Миры под лезвием секиры - Чадович Николай Трофимович - Страница 56

Такие торжища стали возможны только после подписания Талашевского трактата и упразднения святой инквизиции. Кто только не собирался на них, за исключением разве что киркопов, пребывавших на уровне первобытно-общинного строя и не умевших толком даже считать до десяти.

Арапы торговали здесь львиными шкурами, слоновьими бивнями, перьями диковинных птиц, обезьяньим жиром, маниокой и военными трофеями, захваченными в предыдущих победоносных походах. Имелся у них и живой товар – в основном молодые пленницы, – но для этого требовалась предварительная договоренность.

Нехристи предлагали кошмы, войлок, овечий сыр, вяленую жеребятину, охотничьих соколов, дальнобойные луки, изготовленные из рогов горного барана, опять же военные трофеи и опять же молодых пленниц.

Но самый большой контингент на толкучке составляли земляки и землячки Смыкова. Они же владели и самым широким ассортиментом товаров – от пуговиц до ручных гранатометов. Наибольшим спросом пользовались патроны, алюминиевая и фаянсовая посуда, швейные иглы, а главное – медикаменты, давно просроченные, но кастильцам и степнякам казавшиеся просто чудодейственными.

Попадались тут и вообще странные люди, расовую принадлежность которых определить было просто невозможно. Эти промышляли сомнительными снадобьями из печени единорога и слюны ехидны, молодильными яблоками, приворотным зельем, ладанками, оберегающими от меча и пули, фальшивыми самоцветами и настоящими ядами.

Расплата серебряными реалами и советской медно-никелевой мелочью производилась только в крайних случаях, зато процветал натуральный товарообмен. За годовалого бычка просили девять пистолетных патронов или две чайные чашки с блюдцами, а за гранату к бычку уже полагалась небольшая приплата – пара бурдюков вина, к примеру. Случалось, что покупательница, которой до окончательного расчета за приглянувшуюся вещь не хватало какой-нибудь ерунды, отлучалась вместе с продавцом в ближайшие заросли.

Как и на любом подобном базаре, здесь процветало надувательство, попрошайничество, воровство и проституция. Две дюжины кастильских стражников, на почве обжорства и алкоголизма давно утративших не только моральные, но и боевые качества, направить эту стихию в законопослушное русло никак не могли. Альтернативой беззубой власти был жестокий самосуд. Воров забивали камнями, жуликов, за недостатком шелковых шнуров, душили всякими подручными средствами, шулерам дробили пальцы, конокрадов привязывали к хвостам самых лютых жеребцов.

Суета рынка, внешне хаотичная, но подвластная своим неписаным законам, подействовала на спутников Смыкова по-разному: у Артема вызвала легкое любопытство, у Лилечки – детский восторг, у Цыпфа, сторонившегося любых шумных сборищ – едва ли не испуг. Один Смыков, привыкший к людским порокам, словно хирург к грыжам и аппендиксам, чувствовал себя здесь если не как рыба в воде, то как выдра в той же самой воде – хоть и чужая стихия, а пропитанием может обеспечить.

Сначала он попробовал продать пистолет, не свой, естественно, а Цыпфа. Но это была вещь дорогая, редкая, на нее копили средства годами, как раньше на автомобиль, и подходящего клиента не нашлось. Вымогательство тоже не гарантировало успех – торгаши кучковались землячествами и против любого любителя легкой наживы были готовы стоять насмерть, как стадо африканских буйволов против львиного прайда. Попрошайничество отвергалось в принципе, проституция – он исподтишка покосился на Лилечку – тоже. Оставалась азартная игра, предприятие, в котором люди расстаются со своими деньгами хоть и с неохотой, но добровольно.

Побродив по зловонным задворкам рынка, где мухи, крысы и бродяги обменивались между собой самыми экзотическими заразами, Смыков подобрал несколько пустых плодов калебасового дерева, которые арапы использовали вместо фляг, и с помощью перочинного ножа изготовил три достаточно вместительных стаканчика. Отыскать на кастильском рынке мелкий, неспелый апельсин сложности вообще не представляло. Место для будущего ристалища он выбрал самое бойкое – рядом со входом, на гранитной плите с полустершимися арабскими письменами (ради этого, правда, пришлось прогнать нескольких облюбовавших ее попрошаек).

