Миры под лезвием секиры - Чадович Николай Трофимович - Страница 47

– Надо было вместо тебя Сизову из детской комнаты с собой взять, – вздохнул лейтенант. – Хоть бы потомство оставили.

– Жрать бы что стали, братец вы мой?

– Нашли бы чего-нибудь… Ящерицы бегают, птицы летают… Кстати, вон и дымок! Да и жареным с той стороны попахивает! Наверное, пастухи шашлык готовят.

Глотая слюнки от аппетитного запаха (как-никак последний раз ели часов десять назад, да и то всухомятку), они устремились в сторону костра, впрочем, не забыв привести оружие в боевое состояние. Желая застать людей, которые жгли костер, врасплох, последние пятьдесят метров пробирались по дну неглубокого оврага, где ящерицы просто кишели и даже одна змея встретилась.

Когда треск костра стал явственно слышен, они с разгона вскарабкались наверх и… остолбенели.

– Вот так шашлычок… – пробормотал лейтенант спустя некоторое время и попытался блевануть, да не смог – желудок был пуст.

Смыков, человек от природы стойкий и маловпечатлительный ко всему, что не касалось женщин определенного сорта, не стал ни возмущаться, ни блевать, а просто подошел к догорающему костру и принялся ногами разбрасывать головешки.

Впрочем, это уже не могло облегчить муки сержанта, убежавшего несколько часов назад. Да и узнавался он только по сапогам, стойко перенесшим действие огня, и по валявшейся неподалеку фуражке с красным околышком.

– Вот тебе и необитаемые места, – сказал лейтенант, прикрывая рот ладонью. – Кто же его так, а?

Обугленное тело сержанта было привязано к одинокому корявому дереву цепями, следовательно, сделать это могли только люди, достигшие определенного уровня цивилизации. А то, что среди золы обнаружился покрытый окалиной пистолет, указывало, что уровень этот не так уж высок.

Смыков поднял фуражку, тут же развалившуюся на две половины, скрепленные между собой только козырьком. Вся она была пропитана кровью и оттого непривычно тяжела.

– Значит, не мучился, – констатировал Смыков. – Мертвого жгли… А рубанули, похоже, топором… Сзади…

– Не-е, – возразил лейтенант, все еще старавшийся держаться на дистанции. – От топора след короче должен быть… А тут через всю тулью… Скорее всего – сабля… Похоронить бы его надо.

– Как мы его, братец вы мой, похороним? Земля как камень, а у нас даже ножа нет. Пусть повисит, пока мы за подмогой сходим. Надо оформить по сотой статье – убийство с особой жестокостью. Прокурор, думаю, поддержит.

– Юморист ты, Смыков, – скривился лейтенант. – Медведь здесь прокурор. Слыхал такую прибаутку? Ноги надо уносить, пока не поздно.

Смыков тем не менее составил краткий протокол осмотра места происшествия, приобщив к нему в качестве вещественных доказательств испорченный огнем пистолет и сильно обгоревшее удостоверение личности. Лейтенант скрипел зубами от злости, однако терпел.

Закончив бумажные дела, пошли куда глаза глядят, наудачу. Смыков заикнулся было, что надо искать ручей и идти вниз по течению, но лейтенант демонстративно игнорировал его слова. И горные кряжи, и дымок догорающего костра уже скрылись за горизонтом.

Деревню они обнаружили совершенно случайно, по мычанию коровы, внезапно нарушившему зловещую тишину. Оба, не сговариваясь, присели и поползли на этот звук, столь неожиданный в таком диком месте. С гребня холма открылся вид на кучу каменных построек, обнесенных земляным валом. Дальше расстилались поля, покрытые необычайно низкорослой, сильно засоренной васильками пшеницей.

– Смотрите, мельница, – прошептал Смыков. – С крыльями. Отродясь такой не видел.

– И церковь с крестом.

– Где вы такие церкви у нас видели? И крест, заметьте, не православный.

– Точно. Сектанты какие-то…

– Или католики. Я похожие церкви на Кубе видел.

– Людей вроде не заметно.

– Подождем.

В мучительном ожидании прошло не меньше часа. Хотелось есть и спать одновременно, да и мухи, непомерно расплодившиеся возле человеческого жилья, донимали. Высоко в небе появилось несколько стервятников, вероятно, принявших Смыкова и его спутника за падаль.

