Переводчик Гитлера - Шмидт Пауль - Страница 45

В церкви эхом отдавались такие фразы на французском, как «демобилизация и разоружение», «транспорт и транспортные магистрали», «запрещение радиопередач», «перемещение населения». «Немецкое правительство торжественно заявляет французскому правительству, что оно не намеревается использовать французский военный флот во время войны… Кроме того, оно торжественно и категорически заявляет, что не собирается предъявлять какие-либо притязания на французский флот при заключении мира».

Таким было решение Гитлера, которое Муссолини оспаривал в Мюнхене.

Но нам пришлось также переводить и некоторые чудовищные условия: «Французское правительство обязуется передать по требованию всех немцев, проживающих во Франции и названных немецким правительством». Я сразу же подумал о моем бывшем коллеге Якобе, чей голос, после того как он эмигрировал во Францию, я слышал по страсбургскому радио, где он читал сводки новостей. Я надеялся, что он вовремя уехал из Франции, а он так и сделал, потому что позднее я слышал его так хорошо знакомый мне голос в бостонской коротковолновой программе для немцев. «Члены французских вооруженных сил, находящиеся в немецком плену, останутся военнопленными до заключения мира».

Все тяготы долгого плена, которые я так хорошо помнил по послевоенному периоду первой мировой войны, сразу вспомнились мне, когда я переводил это условие.

Время от времени Кейтель, а то и сам Гитлер заходили в церковь взглянуть на нас, чтобы убедиться, что работа будет закончена вовремя, или чтобы внести последние изменения в немецкий текст. Где-то поблизости, должно быть, находилась комната для заседаний, где, по мере того как продвигался перевод, условия перемирия подлежали последнему тщательному рассмотрению. Лишь после полуночи нам был передан последний листок, а на рассвете работа была выполнена и для французов готов чистовой экземпляр документа.

Я поспешно направился в отель «Шато д'Арден», чтобы немного отдохнуть после напряженной ночной работы, так как мне еще предстояло участвовать на переговорах по перемирию, которые начинались на следующий день, 21 июня 1940 года. После двухчасового сна за мной прислали вестового. Я должен был сразу же ехать с Риббентропом в Компьен на машине, так как туман не позволял вылететь. Я поспешно надел форму, выскочил из дома к машине, в которой уже поджидал меня нетерпеливый Риббентроп.

«Езжай как можно быстрее,? сказал Риббентроп шоферу.? Переводчик не может опаздывать на переговоры о перемирии!» Мы ринулись вперед со скоростью больше 75 миль в час по отличным, к счастью, автомобильным дорогам Северной Франции, мимо полей сражений первой мировой войны, мимо деревень и небольших городков, на которые уже наложила свою разрушающую руку вторая мировая война, трагически повторявшая то событие. Впервые с 1918 года я еще раз увидел внешние проявления войны. Это было удручающее зрелище; часы, казалось, отвели назад, и надежды, которые я питал в двадцатых годах, работая с Штреземаном, Брианом и Остином Чемберленом, надежды, за которые я еще цеплялся в Мюнхене в 1938 году, теперь, казалось, совершенно развеялись. Тем не менее во время этой поездки по районам, разоренным новой войной, надежда затеплилась снова. Разве я не еду, размышлял я, на переговоры по перемирию? Сегодня во второй половине дня реки крови иссякнут? по крайней мере между Францией и Германией. Может быть, это начало лучшего, более прочного мира, подумал я.

В два часа дня, так как мы приехали немного раньше времени, мы остановились на небольшом холме близ Компьена и съели обед, состоявший из бутербродов и бутылки минеральной воды. Подкрепившись, поехали в исторический лес, где ярко освещенный солнцем на хорошо известной поляне стоял знаменитый деревянный вагон-ресторан, в котором Германия подписала перемирие 11 ноября 1918 года. Я часто видел этот вагон в Париже, где он экспонировался в двадцатых годах, и, разумеется, никогда не думал, что когда-нибудь буду сидеть в нем среди победителей напротив французской делегации.

В начале четвертого я зашел в этот пустой вагон-ресторан. Посредине, там где обедали пассажиры до первой мировой войны, был установлен простой длинный стол с пятью-шестью стульями с каждой стороны для обеих делегаций. Мое место находилось во главе стола, так что я мог слышать и видеть и французов, и немцев.