В свое время Смыкову довелось вести дело группы наперсточников, на свою беду обобравших до нитки глупую и алчную жену прокурора, и в ходе следствия он неплохо разобрался в нехитрых, но действенных приемах шулерской братии. Главное было – не робеть, постоянно отвлекать внимание клиентов, не жалеть глотки и самому не забывать, под каким из стаканчиков в данный момент находится горошина, теннисный мяч, шарик от пинг-понга или, как нынче, неаппетитного вида апельсин.

Выложив на всеобщее обозрение свои последние сокровища: «командирские» часы, пистолет с пустым магазином и перочинный ножик с дюжиной лезвий, Смыков принялся гонять апельсин по гладкой поверхности плиты, то накрывая его стаканчиком, то вновь пуская на волю. Рекламная кампания велась умниками типа Цыпфа на тарабарском наречии, именуемом пиджиком и с некоторых пор служившим инструментом общения разных рас, не по собственной воле соединившихся под этими проклятыми небесами. В приблизительном переводе на русский зазывные речи Смыкова звучали так:

– Граждане и гражданки, сеньоры и сеньорины, уважаемые господа и мразь подзаборная, – налетайте, не пожалеете! Первый и единственный раз в славном городе Сан-Хуан-де-Артеза! Редкая возможность разбогатеть! Тот, кто угадает, где спрятан этот вот апельсин, выигрывает один из следующих призов! Пистолет Макарова пристрелянный! Часы противоударные, влагостойкие, на шестнадцати камнях! Нож универсальный со штопором, ножницами и шилом! Все в отличном состоянии! Принимаются равноценные ставки! Крупный рогатый скот и невольниц не предлагать! Спешите испытать свою удачу!

За любое дело Смыков брался основательно. Вот и сейчас никто бы не угадал в нем бывшего воина-интернационалиста, верного партийца и следователя райотдела милиции. В его манерах, и в лексиконе, и даже во взгляде появилось что-то криминальное, свойственное скорее Зяблику. При всех своих твердокаменных идеях Смыков смог бы выжить в любую эпоху, при любом режиме и в любой ипостаси.

Постепенно вокруг гранитной плиты (на которой, как позже сообщил Цыпф, были высечены стихи арабского поэта Абу-аль-Аттахи, оплакивающие бренность всего земного) стал скапливаться праздный люд. Однако ставок никто не предлагал, даже самых мелких. Идея того, что никудышный апельсин, бегающий между трех самодельных стаканчиков, может сделать тебя обладателем одной из этих действительно замечательных вещиц, должна была сначала вызреть в умах хоть и азартных, но прижимистых кастильцев.

Смыков успел уже немного охрипнуть, когда из толпы выступил заранее проинструктированный Цыпф и, сильно смущаясь, согласился сыграть. Против пистолета (кстати сказать, своего собственного) он поставил чудом сохранившийся во всех перипетиях последних дней томик хроник Альфонса X, чем вызвал опасливое уважение зевак: надо же, книгочей, а может, еще и чернокнижник!

Легко угадав местонахождение апельсина, он забрал свой приз и, не смея поднять глаза, отошел в сторонку.

– Видите? – ничуть не обескураженный Смыков обвел взглядом ряды зевак. – Удача человеку подвалила! А вы боитесь! Вот он, апельсинчик, здесь лежит! Теперь туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда! Где он? Справа? Правильно! Извольте полюбоваться!

Хороший пример оказался не менее заразителен, чем дурной. К гранитной плите, некогда запечатлевшей печальную мудрость, а ныне тешившей постыдный порок, уже проталкивался коренастый кастилец, судя по роже, простолюдин, но разодетый, как кабальеро, короче говоря, местный нувориш, разбогатевший на бартере с Отчиной – туда вино и свинина, обратно пустые бутылки и самосад.

– Это хочу! – он ткнул пальцем в часы.

– Что ставишь, человек хороший? – Смыков сразу перешел на испанский.

– Деньги. Пять реалов.

– Десять.

– Шесть.

– Пусть будет семь. Покажи.

Кастилец вытащил из-за пазухи объемистую кожаную мошну и вытряхнул на ладонь Смыкова семь серебряных монет с вензелем короля Педро на аверсе.