Кураж - Туричин Илья Афроимович - Страница 69

Адъютант возник рядом с термосом в руках, отвинтил крышку, налил в фаянсовую чашку горячий чай.

– Благодарю.

Полковник отхлебнул сладкой ароматной жидкости. Хорошо. О здоровье надо помнить всегда. Если ты бодрствуешь, надо есть понемногу, но часто.

Первые мины провыли внезапно где-то неподалеку, смяв лесную тишину, надавив на барабанные перепонки до глухоты.

– Началось, - сказал один из бородачей, Михайло.

– Заткни патефон, - посоветовал Сергеич Семену. - Неестественно петь в такой, можно сказать, ситуации.

Семен снял иголку с охрипшей за ночь пластинки, аккуратно уложил звукосниматель на место, закрыл крышку. Все. Отслужила свое машина. Что ж это выходит? Фрицы будут теперь ею пользоваться?

Рядом разорвалась мина. Дыхнуло в лицо горячим, запахло порохом, дробью рассыпались комья земли, щепа, срезанные осколками ветки.

Ну уж нет!… Семен взял в руки патефон, поднял над головой, чтобы бросить в костер. И вдруг стало жалко расставаться с этим чудо-ящиком. В ушах возникла ласковая мелодия: "Синенький скромный платочек…" Эх!… Он взял патефон за ручку, чемоданчик и чемоданчик.

Снова грохнуло. Теперь где-то у болота.

– Во дают!

– Да брось ты патефон! - сказал Сергеич.

– Ну уж нет!… Мы еще заведем "Синий платочек".

Черноту леса разорвали короткие вспышки. Они были и справа, и слева, и впереди. Только там, у болота, где рвались густо немецкие мины, вспышек не было.

– Ну что, добавим шуму? - Михайло лег за накат землянки и дал очередь из автомата по мелькающим во тьме вспышкам.

Рядом примостились Сергеич и Семен.

– Если они мне патефон попортят, я с них шкуры спущу! - крикнул Семен, нажимая на спуск автомата.

– Теперь давай туда, - Михайло метнулся мимо костра, лег за дерево, дал очередь в другую сторону.

Семен и Сергеич пробежали пригнувшись, легли рядом.

Семен сменил диск.

Сергеич застонал.

– Ты что? - наклонился к нему Семен.

– Кажись, в плечо, - Сергеич попытался приподняться, но вторая пуля царапнула ему ухо. Глаза залило кровью.

Семен оттащил его к землянке.

Сергеич ругался громко. Сел, прислонился к бревенчатому накату, нашарил в карманах гранаты, положил рядом.

– К Михайле иди, Семка, черт! Такая ситуация! Отходите в болото. Я их тут малость придержу.

– Все уйдем, Сергеич! - Семен стал подымать товарища.

– Не надо. У меня и в боку чего-то сидит. Не уйти. Ну, да тех, что ко мне сунутся, переживу.

Семен отпустил Сергеича. Посидел мгновение возле на корточках. Потом внезапно метнулся в сторону, вернулся с патефоном. Поставил его на землю. Открыл крышку. Сунул ручку на место, стал крутить.

– Ты чего?

– Пускай поет.

В треск стрельбы, в свист пуль и грохот разрывов вплелась нежная мелодия, женский, чуть с хрипотцой голос выводил: "Синенький скромный платочек падал с опущенных плеч. Ты говорила, что не забудешь ласковых, радостных встреч…"

Подполз Михайло.

– Отходим к болоту?

– Идите, други, - сказал Сергеич.

– Тебя не бросим, - Михайло обхватил его туловище.

Сергеич застонал.

– Оставь. Все одно не донесешь. Видать, ситуация моя такая. Уходите, други, уходите. Не уйдете, кто про мою геройскую жизнь людям расскажет? - Сергеич закашлялся.

Михайло снял шапку.

– Прощай, Сергеич… - Он вскинул автомат, дал длинную очередь по возникшим в деревьях теням, побежал к болоту.

Семен, отстреливаясь, побежал за ним.

Они вошли в черное болото, запрыгали по невидимым кочкам.

Кочки уходили из-под ног.

Позади грохнули один за другим три разрыва.

– Сергеич, - прошептал Семен, вскинул автомат, обернулся.

– Не стрелять, - жестко приказал Михайло. - Нету нас здесь. Нету.

Тяжело дыша и всхлипывая, он двинулся дальше, к тому месту, где загодя были приготовлены жерди.

