Всем стоять на Занзибаре - Браннер Джон - Страница 14

Может, спальня Нормана более правдиво отражала его личность? Маловероятно, решил Дональд. К его собственной это не относилось, поскольку теоретически (хотя сейчас и не на практике) ее делила приходящая терка. Дополнительно у каждого из них было по маленькой комнате для полного уединения. Дональд никогда не переступал порога Нормановой, хотя пару раз заглядывал туда через приоткрытую дверь. Он сумел увидеть слишком мало, чтобы судить, было ли в ней что-то по-настоящему личное. В его комнате, по всей вероятности, ничего подобного не было. Ее скорее следовало бы назвать библиотекой, но опять же половина книг в ней была выбрана и заказана его работодателями и его вкусам никак не соответствовала.

Если последствия совместного проживания столь негативны, думал он, как объяснить их с Норманом желание, да и вообще широко распространенный обычай снимать квартиру вместе? Как объяснить это иностранцу из менее здоровой и потому менее перенаселенной страны или старику, который помнит те времена, когда всякий вставший на ноги холостяк первым делом обзаводился собственной берлогой?

Ну… Тут было одно очевидное преимущество плюс еще некоторое число дополнительных мелочей. Прежде всего совместное проживание обеспечивало им тот стандарт жилья, который по комфорту и простору превосходил все, что каждый из них мог бы позволить себе по отдельности. Даже при его окладе в «ДжТ» без квартиранта Норману пришлось бы основательно затянуть ремень, чтобы жить столь просторно, особенно если учесть, как после постройки Фуллерова купола подскочили цены.

Кое-какие дополнительные стимулы были почти так же очевидны: например, обмен терками, воспринимавшийся как нечто само собой разумеющееся. Заметить другие было труднее: например, всегда удобно, если незнакомые люди решат, что они не просто живут, но и спят вместе. Иногда устаешь, когда тебя раз за разом спрашивают: «Если тебе позволено завести детей, почему ты их не заводишь?»

В его собственной почте не нашлось ничего интересного; Дональд спихнул всю кипу в мусоросборник. Прихлебывая виски, он почувствовал на себе взгляд Нормана и выдавил улыбку.

– Где Виктория? – поинтересовался он за неимением другой темы для разговора.

– Отмывается. От нее пахнет, и я ей так и сказал. – Тон у Нормана был рассеянный, но за словами Дональд различил снобизм наизнанку современного афрама.

«Ах ты грязная черная свинья… »

Поскольку Норман был явно не склонен продолжать разговор, Дональд задумчиво перевел глаза на полнографическую картинку на полу. Ему вспомнилась прошлая «приманка», которую Норман оставил лежать в общей комнате: в ней утверждалось, будто в Бюро способны провести точный генетический анализ на основании всего лишь обрезков ногтей одного из родителей обследуемого. Ложь была настолько вопиющей, что Дональд подумал было, не пожаловаться ли в Бюро по охране прав потребителей. Даже в нынешние благодатные времена при наличии столь ничтожных данных у вас только шестьдесят четыре шанса из ста доказать, кто был ваш отец, не говоря уже о том, чтобы проследить индоевропейские корни в преимущественно афроамериканской наследственности.

Но он все же решил не подавать жалобу из страха скомпрометировать свое прикрытие.

«Боже, да знай я, какая это будет одинокая жизнь, я бы, наверное… »

– Привет, Дональд, – сказала Виктория, выходя из ванной Нормана в облаке пара и духов «Двадцать первый век» от «Арпеже». Пройдя мимо него, она вызывающе положила ногу на колени Норману. – Понюхай меня теперь. Подойдет?

– Подойдет, – не поднимая головы, ответил Норман. – Теперь пойди оденься.

– Вот гнусный тип. Жаль, что ты мне нравишься. При звуке закрываемой двери Норман прокашлялся.

– Кстати, Дональд, я все хотел тебя спросить. Ты собираешься что-нибудь предпринять для?..

– Когда найду кого-то подходящего, – пробормотал Дональд.

– Ты уже несколько недель это твердишь, черт побери. – Норман помялся. – По правде сказать, я подумывал, может, мне лучше пустить вместо тебя Горация. Насколько я знаю, он ищет свободный татами.

