Все возможно - Боумен Салли - Страница 38

Он жалостно посмотрел на Эдуарда.

— Они же все изгадят, понимаешь? Все-все, что мне, как я думал когда-то, хотелось уничтожить. А теперь не хочется. При одной мысли об этом меня берет ужас. — Он сделал паузу. — Ты знаешь, они все еще в погребе — в целости и сохранности, — отцовские вина. Только что узнал, когда спустился в подвал. Со дня его смерти никто к ним не притронулся. И книга реестра вин на месте. В ней все подробно расписано. Числа.. Где и когда приобретено. Количество бутылок. Он вообще-то неплохо разбирался в винах, что странно — по части еды он всю жизнь оставался твердолобым английским пуританином. Больше всего любил рыбный пирог с фасолью, а вместо пудинга — пирог с патокой. И еще обожал сливы, он их сам собирал. О дьявол и все его присные, прости, Эдуард.

На глазах у него навернулись слезы. Он раздраженно встал и отвернулся. Эдуард приподнялся, но Кристиан сердитым жестом заставил его опуститься на место:

— Ничего. Сейчас приду в норму. Отвернувшись, он уставился на живую изгородь.

Эдуард выждал с минуту и тоже встал.

— Пойду сварю кофе. Хочешь выпить чего-нибудь крепкого? У меня в машине бутылка арманьяка.

— По правде сказать, мысль совсем недурная.

Кристиан так и не обернулся. Эдуард тихо удалился. Он сходил к машине за арманьяком, прошел длинной, выложенной тяжелыми плитами галереей на кухню и занялся кофе.

Между жестянками кофе и жестянками чая — «Эрл Грей», «Лапсанг» и «Цейлонский» — были заткнуты пакетики семян, на каждом — число. На кухонном столе лежала записка с перечнем того, что нужно купить: одну баранью котлетку, пакетик овсяных лепешек, полфунта масла, четверть фунта сыра. Вдовий рацион. Эдуард прочитал, и от жалости у него защемило сердце. Мать Кристиана провела тут в одиночестве десять последних лет жизни. Еще тогда его глодало чувство вины — так редко они с Кристианом ее навещали. Но и теперь ему было трудно представить себе ее существование в этом обезлюдевшем доме, ибо он до сих пор видел его таким, каков тот был двадцать лет тому назад, — полным жизни. Эдуард подумал о том, что все это пойдет с молотка, будет продано, перестроено, и, подобно Кристиану, почувствовал: нужно любой ценой сохранить то, что так любили и сберегали. Он вспомнил слова Филиппа де Бельфора: «Можете себе представить, как все обрадуются, когда вы преставитесь… еще бы, сколько добра — грабь — не хочу!»

Он отнес кофе и арманьяк на террасу. Тем временем Кристиан, казалось, пришел в себя; он сидел и курил очередную сигарету.

Эдуард налил ему кофе и стаканчик арманьяка и сел; он никак не решался сказать то, что хотел, но все же решился:

— Ты уверен, абсолютно уверен, что не хочешь жить в этом доме? И что сестры тоже не хотят?

— Я же сказал, что нет. Решительно нет. После похорон у нас был маленький семейный совет, и все согласились, что дом нужно продать подчистую. Примерно в этом духе. Без сантиментов.

— Можно, я его куплю?

— Что?! — Кристиан застыл с поднятым стаканом в руке.

— Можно, я его куплю?

Воцарилось молчание. Узкое лицо Кристиана залила краска.

— Побойся бога, Эдуард. Мы с тобой, конечно, друзья, но даже ради дружбы идти на такое… Я совсем не хотел…

— Знаю, что не хотел. И мое предложение продиктовано не нашей дружбой. То есть не только ею.

— Тогда почему?

Эдуард опустил глаза, и Кристиан, придирчиво наблюдая за ним, заметил, что он изо всех сил старается сохранить бесстрастное выражение, но это плохо ему удается: на лице Эдуарда явственно читалось счастье.

— У меня и Элен… одним словом, все юридические тонкости наконец улажены. Развод состоялся, значит, мы можем жениться. И…

— Господи, господи! — Кристиан воспрянул и издал боевой клич, которому позавидовал бы любой краснокожий. — Когда? Когда? Эдуард, чтоб тебя черти взяли, ведь ни словечком не обмолвился…

— На следующей неделе.

— На следующей неделе? На следующей? Не верю. Чудо какое-то. Распрекрасное чудо…

Кристиан вскочил и бросился обнимать Эдуарда, чуть не опрокинув при этом столик.

