Проповедник - Латынина Юлия Леонидовна - Страница 17

- Это называется ханжеством, а не верой, - сказал я, - и это доказывает, что власть была им дороже души.

- Напротив, это доказывает, что, как ни была дорога им власть, в сердце своем они прекрасно знали, что есть нечто важнее власти. Императоры, которые принимали монашество перед смертью, думая обмануть этим Бога, были так же наивны, как крестьяне, которые колотили Бога во время засухи, если тот не откликался на их молитвы. Но Бог прощал и тем, и другим их обман, ибо они имели веру.

- Но ни один, - сказал я, - не постригся добровольно и в полном здравии.

- Ну почему? - возразил он. - Например, Карл Пятый.

- А чем он занимался до этого?

- Он был последним императором Священной Римской империи и пытался по мере сил ее восстановить.

- И жег еретиков?

- Не только еретиков. Однажды он даже сжег и разграбил Рим. У его католического величества возникли некоторые политические разногласия с папой.

- И он, - сказал я, - постригся?

- В 1556 году, в маленьком эстремадурском монастыре.

- Назовите еще хоть одного, - потребовал я.

- Болгарский хан Борис, - сказал ван Роширен, - этот человек крестил Болгарию, а в 889 году сам ушел в монастырь.

- И умер через два месяца?

- Напротив. После пострижения Бориса старший его сын, Симеон, поставленный ханом, начал разрушать церкви, замучил болгарского архиепископа. Поэтому через четыре года Борису опять пришлось вернуться в мир, начать войну с сыном, свергнуть его и ослепить. После этого на трон взошел младший сын Бориса, а сам хан опять ушел в монастырь.

- Так я и знал, - пробормотал я.

- Что?

- Что политика всегда была занятием для сумасшедших.

Ван Роширен тихонько засмеялся. Я осклабился и спросил:

- А почему вы мне говорите одно, а слугам - другое?

- Я везде говорю то же самое, - ответил проповедник.

Я повернулся и ткнул в него пальцем:

- Нет! Сейчас, в разговоре со мной, вы обращаетесь к фактам. А полчаса назад вы говорили с толпой: вы размахивали руками и только что не висели в воздухе, и вы обращались не к разуму толпы, а к ее инстинктам. Знаете, как называется человек, который в разных местах говорит разные вещи?

- Я не говорю разные вещи, - возразил ван Роширен, - я говорю одинаковые вещи, но иногда говорю их разным способом.

- Вздор, - сказал я, - со мной вы говорите фактами, а с толпой говорите чудесами.

- Вы не верите в чудеса? - удивился ван Роширен.

- Я не верю толпе. И я не хочу верить в то, во что верит толпа.

Проповедник развел руками и сокрушенно пробормотал:

- Удивительный вы человек, Денисон. Ведь вы, например, доверяете мнению народа, когда речь идет о выборах. Почему же вы не доверяете мнению народа в вопросе о чудесах? Почему вы считаете народ компетентным, когда он избирает правителя, и некомпетентным, когда он верит в Бога?

- Чудес не бывает, - повторил я.

- Хорошо, - сказал ван Роширен, - я обещаю вам чудо.

- Зарегистрированное чудо. На бланке и с сертификатом, - настаивал я. - Чудо, на которое заведена документация.

Ван Роширен улыбнулся:

- Я обещаю вам чудо с сертификатом.

- Я все равно вам не поверю, - сказал я.

Мне в багажник положили двух жареных баранов, и я заехал в сад, чтобы отдать одного из них работникам. На другого барана я позвал окрестных фермеров, Митчеллов, Доррешей и Дерека Саммерса. На окнах сверкали белизной занавеси, стол в большой гостиной был уставлен блюдами на серебряных ножках, и огонь, пылавший в камине, окончательно растопил лед некоторого недоверия между мной и соседями, возникший с тех пор, как я подарил Ласси поливальную установку. Князь Бродячего Перевала, чей замок господствует над долиной, это вам не безродный Ласси. Все окрестные фермеры оценили по достоинству тот факт, что князь Шадак, безнаказанно разрядивший свой револьвер над головой исполнительного директора компании Филиппа Деннера, дарит баранов и зовет на охоту начальника отдела связи компании Рональда Денисона.