Внезапно встревожившись, но скрыв свою реакцию, Дональд посмотрел прямо в лицо своему домохозяину, и поверх него вдруг наложилось лицо Виктории – так ясно, словно она еще не ушла из комнаты: высокая натуральная нордическая блондинка – женщин другого типа Норман в квартиру не приводил.

«Он это серьезно?»

Его собственная последняя постоянная по имени Дженнис была его любимицей: не просто терка, вращающаяся в сети менеджеров высшего звена, как большинство к ним приходивших, а настоящая женщина с сильной и независимой личностью, почти сорока лет и родившаяся в Тринидаде. Он не заменил ее отчасти из-за отсутствия желания, отчасти из-за ощущения, что не скоро найдет ей равную.

И снова он испытал смятение, почти тошнотворную растерянность: уж такого в собственном доме он никак не ожидал. Он-то вообразил, что верно расценил характер Нормана, записав его в категорию застенчивых афрамов, неловко балансирующих между настойчивым желанием иметь белого квартиранта и плохо скрытым раздражением от того, что этот белый квартирант предпочитает черных подружек. Но только что упомянутый им Гораций был намного темнее самого Нормана.

К его облегчению, зазвонил телефон. Отвечая на звонок и через плечо сообщая Норману, что это Гвиневера Стил приглашает их на вечеринку с маскарадом и фантами, он мысленно сформулировал вывод, к которому пришел.

Но если он открыто и сразу об этом заговорит, есть риск, что Норман приведет свою угрозу в действие. Этот афрам ненавидел всех, кто сумел заглянуть под маску спокойствия, какую он обычно носил.

«А мне, боюсь, не по силам снова привыкать к чужому человеку, как я привык к Норману. Пусть и нельзя утверждать, что мы друзья».

– Кстати, а на какую тему эта вечеринка с фантами?

– А? – Наливая себе еще на два пальца виски, Дональд повернул голову. – Ах да, двадцатый век.

– Говори и веди себя соответственно периоду, так она задумала? – И на кивок Дональда: – Как раз такой дури от нее и можно ожидать, правда?

– Разумеется, это дурь, – согласился Дональд, лишь наполовину обращая внимание на слова Нормана. – Она так одержима сегодняшним днем, что, наверное, думает, будто двадцатый век был случайно выбранным единым пластом поведения и мышления. Сомневаюсь, что она помнит, что еще десять лет назад сама в нем жила. Поэтому гости у нее будут разгуливать, приговаривая: «Плесни мне, папик» и «Мочалок застебать!», а одеты будут в сборную солянку из нейлоновых топов и юбок «новый взгляд».

Я не это имел в виду, – сказал Норман. – С твоих слов выходит еще хуже, чем я думал.

А что ты имел в виду? – спросил Дональд. В глубине души он почти испытывал потребность поговорить – и не обязательно о том потрясении, какое он сегодня пережил. Любая болтовня докажет, что он в состоянии раскрыться и не мучить себя недомолвками. Напряжение от того, что он не способен на обычное человеческое общение, начинало действовать ему на нервы.

Углы рта Нормана опустились с намеком на горечь.

Ну, готов поспорить, я буду первым афрамом в списке приглашенных, а раз я согласился, то окажусь единственным, и обязательно появится кто-нибудь, запрограммированный узреть, скажем, Билли Кларка. Тогда она велит своей свите сплотиться и объявить, что мой фант проиграл: мол, я не изображаю из себя Дядю Тома.

Ты правда так думаешь? Тогда зачем, черт побери, ты согласился?

Э-э, я ни за что на свете этого не пропущу, – с оттенком мрачного удовлетворения сказал Норман. – В двадцатом веке произошло многое помимо того, о чем нравится вспоминать Гвиневере, и я получу огромное удовольствие, ткнув ее в это аристократическим носом.

Повисло молчание. Обоим оно показалось нестерпимо долгим. Норман выкурил едва половину своего «бей-голда», недостаточно, чтобы время замедлилось, но замолчал он потому, что посмел краешком коснуться предмета, о котором такие, как он, ни за что не желали заговаривать, и Дональд вполне сознавал, откуда взялись эти недомолвки. Однако для него сгусток отсылок на двадцатый век потянул за собой цепь ассоциаций, которые все ветвились и ветвились, и наконец он уже не мог понять, какие из них относятся к предыдущему разговору, а какие нет.