— Где? Как? Надеюсь, я буду шафером? Если нет, то больше ты меня не увидишь. Обожаю свадьбы. Собираешься закатить на полную катушку или, напротив, что-нибудь восхитительно тайное, когда новобрачные тихохонько удирают, а…

. — Кристиан! — Эдуард попытался остановить это словоизвержение, но и сам невольно расплылся в улыбке. — Кристиан, я пытаюсь сделать тебе чисто деловое предложение.

— Деловое предложение в такую минуту? Ты рехнулся. Это же не по-человечески. Ты… что?

— Если ты и в самом деле хочешь продать этот дом, я бы очень хотел его купить. Вот и все.

Кристиан угомонился, присел и посмотрел в глаза Эдуарду.

— Зачем? Ничего не понимаю. Ты сказал мне две потрясающие вещи — так есть между ними какая-то связь?

— Конечно, есть. Я хочу сделать Элен свадебный подарок. И мне подумалось — если ты не против, — улыбнулся Эдуард, — что неплохо бы подарить ей настоящий английский дом. И английский сад.

— Когда она была девочкой… Они возвращались в Лондон. Эдуард бросил взгляд в боковое зеркало, прибавил скорость, и его «Астон Мартин» обогнал три автомобиля и тягач. Кристиан зажмурился.

— Когда она была девочкой — я бы не стал посвящать в это никого другого, но Элен, как я знаю, немного говорила с тобой на эту тему, — она жила на трейлерной стоянке в Алабаме. Помнишь?

— Помню. Она как-то ее мне описывала.

— Жила там с матерью, и та частенько рассказывала ей про Англию и дом своего детства. — Эдуард помолчал. — Ты помнишь тот дом, в Девоне?

— Как его можно забыть?

— Мать рассказывала ей про него и про сад. Про сад особенно. Она сотворила нечто такое, что Элен запомнила на всю жизнь. Образ прекрасного, безмятежного, идеального дома. Когда Элен была маленькой, мать, бывало, надолго оставляла ее одну, и знаешь, чем тогда частенько занималась Элен? Пыталась устроить сад. Английский сад. Собирала камушки, дикие цветы, травинки, выкапывала в земле и сажала их, чтобы подарить маме английский сад, когда та вернется. Только вот беда — тогда стояла жара, земля была пересохшая, а мама часто возвращалась очень поздно, так что к ее приходу растения успевали завянуть и погибали. Она мне однажды рассказывала, и я запомнил.

Он помолчал, глядя на дорогу.

— А потом она в конце концов вернулась в Англию к тетушке, увидела ее жалкий домишко, и это было для нее страшным ударом. Она только что потеряла мать и единственного друга, приехала в Англию — и увидела этот ужас. Ей и сейчас тяжело говорить об этом. Понимаешь, тогда она убедилась воочию, какой великой фантазеркой была ее мать. Элен, конечно, знала, что кое в чем… видела, что мать сама себя обманывает. Но в тот идеальный сад Элен, по-моему, всегда верила. А тут выяснилось, что никакого сада нет и не было. Он тоже оказался плодом самообмана, и не только ее матери, но и самой Элен. Она унаследовала от матери этот мираж.

— Господи, как печально, — вздохнул Кристиан. — Я об этом и не подозревал. Чего только мы не получаем в наследство!

— Да. — Эдуард снова глянул в зеркальце, убедился, что дорога пустынна, и прибавил скорость. — Да. Я долго ломал голову. Мне хотелось подарить ей что-то особенное, исполненное для нее глубокого личного смысла. И когда я утром вошел в твой дом, я об этом подумал. Я в жизни не видел более английского дома. И такого идеального английского сада. — Он улыбнулся. — Обещаю, мы не станем превращать розарий в бассейн.

— Вот и хорошо. — Кристиан лукаво покосился на Эдуарда. — Насколько я понимаю, тем самым ты обещаешь и не приглашать Жислен? Не хотелось бы видеть, как эта скорпионша вцепится в дом своими клешнями…

— Это я тебе твердо обещаю. Жислен работала только над моими салонами — до домов я ее не допускал, — да и то это было давным-давно.

— Как она, кстати? Она вроде вышла за этого типа, Нерваля?

— Совершенно верно. Сначала устроила скандальный развод с Жан-Жаком, а потом вышла за Нерваля. Я не видел ее уже несколько лет. Если не ошибаюсь, там возникли маленькие разногласия с налоговым управлением — какая-то довольно сомнительная компания, зарегистрированная на Каймановых островах. Во всяком случае, из Франции они с Нервалем отбыли. Я слышал, сейчас они заняты разделыванием того, что осталось от Марбеллы, и, похоже, весьма в этом преуспевают.