Таня и Юстик - Железников Владимир Карпович - Страница 4

Ловко она из меня дурочку сделала. Юстик хихикнул. Как же, его мамочка оказалась такой остроумной!

- Вы что, не читаете газет? - сказала я. - Недавно одну такую поймали... тоже через двадцать пять лет.

- Ну ладно, не обижайся, - сказала Даля. - Ты в какой класс перешла?

- Два года осталось мучиться, - проскрипела я.

- Вы слышите? - сказала Даля, точно я ей сообщила какую-то необыкновенную радостную вещь. - Я должна записать этот афоризм. - Она подошла к письменному столику и открыла ту самую тетрадь, в которую что-то писала, когда мы пришли. - Как ты сказала: "Осталось..."

- Я уже забыла, - ответила я.

- Вот послушай. - Даля начала читать: - "Аэропорт. Масса людей. Ко мне подходит маленькая девочка и спрашивает: "Тетя, вы не знаете, как найти тетеньку в черном платье с черным пояском? Это моя мама". Разве не смешно? Или вот... Маленький мальчик говорит: "Мой папа самый сильный, он может остановить любое такси". Правда, смешно? И никакой выдумки.

Мне стало почему-то ее жалко и расхотелось грубить. Может быть, потому, что голос у нее был какой-то заискивающий. Наступила заминка. Даля отложила тетрадь в сторону и сказала, что уже поздно и пора спать.

Папа встал из-за стола и подошел к окну:

- Значит, памятник поставили на том самом месте...

Никто ничего не ответил, но я догадалась, что памятник поставили на т о м с а м о м м е с т е.

- Укладывай их, Даля, - сказал Бачулис. - Они устали с дороги.

- Ну что вы, - возразил папа. - Надо поговорить еще.

- В другой раз, - сказала Даля.

- Снова через двадцать пять лет, - печально сказал папа.

На его слова никто не обратил внимания. Даля вышла на кухню, Юстик стал убирать со стола, а Бачулис был отправлен за раскладушкой. Папа заметил что Юстик собирался вылить вино из тех рюмок обратно в бутылку, подошел к нему, взял первую рюмку и выпил. А ему строго-настрого врачи запретили пить, и я ему напомнила об этом. Но он отмахнулся от меня и выпил остальные две рюмки. Потом виновато сказал:

- Извини. Не хотелось, чтобы выливали вино обратно.

В этот момент, среди всего чужого, этой непривычной мебели и этих малознакомых людей, он мне стал как-то особенно дорог.

- Пойду поброжу по знакомым местам, - сказал папа и вышел в соседнюю комнату.

Юстик, который до сих пор притворялся, что ужасно занят уборкой стола, как только папа скрылся за дверью, сразу поднял голову и посмотрел на меня.

- Тебе понравился мой папа? - спросила я его.

- Смешной старик, - ответил Юстик. - Выдумщик.

- Эх ты, шляпа! - сказала я. - Ничего не понял... Он не выдумщик. Он, он... - Я не знала, как ему объяснить, какой мой папа. - Он никогда не притворяется. Понимаешь?

- А разве все остальные притворяются? - спросил Юстик?

- Иногда, - сказала я. - А если человек не притворяется, значит, он свободный. Может, ему и трудно от этого, по он свободный.

Юстик промолчал. Интересно, догадался ли он, что я намекала на его родителей?

- Странный у вас дом, - сказала я. - Сохранили его в неприкосновенности, а вспоминать ничего не хотите.

Юстик снова промолчал.

В это время вернулась Даля, увидела, что мы с Юстиком коротаем время в одиночестве, открыла дверь в соседнюю комнату и крикнула:

- Миколас, Пятрас, где же вы?

Только теперь я поняла, почему папа сбежал от нас: ему хотелось побыть вдвоем с Бачулисом.

- Юстик, живо в кровать, - приказала Даля. - Не забудь почистить зубы.

Я засмеялась. Юстик как ошпаренный выскочил из комнаты. Бачулис внес раскладушку.

Когда мы остались вдвоем, папа сказал, что он, пожалуй, ляжет на диване. В его голосе была неуверенность, но я не обратила на это внимания, разделась и легла на раскладушку.

- А ты чего же? - спросила я.

- Спи, спи, - ответил папа и погасил верхний свет. - Завтра у нас трудный день.