А позади у костров метались фигуры в касках, трещали автоматы. Лаяли собаки.

Полковник Фриц фон Альтенграбов, услышав треск автоматов и разрывы гранат, решил немного пересидеть на своем складном стульчике. Пули в темноте не разбирают. Он не сомневался, что лагерь уже усеян трупами партизан. Кольцо сомкнулось.

Взрывы и стрельба стали быстро стихать. Только все еще ухали за спиной тяжелые минометы, которые, как и предусматривалось планом, перенесли огонь на болото, единственный ненадежный путь отхода партизан. Они потонут там все до одного. Все до одного!

Внезапно стало совсем тихо. Все. С партизанами покончено!

Полковник Фриц фон Альтенграбов произнес патетически:

– Идемте, лейтенант, на поле боя.

И зашагал в темноту, в тишину, меж угрюмых стволов, сквозь кусты, как никогда ощутив себя крохотным. И от ощущения этого портилось настроение. Он шел, спотыкаясь о корни, как слепой, натыкался на стволы деревьев и тихо чертыхался про себя. Шел на неистовый собачий лай.

Наконец впереди показались огоньки, тлели костры, пахло дымом и порохом, кто-то светил фонариком. И было тихо. Удивительно тихо.

Полковник чуть не наткнулся на цугфюрера разведки Шульца.

– Ну!…

Шульц молчал, смотрел куда-то в сторону.

– Покончили?

Так точно, господин полковник.

Полковник Фриц фон Альтенграбов прошел мимо землянок. На площадке возле костра рядком были положены трупы.

– Это все? - спросил он.

– Ищут, господин полковник.

– Прекрасно…

И вдруг осекся, увидев знакомые каски и черные шинели.

– А партизаны? - резко спросил он.

– Один. Подорвался на гранате, - произнес кто-то в темноте.

Полковник постоял оторопело, повернулся и зашагал в лес, к дороге, к машине, прочь отсюда. Ослы! Упустили всю банду! Предатели!

Тишина в лесу была такой гнетущей, что захотелось завыть по-волчьи.

Доктор Доппель пригласил Гертруду Иоганновну к себе. В кабинете стояла тропическая влажная духота. Блестели мясистые листья кактусов. Пахло свежезаваренным кофе.

– Меня отзывают, Гертруда. Очевидно, я нужен буду фюреру где-либо в другом месте. Поговорим о вас. - Он посмотрел на нее печально, словно видел в последний раз.

– Да, Эрих…

– Фирму закрывать не стоит. Дело налажено. Офицеры довольны. А вот мальчиков жалко.

Гертруда Иоганновна взглянула на него вопросительно, не сразу поняла, каких мальчиков он имеет в виду.

– Петер и Пауль обречены на прозябание. Не учатся. Надо вводить их в большую жизнь. Я беру Пауля с собой. Я покажу ему его истинную родину - Германию. Я выращу из него настоящего немца. Нет-нет, не благодарите меня, это мой долг и перед вами и перед Германией!

Она растерялась. Она ждала чего угодно: обвинения в краже рейхсмарок, ареста, провала, смерти, наконец… Но забрать мальчика, увезти Павлика в Германию, на чужбину, оторвать от семьи?…

– Эрих… - Она с трудом разжала помертвевшие губы. - Эрих…

– Нет-нет, не говорите ничего. Я понимаю, вы взволнованы. Решение мое несколько неожиданно для вас. Понимаю. Но я шел к нему долго. Все обдумал, поверьте. Я привязался к Паулю.

– Но я тоже привязана к Паулю! Я - мать…

– Да. И именно потому, что вы - мать, вы не станете обеднять жизнь сыну, не станете препятствовать его возвышению. А я из него сделаю высокого немца!

Гертруда Иоганновна задыхалась, не находила ответа.

А доктор Доппель принял это за столь естественное материнское волнение. Ведь решается судьба сына. И какая судьба! Кто знает, может быть, придет день, когда не он будет подымать Пауля, а Пауль его. У молодости своя сила, надо только направить ее в нужную сторону твердой рукой.

И потом, если Пауль будет с ним, Гертруда не пошатнется, не предаст. Дело будет процветать.

Доппель снова взглянул на Гертруду печально. Ему было немного жаль ее. Ах, как мы немцы все-таки сентиментальны! Какие у нее белые губы и лицо без кровинки. Ничего, дорогая, через это надо пройти. Так будет лучше.