Из деревни не доносилось иных звуков, кроме жалобного, повторяющегося через равные промежутки времени, мычания.

– Эх, молочка сейчас… – произнес лейтенант страстно. Даже воспоминания о «шашлыке» в сапогах не могли унять его голодных мук. – Может, пойдем, а?

– Пошли, – кивнул Смыков. – Только, братец вы мой, осторожно.

Низко пригибаясь к земле, они короткими перебежками достигли деревни. Вскарабкаться на вал не удалось, так густо он зарос колючим кустарником. Ворот не было и в помине, от них остался только гнилой верейный столб.

– Без страха люди живут… Открыто, – сказал Смыков. – Не боятся незваных гостей.

– Терять просто нечего, – отозвался лейтенант. – Смотри, какая нищета. Крыши соломенные. Двери на борону закрываются.

Первый же дом, в который они зашли, поверг их в изумление и странным устройством щеколды, и скудностью внутреннего убранства, и грубой самодельной мебелью, и глинобитным полом. В комнате с очагом посредине и кое-какой медной посудой на стенах, они, обшарив все углы, не обнаружили ничего, хотя бы отдаленно напоминающее съестное.

– Корову надо искать, – сказал лейтенант убежденно.

– А ты ее доить умеешь?

– Не подоим, так прирежем.

– Это, братец вы мой, уголовное дело. Сами знаете.

– Да пошел ты, законник…

Так, заглядывая во все дома подряд, они добрели до центра деревушки, где располагалось одно-единственное более или менее приличное здание – двухэтажное, с узорными решетками на окнах, крытое чем-то похожим на черепицу. Двор дома был обнесен глухим каменным забором, из-за которого и раздавалось коровье мычание.

Лейтенант тронул железную калитку, и та со скрипом поддалась. В тот же момент из глубины двора с хриплым рычанием примчались два огромных лохматых пса – настоящие волкодавы. Смыков едва успел втащить своего спутника обратно и захлопнуть калитку.

– Вот и попили молочка, – сказал он разочарованно.

– А ты анекдот про корейца, который на границе собаководом служил, знаешь? – поинтересовался лейтенант, задумчиво поглаживая кобуру. – А корейцы люди культурные, в правильном питании толк понимают.

– Вы это, братец мой, бросьте, – отрезал Смыков. – Нельзя так низко опускаться. Особенно в чужой стране.

Собаки захлебывались от злого вожделения и разве что прутья калитки не грызли. Казалось, они понимают, о чем говорят люди.

Внезапно кто-то позвал собак, и они исчезли с той же быстротой, с какой до этого появились. К калитке приблизилась хрупкая женщина, одетая в черные длинные одежды – даже носки туфель не было видно. На смуглом цыганском лице горели глаза, выражение которых сразу смутило Смыкова.

Она спросила что-то на чужом языке, и он, как ни странно, понял ее. Женщина поинтересовалась, христиане ли они.

– Си, синьора, – машинально ответил Смыков.

– Перекрестись.

Смыков не раз видел, как крестятся верующие на Кубе, и довольно правдоподобно воспроизвел этот жест.

– Войдите, – сказала женщина.

Ее испанская речь сильно отличалась от той, к которой привык Смыков, но была понятна почти в такой же степени, как современному россиянину понятен церковно-славянский язык.

Ни разу не обернувшись, женщина провела их в дом и усадила за стол в просторной, чисто побеленной комнате, единственным украшением которой было черное дубовое распятие на стене.

– Вы чужестранцы? – спросила она.

– Да, – ответил Смыков. – Но вам не следует нас бояться.

– Недавно здесь побывали чужестранцы, непохожие на вас. Они убили пастухов и угнали наши стада. Падре сказал, что это слуги лукавого. Они не понимают нашего языка, не умеют креститься и питаются сырым мясом своих коней.

Лейтенант, ни слова не понимавший в их разговоре, каким-то чудом догадался, что речь идет о еде, и стал тыкать пальцем в свою широко открытую пасть.

– Жрать, мадам! Эссен! Ай увонт ит!

– Вы голодны? – спросила женщина.

– Немного, – засмущался Смыков.