Полярная трагедия - Свирский Григорий Цезаревич - Страница 12

Юра сел на чемодан, обхватил голову. Не хотелось никого видеть. Идти? Куда идти?..

Продрогнув, поднялся, водрузил чемодан на плечо, поплелся к рабочему общежитию. Слова "Хотуль прислал" оказались верней записки.

-- Ложись на любую! -- Громкоголосая, на раздутых от водянки ногах, комендантша отомкнула комнату, заставленную железными кроватями с серыми солдатскими одеялами. -- До пяти все на бетоне. Отоспишься, а там Хотуль заглянет, разберемся... Да говорю -- на любую: тут хворых нет. Хворые на погосте.

Заснуть Юра не мог. Где-то надрывался младенец -- ему слышался младенец на канцелярском столе... Натянув отцовские резиновые сапоги, подвернув их, чтоб не было видно, что охотничьи, для отдыха, отправился в котлован, на поиски Хотулева. Мимо ревели "МАЗы" с буйволами на радиаторах. Повороты таежные, крутые, раствор выплескивался через борта, шофера материли Юру, жавшегося к кювету; когда добрел до котлована, он был в бетонной жиже с головы до ног.

-- Эй, леший! -- закричал кто-то весело. -- Лазь к нам, у нас работа чистая!.. -- Послышался негромкий, вразнобой, девичий хохот.

Юра вгляделся. Неподалеку рыли траншею. Человек двадцать девчат и трое парней во флотских брюках, заправленных в сапоги. Траншея была глубокой, вровень с плечами. Только лица виднелись над землей, да мелькали лопаты.

-- В старину неверных жен закапывали так, по шею, а вас за что? -шутливо, в тон, ответил Юра, скользнув взглядом по девичьим лицам. И, от неожиданности, даже с ноги на ногу переступил. Глазам не поверил. Посередине траншеи работала та, белолицая, с ввалившимися щеками, лет восемнадцати девчушка, не больше. В длинной и широкой деревенской юбке, подпоясанной флотским ремнем. Юра шагнул к ней, но -- остановился: зачем бередить?.. Мало ей вчерашнего?!

-- Платить будете? -- спросил хрипловато, чтоб хоть что-то сказать.

-- Будем! Будем! -- раздалось в ответ несколько девичьих голосов.

Ребята захохотали, один из них, в брезентовой накидке, видно, бригадир, спросил деловито:

-- Время есть? Подсоби, а?.. Выведем, как всем. У нас половина на больничном.

-- Тю! Что так?

-- Дак вода тут без газировки. Животами маемся. Тянем прямо из лужи.

-- Вы что, без понятия?

Бригадир усмехнулся:

-- Намахаешься лопатой, станешь без понятия. Троих уж увезли в Иркутск, кровью изошли.

Юра прыгнул вниз, взмахнув руками; упал, поскользнувшись на вязкой, оттаявшей сверху мерзлоте. Тонкая и желтая, как подсолнух, девчонка засмеялась.

-- Сигает-то, как Икар... Икар, иди к нам, у нас земля мягче!

Девчата захохотали -- все ж отдых. Только одна не улыбнулась, маленькая, белолицая, подпоясанная матросским ремнем. Даже кидать лопатой не перестала. Да силы, видно, кончились -- не добросила доверху, и сырая земля посыпалась обратно.

Юра протолкался вдоль траншеи, взял у нее лопату.

-- Передохни, белянка!

Девчата перестали рыть мерзлую, в комках, неподатливую землю, поглядели на Юру, опершись на лопаты. Одни благодарно, другие -- с удивлением. Только тоненькая, как подсолнух, работавшая без рубахи, в одном лифчике, бросила уязвленно:

-- Рыжий, конопатый, убил дедушку лопатой...

Юра махал совковой лопатой, наверное, час, не меньше, соскучившись по движению, по работе. Сквозь стенки траншеи просачивалась вода, за ворот падали липкие комки.

-- Перекур, девки! -- закричал бригадир сиплым голосом.

Девчата развернули бумажные пакетики, достали бутерброды с салакой, консервы из китового мяса, разделили всем поровну.

-- Кому махры? -- спросил, повысив голос, бригадир. -- Кому, говорю, махры?

Юра опустился на землю рядом с белолицей. Когда он забрал у нее лопату, она тут же выбралась наверх, натаскала хворосту для костра, а сейчас тащила обугленный артельный чайник. Девчонки так измучились, что не стали выбираться наверх. Ели в траншее.

-- И впрямь как солдаты, -- удивленно-весело сказал Юра. -- В окопах.

