — предложил Петька.

— Они легкие, мы донесем сами. А вон там, за калиточкой, остался тюк, несите его сюда, — приказал дед.

Таня с Петькой прошли через калитку и очутились на привокзальном дворе. Тюк лежал возле штабеля старых шпал. Он был тоже легким, и они почти бегом принесли его к причалу, перекинули тюк через борт и перелезли сами.

— Дедушка, — сразу же сказал Петька, — возьмите нас до Бирских порогов.

Старик гордо поднял голову, разгладил черную бороду.

— Во-первых, не дедушка, а товарищ капитан, во-вторых, судно грузовое и пассажиров не берет. — Он покашлял в кулак. — А, в-третьих, зачем вы туда стремитесь? — цыганские глаза хитро сузились.

Петька решил не отступать.

— Товарищ капитан, нас туда пригласил начальник геологической партии Георгий Николаевич Гарновский.

Таня тоже не растерялась и затараторила:

— Он с нами в больнице лежал. Сказал, что они трассу для железной дороги ищут и пригласил нас. А нога у него зажила, и его при нас выписали. Он себя назвал ученым…

Старик сурово сдвинул брови и спросил грозным голосом:

— А вы откуда будете, кто ваши родители?

Но тут из-за дедовской спины выглянула Любка:

— У них родители погибли на фронте.

Дед дипломатично покосился на внучку и спросил ребят:

— Баржу ждать Гарновский велел?

— Да, — не моргнув, ответил Петька. — Мы со вчерашнего дня ждем. Тут ночью солдат один нас накормил и свою шинель нам отдал и вещмешок.

Капитан повернулся к Любкиной маме:

— Ну и проныра Гарновский, узнал даже, когда мы здесь будем.

Капитан почесал затылок, зажал окладистую бороду в кулак, вытянул, снова зажал:

— Что же мне с вами делать, у меня спецгруз.

Опять вмешалась Любка:

— Как будто не знаешь. Записывай их в судовой журнал младшими матросами, и концы в воду, как будто впервой…

— Цыц! — дед топнул разбитым сапогом. — Как звать-то вас?

— Таня Котельникова и Петр Жмыхин.

— Молодец! — похвалил капитан. — По уставу отвечаешь. — Он вынул из кармана карандаш с металлическим наконечником и приказал:

— Младший матрос Любка, — неси судовой журнал,

— Счас.

Младший матрос Любка Часовитина принесла тетрадь в коленкоровом переплете. Тетрадь была настолько замусоленная, что страницы уже не шелестели, а перекладывались, как мягкие тряпочки. Федор Иванович отыскал нужную страницу и записал: «Приняты на баржу «Таежница» младшими матросами Петр Жмыхин и Татьяна Котельникова».

— А теперь слушайте мою команду. Судно наше из дерева, и все тут деревянное, поэтому с огнем обращайтесь осторожно. И еще: что везем, куда путь держим — никому ни слова.

— Понятно, товарищ капитан!

Таня покосилась на команду. Любина мама заплетала себе косы и посматривала на Петьку. Любка, балуясь, скашивала глаза к носу и терла одну босую ногу о другую. Капитан встал в боевую позу:

— Судно, повторяю, деревянное, а дисциплина у меня железная. Я тебе, Любка, пофыркаю.

Любка мгновенно сделала невинное лицо.

Федор Иванович вынул из кармана большие часы, открыл медную крышку:

— Через десять-пятнадцать минут мы поднимаем якорь, то есть отчаливаем. А пока можете быть свободными. — Он захлопнул крышку часов и пошел в свою капитанскую будку.

Любкина мама загорелой ладошкой коснулась Таниного плеча:

— Вы, ребята, на деда не обижайтесь, он любит пофасонить. Но человек он сердечный, малого и слабого в обиду не даст. Меня зовут Нина, тетя Нина, а фамилия Часовитина.

Из дверей каюты выглянула Любка:

— Эй, команда, уха остывает.

Солдатскую шинель Петька положил на люк трюма, а с вещевым мешком спустился в кубрик. И оторопел: чистота, сверкающие белой краской переборки, фонарь под потолком, начищенный до блеска, яркая клеенка на столе, в углу крохотная железная печка, покрытая белыми кафельными плитками.

— Петька, — сказала тетя Нина, — зачем мешок сюда прешь, на палубе его никто не возьмет.

— Я знаю, — спокойно ответил Петька. — Но там гостинцы к чаю, пирожки, пряники и конфеты.

Любка посмотрела на раздутые бока вещмешка и заерзала. Развязывать мешок Федор Иванович не разрешил:

— Поедим сначала ухи, а потом уж сладкое.

Тетя Нина разливала уху по алюминиевым мискам, а Федор Иванович принимал их и расставлял на столе.