Теперь горела только небольшая настольная лампа. Я закрыла глаза, но уснуть не могла. В этом доме пахло чужим, а я запах чувствую, как собака. Говорят, оттого, что у меня в детстве была астма. Каждый раз, когда я открывала глаза, я видела папу, который, как лунатик, бродил по комнате, осторожно передвигаясь из одного угла в другой. Несколько раз он подходил вплотную к дивану, но каждый раз снова отходил, и я догадалась, что он просто не решался лечь.

Меня разбудил папин голос. Он стоял около окна и с кем-то разговаривал.

- Здравствуйте, Лайнис, - донеслось до меня.

В ответ никто ничего не сказал.

- Не узнаете? - спросил папа и, помолчав, добавил: - Помните Пятраса? Сорок первый год?

Голоса Лайниса я снова не услышала, но, видно, он узнал папу, потому что папа сказал:

- Ну, так это я.

- Не узнать, - ответил мужской голос.

- Зато я узнал вас сразу, - сказал папа. - Как только увидел в окне. Будто и не было этих двадцати пяти лет. Все как тогда. И в доме, и вы.

Хотелось рассмотреть Лайниса, и я приподнялась на кровати, но слабый свет настольной лампы и широкая папина спина мешали мне.

Из соседней комнаты выглянул Бачулис - его-то мне хорошо было видно в открытую дверь, я лежала как раз напротив дверей, - и тут же отступил обратно. "Испугался, что ли?" - подумала я.

- А Миколас где? - послышался голос Лайниса.

"За дверями стоит, - хотела я сказать им. - Повернитесь к дверям, и все увидите". Но папа по-прежнему стоял спиной к комнате.

- Спит, - ответил он.

- Собачонка у меня захворала. Беда, - сказал Лайнис. - Третий день не ест. - Он плохо говорил по-русски. - Хотел у Миколаса спросить, чем ей помочь... А вы надолго к нам?

- Завтра уезжаю, - ответил папа.

Они помолчали. За дверью все еще стоял Бачулис. Иногда он переступал с ноги на ногу, и старые половицы под тяжестью его тела трещали.

- До свидания, - сказал Лайнис.

- Подождите, - остановил его папа и каким-то странным голосом спросил: - Вы были т а м... тогда?

Меня даже в жар бросило от этих слов. Лайпис не сразу ответил. Я боялась пропустить его слова и лежала не шевелясь; слышно было, как звонко стрельнула половица в соседней комнате, как переступил папа с ноги на ногу, как кашлянул Лайнис и что-то произнес, но в это время шум машины заглушал его голос. Потом, когда машина проехала, до меня долетели слова: "Он был ранен..." "Это значит дедушка", - догадалась я.

- Сильно избит. Босой. А на груди висела дощечка со словом "комиссар".

- Дальше, - тихо попросил папа.

Лайнис не ответил, снова затарахтел мотор машины, послышались какие-то голоса и шум. Похоже было, что там, на площади, люди разгружали грузовик.

- Что они делают? - спросил папа.

- Памятник открыли, - ответил Лайнис - Видно, моют к утру.

Папа вдруг перешагнул через подоконник и спрыгнул на землю. Потом я услышала быстрые удаляющиеся шаги. Я хотела тут же вскочить, чтобы бежать за ним на площадь - по-моему, он был бы этому рад, - но в комнату вошел Бачулис, и я притихла. Он вел себя странно: вышел на середину комнаты и молча остановился. Это вместо того, чтобы бежать за папой и постоять там с ним рядом в этот момент. Нет, я не была от него в восторге.

Он не замечал, что я не сплю, и по-прежнему стоял посредине комнаты, потом ударил себя кулаком по лбу, видно, хотел отвязаться от какой-то навязчивой мысли, которая не давала ему покоя. "Это из-за нас, - подумала я, - может быть, он действительно болен". Я уже хотела его окликнуть, чтобы он почувствовал, что он не один, но в это время в комнату вошла Даля. Я быстро закрыла глаза и притворилась, что сплю.

- Где он? - спросила Даля.

"Это она о папе", - подумала я и стала ждать, что ответит ей Бачулис. Но он ничего не отвечал. Я приоткрыла один глаз: нет, он стоял на прежнем месте.

- Ушел, - наконец ответил он. - На площадь.

- А с кем он разговаривал?

- С Лайнисом... об отце.

Я боялась пошевельнуться, потому что они говорили очень тихо.