Белолицая не ответила, лишь взглянула на него холодновато и горестно.

-- Как вас звать? -- спросил Юра неуверенно. -- Давно вы тут, Стеша?.. Давно?

Она только головой мотнула.

-- А... откуда?

Стеша молчала, вроде кильку дожевывала, потом пересилила себя -- все ж помог человек -- вздохнула:

-- О-ох, не доехать туда, не доплыть! Тысячи две километров, не мене.

-- А я московский! -- заторопился Юра, боясь, что разговор угаснет.

-- С самой Москвы? -- откликнулась тоненькая в лифчике. -- Земеля , значит!

На нее зашикали: в чужой разговор не встревай!

-- Из-под Москвы я. Город Жуковский. Слыхали, Стеша? Самолеты там испытывают.

-- Под ревом, значит, жили, -- сочувственно вздохнула Стеша. -Последнее дело!.. А приехал почто? От грохота? Иль бросил каку? С ребятенком? Да подале?..

Юра даже руками всплеснул. Боже упаси! Огляделся вокруг, не слушают ли, признался вполголоса:

-- Меня бросили.

-- Иди ты?! -- Такое изумление появилось в круглых детских глазах Стеши, что Юра, понизив голос до шепота, рассказал, как его увозили в армию, а любовь сказала, что ждать не будет. И точно, не ждала.

Стеша поглядела куда-то вдоль траншеи, в глазах ее была все та же горечь.

-- Не любила, значит.

Юра протестующе взмахнул рукой:

-- Нет-нет, обожглась на одном! Уехал и -- писать перестал. Разуверилась. Вот как! Любят, а бросают?

Сказал, и понял -- сморозил... Стеша прижала худющие пальцы к лицу, как вчера, в парткоме, и кинулась вдоль траншеи, стараясь не всхлипывать; выскочив наверх, заголосила с такой тоской, что все оглянулись в его сторону враждебно.

-- Ты чего? -- Парень в брезентовой накидке быстро подошел к нему. -Обидел?

Юра неуверенно затряс головой.

-- Беда! -- Парень вытащил кисет, затянулся зло. -- Ясель, понимаешь, нет. С ребенком -- гибель. Без ребенка -- гибель...

-- Как нет?! Не строят? -- зачем-то шепотом спросил Юра. -- Почему?

-- Никто понять не может! Какая-то напасть!.. Медведь, и тот ребенка не тронет. А тут, понимаешь, такое. Родила -- пропадай...

Полил дождь, все кинулись под брезент, а когда выглянули, увидели, что работа насмарку. Талая мерзлота оплыла, стенка рухнула, траншею словно и не копали.

Обступили траншею, опустив руки, как свежую могилу. Молча. Молчание прервала матерная брань, изощренная, пакостная, блатная.

-- Агейчев прется, -- хмуро сказал бригадир.

-- Филоните?! -- прохрипел Агейчев, подбегая. -- Завтра трубы подвезут, а вы блох давите?! В бога душу...

Рябоватый, во флотских брюках, паренек, объяснил, что произошло.

Агейчев потер раздутое от водки небритое лицо, прохрипел с издевкой:

-- За длинным рублем прикатили?.. Коль вы молодежно-комсомольская бригада, ентузиасты, флаги-митинги, то вы должны выполнять самую низкооплачиваемую работу. И грязную... А ну, давай!

Рябоватый, во флотских брюках, парень, схватил лопату наперевес, как винтовку со штыком, и кинулся на Агейчева. Тот бросился вниз, к котловану, крича диким голосом:

-- Убили! Убили!

Девчата двинулись к общежитию, а Юра, с трудом волоча облепленные землей сапоги, начал спускаться в котлован, к Хотулеву.

Тут мы с ним и встретились, правда, позднее.

Я приехал в котлован на "такси", или на "воронке". Так назывались здесь грузовики с обшитыми фанерой глухими кузовами. "Такси-воронки" доставляли рабочих из деревянного Братска в котлован, в часы пик их брали с боя. Как и автобусы. Я уже решил было остаться, но несколько парней, услышав, что ищу Хотуля, кинули меня за ноги -- за руки в кузов, и я, таранив кого-то головой, приткнулся возле липкого, в глине и растворе, дребезжащего борта.

-- Во! -- воскликнул старичок в ватнике, усыпанном древесными опилками. -- Полна церква, негде яблоку упасть, городничий заявился, место нашлось!

В ответ грохнуло хохотом: казалось не от рытвин, от хохота зашатался "такси-воронок". Стало разить сивухой, видать, кто-то утром сильно опохмелялся.