Светлана - Артюхова Нина Михайловна - Страница 6

Когда победитель вернулся наконец к ней, тяжело ды­ша, Надя сказала:

 — Дай я тебя почищу. — Она сняла перчатку и дело­вито стала похлопывать Костю по спине и плечам, отря­хивая снег. Потом откуда-то появилась маленькая гребен­ка: — Причешись.

Надя и Костя вошли в класс перед самым звонком, а Ленька даже опоздал на полминуты (его-то ведь никто не чистил!).

После уроков в классе был пионерский сбор. Это бы­ло в начале марта. Вожатый говорил о Международном женском дне.

Костя никогда не выступал на собраниях — и вдруг попросил слова.

 — Ребята! — сказал он. — Хочу поднять очень прин­ципиальный вопрос. Сегодня один мальчик назвал меня «девчатником» за то, что я дружу с девочкой и вместе с ней шел в школу. Ребята! У нас в Советском Союзе все равны, и мужчины и женщины, это фашисты считают женщину каким-то низшим, неполноценным существом. А я считаю, что имею право дружить с девочкой, а кто говорит «девчатник» — это пережиток капитализма!

Костя и сам не ожидал, что способен на такое красно­речие. Девочки захлопали. Вожатый спросил:

 — Кто сказал «девчатник»?

 — Он здесь, — ответил Костя. — Пусть сам объяснит, что значит это слово и почему девочка не может быть моим товарищем.

Ленька молчал, багровея, а Костя сказал после выра­зительной паузы:

 — Предлагаю этого человека не принимать в комсо­мол, а пока заочно исключить из пионерской организа­ции!

 — Почему «заочно», если он здесь? — спросил на­смешливый голос с задней парты.

 — Потому что, если он здесь и молчит, значит, он — не он, а пустое место!

Когда немного утих смех, кто-то из ребят спросил, хо­рошо ли, когда девочки называют друг друга «мальчишницами» за дружбу с мальчиками.

Вожатый долго и горячо говорил о дружбе. Разумеет­ся, Леньку не исключили «заочно» из пионерской органи­зации. К концу собрания он отдышался немного и тоже попросил слова:

 — А что делать с пионером, с будущим комсомоль­цем, который устраивает драку на улице, по дороге в школу?

 — Кто? — закричали сзади. Костя сейчас же встал:

 — Дрался я и буду драться, если при мне будут оскорблять женщину!

Девочки опять бешено зааплодировали. Вожатый с трудом сохранял серьезность.

 — Правильно говорил, Лебедев, — сказал он Косте после собрания. — Только помни все-таки, что драка — не доказательство.

Ему-то хорошо — десятикласснику! Они совсем по-другому относятся к девочкам. Седьмого, например, со­бираются ехать в Москву, готовят сюрприз — утром перед каждой девочкой на парте будет стоять ветка ми­мозы.

Костя тоже съездил в Москву и купил две ветки, ста­раясь, чтобы они были одинаковой степени красоты, — для мамы и для Нади.

В Костиной дружбе с Надей было что-то рыцарское, чего ему не хватало в отношениях с ребятами.

Косте было приятно выстоять длиннющую очередь у театральной кассы, если он знал, что Наде хочется пойти на эту пьесу. Было приятно, когда Надина мать говорила: — Костя, ты ведь до самого дома проводишь ее?

Было приятно отдать Наде свой плащ, а самому про­мокнуть до нитки.

Именно в том году хотелось относиться к Наде осо­бенно внимательно и бережно.

Надин отец уехал работать на одну из далеких строек в Сибири. Оказалось, что Надя очень любит отца, боль­ше, чем маму. Оказалось, что все у них было не так, как думал об этом Костя. Надиному отцу давно уже предла­гали эту работу, очень для него интересную, но Алексан­дра Павловна не соглашалась уехать. И вот теперь он счел себя не вправе отказаться. Они не то чтобы разо­шлись, но он работал там, а они были здесь. Он писал и жене и Наде, летом приехал в отпуск на целый месяц. Но это был невеселый месяц (Александра Павловна сумела сделать его таким), а Костя уже сочувствовал не ей, а Надиному отцу. Он понял, что не всякий, кто плачет и жалуется, — обижен.

Наде отец писал отдельно.

Один раз, когда Надя была нездорова, Костя зашел к ней рассказать, что задано. Надя попросила его до­стать тетрадку из ее письменного стола. Костя открыл ящик и вдруг увидел лежавшую сверху записку; на большом листе бумаги было написано крупными буква­ми: «Прошу не читать моих писем!»