- Знаете ли, какую мне рассказали историю? - спросила Ирен Дорреш. Ван Роширен крестил целую деревню в Белой долине, через неделю они пошли причащаться. Один поденщик не съел облатку, а зажал ее в, кулаке и спрятал в карман, желая отнести больному брату. Карман его прохудился, облатка упала на землю, мимо пробегавший гусь ее съел - и что же? В бедного гуся вошел святой дух, и тот три часа проповедовал Иисуса.

- Жаль, - промолвил я, - что проповедующего гуся не сняли на пленку.

- Конечно, его сняли на пленку, - возразила миссис Дорреш, - но пленку, по личному приказу Президента, сожгли.

- Я смотрел очень хорошую передачу про ван Роширена, - сказал Джек Митчелл, - там все объясняли. Там сказали, что этот человек одолеваем различными психическими комплексами и не отдает себе отчета в реальном положении дел, предпочитая утопать в собственных фантазиях. Убеждение в собственной непогрешимости, проецированное на мистическую фигуру "бога", составляет основу его инфантильного и нарциссического характера. Мир для него существует лишь постольку, поскольку он соответствует его фантастическим рассуждениям о существовании Иисуса. Его поверхностная вежливость и напускная любовь к людям скрывают глубокое пренебрежение к кому-либо, кроме самого себя. Его равнодушие к женщинам, привычка соблюдать посты и желание непрестанно помогать человечеству, несомненно, связаны с психическими травмами, перенесенными в детстве, и с определенного рода извращенными стремлениями. Вместо того чтобы общаться с собеседником, он стремится воздействовать на него, провозглашая себя говорящим от имени якобы "непогрешимого существа". В сущности это опаснейший характер, который только и может возникнуть в эпоху взаимного отчуждения людей, в эпоху механической цивилизации. Характер, способный возбудить вокруг себя массовую истерию, стать фокусом надежд для человека, вырванного из круга привычных социальных связей, развязать страсти толпы, санкционируя, с помощью несбыточных надежд, самое разнузданное насилие...

- Вы, Джек, современный человек, - сказал я. - Если вы увидите на дороге Фаворский Свет, вы решите, что это террористы палят ферму.

- Мы все здесь современные люди, - гордо согласился Митчелл.

На следующий день поздно вечером раздался звонок.

- Рон?

Это был Ласси.

- Что такое?

- Рон, Лина заболела. Поскользнулась на дворе и ударилась животом о пень.

- Ясно, - сказал я, - у вас есть страховка?

- Нет. Ты не мог бы довезти нас до Белых холмов?

- Буду через пятнадцать минут, - сказал я.

Через пять минут я был уже в воздухе. Я редко летал ночью и надеялся только, что меня не собьют. Животом о пень. Если бы моя жена на восьмом месяце беременности ударилась животом о пень, я бы отвез ее в Дайтан. Там отличная больница и обслуживает всех, кто имеет страховку. У Ласси страховки не было.

Через десять минут я сел во дворе Ласси. Лассп с братом втащили Лину в вертолет, и я тут же взлетел. На женщине была цветастая кофта, подбитая пухом, и клетчатая юбка с желтой каймой. Губы у нее были синие, она была без сознания.

- Эй, - сказал Ласси минут через десять, - куда мы летим?

- В Дайтан, - сказал я.

- У моей семьи нет страховки, - сказал Ласси.

- У моей есть.

Ласси нахмурился.

- Лина не твоя жена, а моя, - сказал он.

- Но в больнице об этом не знают.

- А что будет, когда все раскроется? - спросил Ласси.

- Не пори чепухи, - сказал я.

У людей, которые привозят жену в больницу на собственном вертолете, не спрашивают документов.

Лину погрузили на каталку и увезли за стеклянные двери, я был неспособен на пояснения и громко рыдал. Ласси, немного бледный, безупречно одетый, объяснил, что я - начальник отдела связи "Анреко", что Лина - моя жена, а он - брат жены, совладелец небольшой фирмы, что все мы были на ферме, когда сестра его поскользнулась и... Его английский был безукоризнен, а он весь - воплощение респектабельного преуспевающего туземца, возможно, из древнего и близкого Президенту рода, породниться с которым высокопоставленному служащему компании, конечно, вовсе не стыдно.