Мать и мачеха - Свирский Григорий Цезаревич - Страница 30

Застеклил еврей-стекольщик дом -- пей от души! Обновил еврей-портной крестьянские штаны с неизменно круглыми заплатами сзади -- пей от души, не обижай хозяина!

Крестьяне и их дети, в свою очередь, любили появляться в Капрештах по субботам. Топить печи, загонять скотину. Кому не нужен в Капрештах "субботний гой"! Учтивость и взаимная доброжелательность были естественны. Двери никогда не запирались. Я не помню в Капрештах случаев воровства...

Нет, один случай все же помню. Я рос не с матерью, а с мачехой. Когда шел в хедер, почему-то все женщины на улице спрашивали сочувственно, как она ко мне относится. А позднее перестали спрашивать: это было видно по моему лицу и по рукам в синяках от ее щипков. Как все женщины в Капрештах, мачеха просыпалась в пятницу часа в четыре утра и пекла лекех, струдель, латкес. Я спал на кухне и изнывал от запахов. Своим детям она, по обыкновению, давала попробовать боковые кусочки, про меня забывала. Как-то я рассказал об этой несправедливости своему приятелю Хаиму, он перебил меня крайне заинтересованно: "А куда она положила свой струдель, ты знаешь?"

Это была новая для меня мысль. Оказывается, можно взять и без спроса?!

Отец на другое утро бил меня смертным боем, приговаривая: "В Капрештах воров нет и не будет!" Добавил с удивлением: как это я мог съесть все 165 кусков?! Я отвечал, плача, что было темно и я не считал...

В Капрештах жили просто. Зеркал в домах не было даже у самых состоятельных. Помню, пришел мой отец со своим приказчиком к помещику Овалю. Овалю было дозволено королем Румынии Каролем построить себе дом такой же, как у самого короля. Только на одно окно меньше. Вошли отец с помощником во дворец и увидели: кто-то идет им навстречу. Поклонились. И встречавшие поклонились. Еще раз поклонились, и те пригнулись в приветствии. Так и кланялись, пока не ткнулись носами в огромное, во всю стену зеркало.

Я тоже в таких дворцах не живал. Чего не было, того не было!.. Однажды, когда я учительствовал в деревне Гаудзена, что возле Капрешт, забрел, гуляя по степи, на территорию помещика Федосю. Тот разглядел с балкона пришельца. В темных очках пришелец, в таких крестьяне не ходили. Узнав, что это еврейский учитель, распорядился выбросить жида немедля. Работники схватили меня за руки-за ноги и вынесли из владений. Чтоб еврейским духом и не пахло!.. Бессарабия антисемитами не оскудевала. Как известно, самый злобный антисемит в русской государственной думе был Крушеван, бессарабский помещик.

В Капрешты крушеваны не заглядывали. Была здесь своя еврейская самооборона, состоявшая из крепких парней. А крепче обороны -- вера.

Правда, фанатиками жители Капрешт не были. На седер, когда читали Агаду, должен в определенный момент как бы войти в распахнутые двери пророк Илья. Ребята затолкнули в эту минуту в комнату козу, на которую надели белый халат и очки. Боялись, что старики рассердятся. Нет, смеялись со всеми вместе...

В Капрештах учили детей сами. Не лицедейству. Своему ремеслу. Прежде всего ремеслу, хотя и не знали еще, что самые ученые и знаменитые жители местечка погибнут в первую очередь. И не только от рук Гитлера. Пропадет в лихие сталинские времена еврейский писатель Эрцель Гайсинер, отмучится десять лет в сибирских лагерях доктор химических наук У. Фидельман. Ведать не ведали этого наши маляры и портные, как не знали они и пьесы знаменитого "гойского" классика Грибоедова "Горе от ума", но предвидение вполне реального еврейского горя от ума хранилось, видимо, в генетическом коде.

И вот появляются у нас, громыхая, два советских танка. Держат путь из Тирасполя в Унгены. Танкисты обалдели от неожиданности. Перед ними улица ходуном ходит. Девушки пляшут. Музыка праздничная. Танки цветами забрасывают. Вылезли танкисты, к ним кто-то кинулся, восклицая: "Ах, как мы вас ждали!.." Вечером, подвыпив, командир танка, парень из Одессы, шепнул мне на ухо: "...Ждали, значит?.. Если б вы нас знали, вы бы нас не ждали..."

Затем все пошло, как у советских людей. Появились доносчики, очереди за хлебом, плач и ужас в домах, из которых уводили отцов и братьев...