В квартире они жили вдвоем — Надя и ее мать, если не считать старенькой домработницы, которая вряд ли могла интересоваться Надиной перепиской.

Костя покраснел так, как будто ему надавали поще­чин, и быстро задвинул ящик. Надя тоже вспыхнула (должно быть, она забыла про записку) и деланно за­смеялась, передернув плечами:

 — Ты ужасный идеалист, Костя!

Костя так и не понял, почему он такой «ужасный иде­алист». Было дико даже подумать, что он, при любых обстоятельствах, мог бы уготовить такой сюрприз сво­ей маме. Впрочем, не менее дикой была мысль, что ма­ма может рыться в его столе и читать его письма.

Летом Надя уехала к отцу и осталась там. Она пи­сала про тайгу и что обязательно станет инженером и бу­дет строить вот так — где ничего еще нет... «Костя, а ты?»

Надя вернулась только весной сорок первого года, когда они переходили в десятый класс, чтобы после окон­чания школы сразу поступить в институт.

Она очень изменилась, еще похорошела. Костя смот­рел на нее и слушал ее рассказы с почтительным восхи­щением. Он пришел как-то утром, постучал, она сказала: «Войдите». Надя стояла перед зеркалом и причесыва­лась. Они говорили о поездке в Москву. Надя хладно­кровно заплетала косу, он старался делать вид, что не смотрит, наконец не выдержал и сказал:

 — Ох, какие у тебя волосы!

Надя вышла в спальню — отнести гребешок. Костя услышал, как мать попеняла ей:

 — Что же это ты, Надюша? К тебе молодой человек пришел, а ты при нем причесываешься.

Надя преспокойно ответила:

 — Да ведь это Костя!

Костя еще не успел сообразить, как можно комменти­ровать ее слова: что это — лестное доверие или, наоборот, обидное равнодушие? Надя опять подошла к нему и вдруг стала пристально вглядываться в его лицо. По­смотрела сбоку, с ласковой бесцеремонностью заставила его повернуться к свету. Костя, холодея, подумал: неуже­ли запачкано чем-нибудь лицо?

Он потянулся за платком и ждал, что Надя сурово скажет ему, как бывало порою в давно прошедшие вре­мена: «Пойди умойся!» А Надя закричала с каким-то ра­достным испугом:

 — Мама, у него... усы!

А потом Надя перестала без стеснения причесываться в Костином присутствии.

Иногда утром, услышав его шаги на террасе, она кри­чала в окно:

 — Погоди минуточку, там посиди!

И Костя сидел на ступеньках, смущенный и счастли­вый, сознавая, что это ради его прихода задергивается занавеска в окне Надиной комнаты, торопливо передви­гаются стулья, мечется по полу щетка, открывается и за­крывается дверца шкафа.

Это был июнь 1941 года... Они сдавали экзамены. В десятом классе будут учиться вместе, вместе окончат школу, через год вместе поступят в институт.

Когда начались бомбежки, Надин отец стал присы­лать телеграмму за телеграммой, звал к себе Надю и ее мать.

Они решили ехать обе. Александра Павловна убеж­дала Костину мать ехать вместе с ними:

 — Говорят, ученья не будет, в школе — госпиталь, у Кости пропадает год... А кроме десятилетки, там есть техникум... не знаю какой... но ведь это не важно! Из техникума в армию не берут, вы же сами понимаете, Зи­наида Львовна: его год на очереди!

Мама слушала ее, молчаливая, бледная и грустная. А Костя резко сказал:

 — Именно поэтому не поеду никуда и ни в какой тех­никум не поступлю!

Накануне отъезда Зиминых они сидели у Нади в са­ду, вдвоем, в беседке.

 — Дай мне что-нибудь на память, Надя, — сказал Костя.

Она спросила:

 — Что?

 — Все равно что, ну вот хоть этот листик красный сорви.

Надя встала, чтобы сорвать листик, ее коса скользну­ла на круглый деревянный стол и обвилась вокруг Ко­стиной руки тяжелой шелковистой цепью.

Когда Надя опять села на скамью, Костя придержал шелковистую цепь свободной рукой. Надя улыбнулась шаловливо и обвила другой косой его руку, лежавшую сверху. Потом сама спрятала кружевной лист рябины в карман на его груди. Тогда Костя не удержался и поце­ловал Надю.