Вскоре прибыл Гитлер с Герингом, Редером, Браухичем, Кейтелем, Риббентропом и Гессом и сел по правую руку от меня; несколько минут спустя появились французский генерал Хинтцигер, посол Ноэль, вице-адмирал Лелкж и генерал военно-воздушных сил Бэржере. Гитлер и его соратники встали, не говоря ни слова; обе делегации обменялись сдержанными кивками, сели за стол и начались переговоры.

Кейтель зачитал преамбулу условий перемирия. «После героического сопротивления… Франция была побеждена. Таким образом, Германия не имеет намерения возводить клевету на столь храброго врага в условиях перемирия,? перевел я французам из текста, который мы подготовили в течение ночи.? Цель требований Германии состоит в том, чтобы предотвратить возобновление враждебных действий, обеспечить безопасность Германии для дальнейшего ведения войны против Англии, которая неизбежно должна продолжаться, а также чтобы создать условия для нового мирного устройства, призванного устранить несправедливость, нанесенную германскому рейху».

Когда я кончил читать французский текст, Гитлер и его соратники встали. Французы тоже встали, и после небрежных поклонов с обеих сторон немцы покинули помещение. Первый акт драмы Компьена длился ровно двенадцать минут, в течение которых французы и немцы сидели друг против друга с застывшими лицами, как восковые фигуры.

Из немцев в вагоне остались только я и Кейтель. Затем вошли еще несколько немецких офицеров, и начался второй акт. И французский, и немецкий тексты условий перемирия был переданы французам Кейтелем. Французы внимательно их прочитали и попросили дать им немного времени для обсуждения. Все вышли из вагона. На краю леса французам установили небольшую палатку для совещаний; мы, немцы, довольствовались лесной полянкой. Некоторое время спустя французы прислали сказать, что готовы продолжать переговоры. Когда все мы снова оказались в вагоне, французы заявили, что должны будут передать условия правительству в Бордо, прежде чем комментировать или подписывать их.

«Абсолютно невозможно!? сказал Кейтель.? Вы должны подписать незамедлительно».

«В 1918 году немецкой делегации разрешили вступить в контакт с правительством в Берлине,? ответил Хинтцигер,? и мы просим предоставить нам такую же возможность».

Последовала оживленная дискуссия среди немцев. Кейтель спросил сидевшего рядом с ним немецкого офицера, возможна ли технически телефонная связь с Бордо. Офицер не знал. Все-таки обе страны еще находились в состоянии войны и были разделены фронтом из железа и стали. В конце концов выяснилось, что можно поговорить с Бордо по временно установленной линии, и тогда Кейтель разрешил французам позвонить. Переговоры продолжались еще два часа. Затем вестовой сообщил, что связь установлена: линию провели от леса к вагону, а телефонный аппарат поставили в бывшей кухне вагона-ресторана.

«Через пять минут на линии будет Бордо»,? доложил офицер связи. Немецкая делегация вышла, чтобы дать французам возможность позвонить своему правительству без помех. Сам я получил указание слушать разговор из вагончика связи в лесу.

Капрал расположился на земле перед этим вагоном с парой аккумуляторов, сухими батареями и простым полевым телефоном для обеспечения временной телефонной связи. Он все время что-что кричал в аппарат. Сначала я не понял, что он говорил, но потом меня осенило. Солдат говорил по-французски с берлинским акцентом. «Говорит Компьен»,? разобрал я наконец. «Говорит Компьен»,? повторил он раз двадцать, в процессе повторения делая потрясающие успехи во французском языке. Вдруг он замолчал: на другом конце линии ответили. «Да, мадемуазель, соединяю вас с французской делегацией»,? произнес капрал вполне вразумительно, хоть и с явным акцентом. И снова возник удивительный контраст. Здесь, в глубине французского леса, в разгар новой войны, кто-то как ни в чем ни бывало звонит «мадемуазель» в Бордо. Сейчас, годы спустя, кому-нибудь трудно представить себе, насколько нереальной казалась мне тогда эта сцена в компьенском лесу.