Москва стерла Капрешты с географической карты, словно их никогда и не было. Объединила с украинской деревней Проданешты, где евреев не жаловали: чужаки!

С тех пор прошло много лет. Что вспоминаю с замиранием сердца? Солдатчину? Четыре ранения на войне? Стараюсь не думать об этом. Я вспоминаю, и слезы наворачиваются на глаза, родные Капрешты. Детство на речке Рэут, впадавшей в Днестр. Коз, которых мы знали по именам. Субботний чай с сахаром и даже с монпансье (по большим праздникам). Спокойных неторопливых жителей, которые в отличие от нас, молодых энтузиастов, не верили ни в какое светлое будущее, а жили своей еврейской жизнью, которой жили их предки. Отсюда мы бежали, а что приобрели?.. Вспоминаю талесы стариков, вышагивающих своей вечной дорогой -- в синагогу. Их глубокую уверенность в своей правоте. На их головах шапки, которые назывались кутшма. И на ногах -- даже в сухую погоду -- сапоги или ботинки с галошами. Наконец, помню их сочный "шолом-алейхемский" идиш, который московская власть не жаловала...

Александр ГОЛЬДШТЕЙН

"Я ИХ В СВОЕМ ТАШКЕНТЕ НЕ ВИДАЛ!.."

Война от меня не ушла, осталась со мной. В голове осколки от снаряда, вот они, можете пощупать. Два -- в легких. Мой врач в Канаде всполошился: затемнения в легких! Я его успокоил. Я не привез в Канаду туберкулез, только осколки... Эти осколки меня почти не беспокоят, я их ощущаю главным образом по праздникам, когда ветераны войны вышагивают на своих стариковских парадах или фотографируются. Гляжу на этих "ветеранов", и все во мне переворачивается. Половина из них, а может, и больше и выстрела не слышала. Один из них просил меня сказать ему номер моей части, чтоб тоже примкнуть к ветеранам... И я должен с ними фотографироваться! Чтоб они все провалились!..

Допускаю, что почти все они носили в дни войны военную форму. Кто ее тогда не носил! Но кто проявлял к нам, фронтовым инвалидам, скандальное жестокосердие? Кто убирал безногих и слепых с улиц советских городов, как мусор? Кто восседал в расстрельных трибуналах? Разворовывал или бросал на произвол судьбы, при первой бомбежке, продовольствие, и оно не доходило до окопов? Кто ворожил в штабах и разных бумажных отделах над анкетами, оттесняя евреев, "чучмеков" и прочих "последних среди равных" от заслуженного ими места в жизни? Такие же, в военной форме. Со "шпалами" и звездами. Говорят, что я не люблю всех этих примазавшихся к воинской славе. Всех, кто превращает свою выдающуюся грудь в подушку для орденов и прочих побрякушек. Не люблю? Неправда! Я их ненавижу!

Я похоронил в Ленинграде Семена, брата. Ему был двадцать один год, когда его доставили в госпиталь с простреленным животом. Я сам был в госпитале, когда услышал, что на соседней улице умирает брат; удрал из своего госпиталя, как был, в бинтах, в больничной пижаме. Брат умер на моих руках. Затем, после войны, я всю жизнь доказывал заслуженным, в орденах, пингвинам из ВТЭКа, давшим мне вторую группу инвалидности, что имею право на работу. "Нет, -- отвечали пингвины, -- вторая группа может не работать".

Что им до того, что на грошовую пенсию жить нельзя, подохнешь в подворотне!

Главное, чтоб не была нарушена "графа"!

Спасибо, бывший фронтовик спас. Взял токарем на теплоход "Россия", ходивший вначале в Нью-Йорк, а затем по кавказской линии. Несколько лет плавал.

Только когда пингвины узнали, что я работаю, дали мне, скрепя сердце, третью группу, инвалидность полегче, чтоб все было по закону... Да и то пришлось унимать их. Капитан "России" вмешался, звонил кое-куда...

Нет у людей сострадания. Вместо сердца -- казенная цифирь.

А в праздник ордена нацеплять, красоваться-петушиться -- они первые. Вы со мной не согласны? Это ваше дело. А я с ними фотографироваться не буду, пускай не все из них пингвины!

Говорят, в Советском Союзе ныне проведена регистрация ветеранов. Выдано пять миллионов книжек "участников войны". Да ведь, по советской статистике, в СССР продолжительность жизни мужчин 62 года, пусть даже 64 -- 65. Значит, все, кому во время войны было тридцать и более, уже на погосте. Да сорок миллионов жертв закопали еще в годы войны. Кто же объявился участником?