От ненависти до любви - Браун Сандра - Страница 25

Да что же это он делает? Ведь так и свихнуться недолго! Но он, как ни старался, ничего не мог поделать со своим воображением. Ему хотелось одного – раствориться в этой женщине, глубоко погрузившись в ее плоть. А что, если сейчас притянуть ее к себе и целовать, целовать до тех пор, пока ее жесткие губы раскроются и потянутся ему навстречу?

«Нет, скорее она вытащит из своей сумочки револьвер и пристрелит меня на месте», – удрученно подумал он, с трудом заставляя себя настроиться на деловой лад.

– Совершенно верно, – сухо проговорил Хан-тер. – Я позвал вас сюда вовсе не за тем, чтобы вести разговоры о вашем здоровье. Я пришел, чтобы предложить вам перемирие.

Кари растерянно моргнула.

– Что?

– Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду.

– Боюсь, что нет, – холодно отрезала она.

– Да перестаньте вы. – Положив руки на стол, он подался вперед. – Я знаю, как вы меня не любите. Горько, конечно, но уж как-нибудь я пережил бы это. Однако в последнее время в своей ненависти вы заходите слишком далеко. Вы вставляете палки в колеса правосудия.

– Надо же такое придумать: в колеса правосудия! – насмешливо воскликнула она. – И где это вы такое выражение выкопали? Не иначе, недавно услышали в старом сериале о Перри Мейсоне.[9]

Ему хотелось казаться непреклонным, а он вместо этого выставил себя напыщенным болваном. Что ж, придется испробовать силу логических доводов.

– Вот вы утверждаете, что все ваши репортажи объективны.

– Да, объективны.

– А слезливое интервью матери убийцы – это, по-вашему, тоже образец объективной журналистики?

– Но я показала только интервью, без всяких комментариев.

– Комментарии были излишни – вы без слов подталкивали зрителя к нужному для вас выводу. Но вместе с тем почему-то забыли упомянуть, что долгие годы эта женщина безмолвно наблюдала, как ее муж дубасил сына, пока тот не стал зверем. И не спросили ее, почему она не показала мальчика психиатру, когда он был впервые задержан за попытку изнасилования – и это в двенадцать-то лет!

Кари понимала, что он прав, но не могла признаться в этом даже себе самой.

– Я этого не знала.

– Скорее не потрудились узнать.

– Оставьте свои замечания при себе! В своей работе я разбираюсь лучше вас.

– Вот и я о том же. Давайте договоримся: я не делаю замечаний вам, но и вы не указываете, что должен делать прокурор! – Они уже не замечали, что ведут разговор на повышенных тонах, однако, когда их голоса зазвучали слишком громко, оба одновременно спохватились и испуганно посмотрели в сторону мужчин у стойки бара. Один из выпивох подмигнул и в приветственном жесте поднял низкий стакан с виски, давая понять, что болеет за Хантера.

Хантер быстро взглянул на Кари. Ему совсем не хотелось спорить с ней. Ему хотелось просто запустить пальцы в эту гриву светлых волос и прильнуть губами к жемчужине в изящном ухе.

– Ваши коллеги вряд ли обрадуются, если мы закроем зал суда для видеокамер, – спокойно обронил он.

– Значит, именно это вы угрожаете сделать, если я откажусь изображать вас рыцарем в светлых одеждах?

Он вздохнул. Все попытки дружеского убеждения, похоже, пошли прахом.

– Я сделаю это, если вы не перестанете изображать из подсудимого только жертву. Вы делаете это очень тонко, но, уверяю вас, никакие ухищрения вам не помогут.

– В сообразительности вам не откажешь. О да, вы прекрасно понимаете, что такое телевидение. Понимаете, что без картинки мой репортаж – ничто!

Его улыбка излучала очарование.

– Понимаю целиком и полностью.

Кари в раздражении отвернулась от него. Он открыто признавал, что не остановится ни перед чем, чтобы свести все ее усилия на нет.

– Однажды вы уже пытались ввести запрет на видеокамеры. Однако судья ответил вам отказом.

– Полагаю, на сей раз он прислушается к моей просьбе более внимательно. Когда пресса начинает слишком рьяно гнуть в одну сторону, у защиты появляется отличный повод закатить скандал и возбудить ходатайство об отмене процесса ввиду нарушения принципа беспристрастности суда. Не думаю, что в интересах судьи отпустить убийцу на все четыре стороны, признав техническую ошибку в разбирательстве.

Кари отчаянно вцепилась в свою сумочку.

– Я тоже не хочу, чтобы убийца спокойно разгуливал по городским улицам, мистер Макки. – Она поднялась из-за стола. Следом за ней поднялся и Хантер.

– Так вы обещаете не доставлять мне беспокойства в зале суда?

– Неужели мой вид так сильно вас беспокоит?

Она слегка запрокинула голову, чтобы лучше видеть его лицо. Ей хотелось выглядеть дерзкой. У нее даже в мыслях не было флиртовать с ним. Однако, судя по возбуждению, вспыхнувшему в глазах прокурора, ее вопрос был воспринят совсем не так, как ей того хотелось. Теперь она отдала бы все на свете, лишь бы взять свои неосторожные слова назад.

– Да, беспокоит.

Голос Хантера Макки настораживал даже больше, чем взгляд его глаз. Голос низкий, сипловатый, чувственный… Они стояли на значительном расстоянии друг от друга, однако ей казалось, что этот голос, проникая сквозь одежду, обволакивает все ее тело.

– Мне пора на работу, – быстро пробормотала Кари, недоумевая, почему учащается ее дыхание. – Ничего вам не обещаю, но все равно… Спасибо за воду.

Хантер смотрел ей вслед, раздумывая, удалось ли ему убедить эту упрямицу. Она выглядела по-прежнему чертовски непреклонной.

И чертовски желанной.

Кари в глубокой задумчивости сидела перед монтажной консолью, всерьез пытаясь разобраться в самой себе. Она уже дважды просмотрела «сырую» видеозапись, которую сделал для нее Майк. Придраться было не к чему: картинка получилась вполне нейтральной. Направленность репортажа будет зависеть только от голоса автора на звуковой дорожке. И главную роль при этом будет играть даже не что, а как она скажет.

Неизвестно, преднамеренно или нет, но Хантер Макки затронул чувствительную струну ее души, заставив остановиться и задуматься, все ли она делает правильно. Личные симпатии и антипатии не должны были иметь к ее работе никакого отношения. Личные переживания, какими бы сильными они ни были, – не повод, чтобы в ее репортажах появлялся перекос в ту или иную сторону.

К чему это может привести? Что она получит в итоге? Скорее всего дружное презрение со стороны остальных журналистов. До сих пор она пользовалась среди коллег заслуженным уважением. Так стоит ли, объявляя Хантеру Макки вендетту, рисковать своим добрым именем в мире прессы?

Не менее важно было и то, какие последствия эта вендетта будет иметь для нее как личности. Она знала, что отец вряд ли одобрил бы ее позицию в отношении прокурора. Что касается Пинки, так тот уже был разочарован ее поведением и не скрывал этого. Возможно ли, что все вокруг заблуждаются и только она одна права? Не случилось ли так, что она составила об этом человеке ошибочное мнение?

Взвесив все трезво, отбросив на время в сторону предрассудки и обиды, Кари пришла к выводу, что Макки просто выполнял свой служебный долг. Конечно, для нее он по-прежнему оставался негодяем. У нее по-прежнему вызывало омерзение то, как подло он использовал собранные улики против Томаса и как терроризировал на суде ее саму. Особенно оскорбляло ее то, как он разговаривал с ней, смотрел на нее, и то, как чувствовала она себя под этим взглядом.

Но – и это «но» имело существенное значение – в конечном счете она была лишь репортером, но никак не комментатором. Для Кари Стюарт профессиональная репутация значила так же много, как и для Хантера Макки. Так что же ей теперь делать? Только одно – быть беспристрастной.

Через час репортаж был отшлифован и полностью готов к эфиру. Передав свое творение продюсеру, Кари словно сбросила с плеч тяжелую ношу. Бодрым, упругим шагом она выбежала из здания, чтобы отправиться домой. Все переполнявшие ее чувства можно было описать одним-единственным словом: облегчение. То-то Макки обрадуется, поняв, что Кари наконец-то слезла с его шеи! Но и она сама радовалась тому, что освободилась от тяжкой обязанности чуть ли не ежедневно размазывать его по стенке.